Пендергаст замолчал. Перельман чувствовал, как у него по спине ползут мурашки от ужаса. — Вы больной человек, Пендергаст, — заговорил вдруг Бо, — если вы думаете, что эта история может меня устрашить. Та лошадь и в самом деле была опасной, и у меня есть бумаги, доказывающие это. Тренер подтвердил, что она была опасна, а ветеринар высшего класса одобрил эту квалификацию и усыпил ее. Это было единственным безопасным и человеческим выходом из ситуации, иначе опасность угрожала другим наездникам. Пендергаст извлек из своего портфеля какой-то документ и положил его на стол: — Это данные под присягой, нотариально заверенные показания того самого тренера. Он утверждает, что вы заставили его угрозами, включавшими и угрозы физического воздействия, сертифицировать коня как опасного. В этих показаниях он описывает ваше запугивание и выражает мнение, что лошадь не представляла опасности и вы были сами виноваты в том, что она сбросила вас. А еще он выражает глубочайшее сожаление о своем поступке и желание искупить вину. Он достал из портфеля еще один документ. — Вот показания под присягой от ветеринара, которого вы привлекли к делу. Он признается, что взял у вас пять тысяч долларов за подтверждение сертификации и усыпление лошади. Кроме того, он говорит, что вы угрожали, я цитирую: «сделать так, что его сын никогда до самой смерти не найдет работу», если ветеринар откажется сотрудничать. А его сын только что закончил Академию береговой охраны, и потому ветеринар оказывался целиком в вашей власти. Он тоже выражает глубочайшее сожаление в связи с той ролью, которую сыграл в убийстве этого прекрасного животного. Бо побледнел еще сильнее. Одному богу было известно, что он сейчас чувствовал. Что касается Перельмана, то у него тошнота подступила к горлу. Эта история напомнила ему о том, что он сам был вынужден сделать со Слиго, — он не забудет этого до самой смерти. Кабинет заполнился бескрайней тишиной. Похоже, Бо был не в состоянии говорить. — Коммандер, — тихо произнес Пендергаст, — в ходе своей карьеры я имел дело со многими кровожадными психопатами. Но я редко видел что-либо столь отвратительное, как это хладнокровное, преднамеренное убийство доверчивого, невинного коня только ради удовлетворения вашего непомерного эго. Наконец Бо открыл рот и сумел прокаркать: — Что… вы собираетесь делать с этими бумагами? — Прежде всего я заявляю свои требования. Вы позволите мне продолжать мое расследование так, как я сочту нужным, при вашем полном содействии. Вы немедленно отзовете ваше извещение о прекращении участия доктора Гладстон в расследовании дела и напишете ей извинительное письмо вместе с чеком на сто один доллар двадцать пять центов в оплату за буек, намеренно поврежденный лейтенантом Прихвостнем — я говорю о Дьюране. Вы больше не будете никаким образом контактировать с доктором Гладстон. Вы сохраните режим секретности, созданный мной, чтобы «крот» в вашем подчинении больше не имел доступа к информации о моих действиях. С этого момента я не буду информировать вас о моем расследовании… а вы не будете задавать мне никаких вопросов на этот счет. Губы Бо беззвучно шевелились некоторое время, прежде чем он выдавил «хорошо». — Что касается документов, то я буду держать их в безопасном месте на тот случай, если возникнут еще какие-нибудь проблемы. Пендергаст встал, и Перельман сделал то же самое: он не мог дождаться, когда уберется оттуда. Пендергаст превратил коммандера в трясущуюся, еле дышащую развалину. Он посмотрел на Дарби и неожиданно громко проговорил: — О, лейтенант, вы не делали никаких записей! Позор вам! С этими словами он вышел из кабинета, и Перельман поспешил за ним. Они сели в машину. Перельман, глубоко дыша, скорее заполз, чем забрался на пассажирское сиденье. Он никогда еще не видел подобного противоборства — такого холодного, такого эффективного, такого сокрушительного. — Ну, дружище, вы жесткий игрок, — сказал он наконец. — Это не игра, — возразил Пендергаст и только теперь позволил слабой улыбке появиться на его аскетическом лице. — Давайте найдем ресторанчик со свежими каменными крабами. Колотыми, с горчичным соусом. У меня разыгрался аппетит. 41 Утренний автобус из Акатана до мексиканской границы был перегружен, в салоне воняло соляркой, и на преодоление двадцати пяти миль ушло два часа тряской езды. На унылой пограничной станции автобус со стоном остановился, здесь всем пришлось выйти, предъявить свои документы агенту мексиканской пограничной службы и пересесть в другой, не менее дряхлый автобус, который тащился по шоссе еще около часа. Наконец со скрежетом тормозов автобус въехал в городок Ла-Глория в штате Чьяпас на юге Мексики. Здесь вышел один только Колдмун, что и не удивительно, подумал он, оглядывая этот изолированный городок с поникшими пальмами и запыленным кустарником вдоль грунтовых дорог. Он перебросил рюкзачок через плечо и проводил взглядом автобус, который поехал дальше. Водитель любезно высадил Колдмуна перед баром «Дель Чарро» на окраине, с его одинокой мигающей рекламой пива «Ольмека» в окне и