— Не могу понять, откуда он знает, что мы никуда не продвинулись. — Не знаю, но я тебе говорил: у него есть деньги. — Эти пятнадцать тысяч не из его кошелька. — Я бы не был так уверен. Мойра Кроссли ждала, пока специальный агент Пендергаст закончит разговор и уберет телефон в карман. — Извините, что пришлось прерваться, — сказал он. «Какой странный человек», — подумала Кроссли. Его южные джентльменские манеры и мягкий акцент действовали на нее успокаивающе. Но в его зорких серебристых глазах не было ничего мягкого или особо джентльменского. — Из лаборатории пришло довольно много отчетов. Я отправила их в ваш офис для проверки. — Я их получил, но был бы благодарен за резюме. — Конечно. Пройдемте ко мне в кабинет, там мы сможем поговорить приватно. Они находились в секционном зале, и несколько помощников все еще работали с последними оставшимися обрубками: осторожно срезали обувь, искали идентификационные отметины, фотографировали, брали образцы тканей, а если считали необходимым, то анатомизировали и стабилизировали останки, чтобы удалить мертвых морских существ и малых паразитов, пробравшихся в плоть. Пендергаст помедлил немного, наблюдая за процессом — его беспокойные глаза ни на мгновение не останавливались на одном месте, впитывая все, — потом повернулся к Кроссли и кивнул, извиняясь. Она провела его по лаборатории в свой кабинет с единственным окном, выходящим на парковку. Пространство было маленькое, но она содержала его в тщательной чистоте и простоте — привычка, выработанная годами жизни в доме на воде близ Яхтенной гавани Ки-Корал. — Садитесь, пожалуйста. Пендергаст сел, Кроссли заняла свое место за столом, на котором с военной точностью было разложено несколько папок. Она раскрыла первую: — Вы задали вопрос, не были ли обрубки заморожены. Были. Их заморозили сразу после отрубания. По крайней мере, те, что в настоящий момент уже исследованы. Микросрезы тканей указывают, что они были заморожены сразу же до низких температур, около минус тридцати градусов Цельсия. Это гораздо ниже того, что дают домашние морозилки, и мы можем сказать, что обрубки были заморожены в профессиональной морозилке глубокой заморозки или в лабораторной морозилке. — И как вы это узнали? — При заморозке микрокристаллы льда растут в клетках и разрывают различные мембраны. По рисунку разрывов мы можем определить, как быстро и глубоко была сделана заморозка. Для данных обрубков заморозка была быстрой и глубокой. Пендергаст коротко наклонил голову. — Мы получили также некоторые интересные результаты по ДНК, — продолжила Кроссли, беря другую папку. — Если вкратце: большинству личностей, которых мы проверили на данный момент, около шестидесяти лет, у них разный процент коренной американской крови — от девяти до девяноста, а в среднем около семидесяти процентов. Что касается европейских ДНК, то большинство ведет нас к Иберийскому полуострову — к Испании — или на юго-запад Европы. В ряде образцов есть некоторое количество африканской ДНК — от трех до пятнадцати процентов. Такая смесь характерна для населения Центральной Америки, в особенности Гондураса, Никарагуа, Гватемалы и Эль-Сальвадора. В меньшей степени — Панамы и Коста-Рики. Белиз, Мексику, Колумбию и Венесуэлу мы отбрасываем, но все же и их нельзя исключать. Мы сейчас анализируем митохондриальную ДНК, пытаемся выяснить, не было ли среди них родственников, и результаты будут у меня не позже чем завтра. В любом случае Центральная Америка представляется наиболее вероятным местом происхождения. Еще один неторопливый кивок. — На нескольких обрубках имеется татуировка. Некоторые татуировки широко распространены — всякие браслеты и тому подобное, но есть и другие — религиозные или гангстерские символы. Один из экземпляров обрублен выше над лодыжкой, чем остальные, поэтому нам удалось получить почти полное представление по этому лицу. — Интересно. — Все обрубки принадлежат взрослым людям, скорее всего — здоровым, количество мужчин и женщин приблизительно одинаково. На ногтях некоторых обрубков сохранились следы педикюрного лака. По химическому составу и цвету мы пытаемся найти производителя, но пока это не удалось. Она взяла следующую папку. — Вот тут кое-что любопытное. На многих ступнях и на подошвах обуви обнаружены следы пестицида — ДДТ или хлордана, которые уже много лет запрещены в Штатах. Присутствуют заметные следы и другой химии — гидроксида натрия. Кроме остатков пестицида, никаких других общих свойств не выявлено. Она сверилась с папкой, проведя пальцем по пунктам документа. — Мы выявили также волоски, волокна, пыльцу и другие осадки. Ничего примечательного, кроме одного: пыльца представляет собой типичную смесь