негромкими звуками музыки ранчера, доносящимися изнутри. Колдмун пересек улицу и почти пустую в это время дня парковку перед баром и открыл дверь. Внутри стояла благодатная прохлада и полумрак, и глазам Колдмуна понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться. В баре не было никого, кроме бармена и подростка, сидевшего на бочке в дальнем конце бара. Колдмун неспешно подошел к стойке и сел. — Что желаете, сеньор? — спросил бармен по-испански. — «Ольмеку», пожалуйста. Бармен, любезного вида человек в яркой полосатой рубашке и ковбойской шляпе, принес бутылку. — Стакан? — Спасибо, не нужно. Бармен поставил бутылку, и Колдмун взял ее. — Вы, случайно, не сеньор Корвачо? — Он самый. Начало было неплохим. — Я ищу одного друга. — И кто ваш друг? — Он называет себя Эль-Монито. Услышав это имя, Корвачо замер на миг и затем сказал слишком быстро: — Никогда о нем не слышал. Колдмун кивнул. Он сделал глоток пива, на удивление холодного, в то время как Корвачо демонстративно принялся вытирать стойку. Колдмун видел, что его вопрос встревожил бармена и тот пытается скрыть свое беспокойство. Потягивая пиво, Колдмун размышлял, что делать дальше. Он мог бы предложить бармену деньги, но это только испугает его еще сильнее. Иногда, подумал он, правда — или что-то к ней близкое — действует лучше изощренной лжи. — Я пытаюсь найти одного человека, — сказал Колдмун, — женщину, пришедшую в декабре из Сан-Мигель-Акатана вместе с группой, которая отправилась дальше на север, в Америку. Ее зовут Мартина Ишкиак. — Он достал фотографию, полученную от Рамоны. — Эта женщина исчезла, и я пытаюсь установить, что с ней случилось. Корвачо едва бросил взгляд на фото: — Ничего про нее не знаю. И опять ответ пришел слишком быстро. — Послушайте, дружище, я работаю на ее семью. Ее родные обеспокоены. Я просто пытаюсь найти эту женщину. Мне очень нужна ваша помощь. — Как я уже сказал, сеньор, я никогда не слышал об этом человеке и не знаю про группу, о которой вы говорите. — Голос бармена дрожал от страха. — Извините, ничем не могу вам помочь. Он закончил нервно протирать стойку и быстро исчез из виду. «Черт побери, — подумал Колдмун, — он сейчас позвонит Эль-Монито и предупредит его». Но тут в окно бара он увидел бармена — тот вышел из-за угла и сел в старый грузовичок. Видимо, собирался предупредить Эль-Монито лично. А у Колдмуна не было машины и не было возможности отследить, куда тот направился. Колдмун выругался себе под нос. Теперь Эль-Монито либо пустится в бега, либо, что вероятнее, соберет банду и примчится сюда выяснять отношения. Однако машина все еще оставалась на месте. Бармен безуспешно пытался ее завести. Минуту спустя он вышел из машины, хлопнув дверью, и Колдмун услышал, как он входит через заднюю дверь бара и начинает что-то искать, позвякивая и постукивая инструментами. Колдмун соскользнул с табурета и вышел на парковку. Грузовичок имел одну кабину и пустой кузов сзади — нигде не спрячешься, разве что повиснуть снизу, что было бы самоубийством на этих изрытых выбоинами дорогах. Что делать? Бармен вернется в любую минуту. Оставалось одно, с минимальными шансами на успех. Колдмун заглянул в окно кабины и запомнил показания счетчика пробега. Он поспешил вернуться в бар, и вовремя: бармен появился возле машины с какими-то инструментами в руках. Он поднял капот, повозился с кабелями аккумулятора, захлопнул капот, сел в машину, завел с ревом двигатель и сорвался с парковки, оставив после себя облако пыли. Колдмун посмотрел на часы. — Еще пива, — сказал он, подавая знак мальчику. Тот отрицательно покачал головой: — Я недостаточно взрослый, чтобы подавать пиво. — Да, верно, — сказал Колдмун. — Извини. А отель можешь порекомендовать? — Тут всего один, сеньор. Рядом с площадью, «Солнце и тень». — Спасибо. Бармен вернулся ровно тридцать две минуты спустя. У него было красное, взволнованное лицо. — Вы все еще здесь? — Сколько с меня? — спросил Колдмун. — Пятьдесят песо. Он положил деньги на стойку и вышел. Проходя мимо машины, он кинул взгляд на счетчик, быстро подсчитал в уме. Грузовичок проехал 18,4 километра. Покрышки были почти лысые — протектора на них почти не осталось. С сумкой в руке Колдмун прошел четверть мили до центра городка. К маленькой площади с одной стороны примыкала старая церковь из необожженного кирпича, выкрашенная в голубой цвет, а с другой — отель. Колдмун обрадовался, увидев перед отелем такси с открытыми окнами и водителем, дремлющим на своем сиденье. Он вошел в отель, снял номер и отнес наверх сумку. Номер был неплохой, просторный и солнечный, с кроватью, столом и (слава богу) кондиционером, который Колдмун тут же включил. Здесь также имелось неторопливое, прерывающееся подобие вайфая. Он достал из сумки айпад, загрузил «Гугл-карты» и нашел Ла-Глорию. К счастью, из нее выходило не очень много дорог. Главная дорога под номером 190 проходила приблизительно в пяти километрах к западу. С десяток других дорог ответвлялись от маленькой сети улиц городка. Все они были грунтовые и почти все вели к фермам и ранчо неподалеку.