местной флоры — не центрально-американской. Образцы пыльцы указывают на весенний сезон, вероятно — на весну нынешнего года, судя по свежести пыльцы. — Продолжайте, пожалуйста. Кроссли перевернула страницу: — Все токсикологические анализы дали отрицательный результат, по крайней мере в отношении обычных токсинов и веществ. Кажется, у вас есть список того, на что мы делали анализ. — Да, есть. А теперь давайте еще раз поговорим о том, как были ампутированы ноги. Она недовольно поморщилась: — Как я уже говорила, ампутация была жестокой, в ряде случаев удары наносились, видимо, топором, к тому же тупым, другие ноги ампутированы, вероятно, тяжелым мачете. Место ампутации разнится, начиная от лодыжки до… у большинства почти до колена. В большинстве своем ничто не указывает на использование жгута, но в нескольких случаях жгут перед ампутацией все же накладывался, примитивный и неэффективный. Никаких свидетельств профессионального медицинского сопровождения. Высока вероятность того, что большинство жертв умерли от кровопотери. — Угол нанесения ударов? — Большинство находится в диапазоне от сорока до семидесяти градусов по отношению к горизонтали, иными словами, под наклоном. — А направление ампутации? Раздражение Кроссли усилилось. Она уже обсуждала это с Пендергастом. — Ампутация начиналась снаружи нижней части ноги, справа налево. — И удары наносились сверху. — Да, да, вы все это знаете — мы об этом говорили. — Мы и в самом деле говорили. А теперь, доктор Кроссли, пожалуйста, порадуйте меня, представив мысленно процесс ампутации с учетом всех факторов, которые вы перечислили. Наконец раздражение в ней взяло верх. — Я не вижу в этом смысла. Голос, медоточивый и ровный, стал тише. — Доктор Кроссли, я обещаю, что смысл станет вам ясен. Я подведу вас к этому, облегчу ваш путь к пониманию. Закройте глаза, сделайте пять глубоких, неторопливых вдохов, а потом представьте процесс ампутации. Взвесьте все известные подробности и представьте зрительную картинку ампутации с участием реального человека. — Это необычно и ненаучно. — Прошу вас, сделайте мне одолжение… — Его голос приобрел какое-то странно-гипнотическое звучание. — Закройте глаза. Почти против воли Кроссли закрыла глаза. — Сделайте неторопливый, глубокий вдох… Она вдохнула. — А теперь медленный выдох. Она проделала это пять раз, как он и просил. Удивительно, но она почувствовала, как уходит раздражение, напряженность, ее мысли успокаиваются. Пендергаст продолжал вполголоса давать указания. Несколько минут спустя он начал тем же спокойным, нейтральным голосом перечислять удивительные подробности ампутаций. Он просил Кроссли представить медленное движение топора, опускающегося сверху; повторяющиеся удары; рассекаемую плоть; дробление и расщепление костей; отделение нижней части конечности, фонтан крови… Представлять это было слишком ужасно: Кроссли потратила годы, чтобы научиться воспринимать аутопсию как работу, которая осуществляется на неживых предметах, а не на существах, которые были живы и страдали, — другого способа сохранить эмоциональное равновесие она не знала. Но под мягким руководством Пендергаста она обнаружила наконец, что может вернуть человеческое существо к жизни в момент ампутации. Ее глаза широко раскрылись, когда пришло шокирующее понимание. — О нет! — выдохнула она. На несколько мгновений у нее пропал дар речи. Пендергаст смотрел на нее со смесью любопытства и озабоченности. Наконец она обрела голос: — Эти ампутации — следствие самокалечения. Господи боже, эти люди сами поотрубали себе ноги. — Так оно и было, — подтвердил Пендергаст. — Самым жестоким и топорным способом, какой можно вообразить. Вопрос только: почему? 20 Пендергаст вел взятую напрокат машину на северо-восток по дороге № 1, известной также как «трасса на поверхности морей». Это название казалось удивительно подходящим: весь тот час, что он ехал из аэропорта Ки-Уэст, дорога № 1 представляла собой скорее мост, чем шоссе. Время от времени трасса проходила по твердой земле — некоторые острова были достаточного размера, чтобы вместить целый поселок, другие представляли собой лишь клочок земли с пальмами и травой, — но потом земля оставалась позади и дорога продолжала свой путь над зеленовато-синим океаном. После протяженного участка над водой дорога № 1 пролегла по острову Марафон, а еще через несколько миль подошла к Айламораде. Нижние острова архипелага Флорида-Кис имели тропический вид, словно отдельная земля: сонная, закаленная штормами среда обитания, которая, хотя и зависела от туризма, ничуть не напоминала изощренную роскошь Палм-Бич. Айламорада явно относилась к более высокому классу, чем другие острова; Пендергаст миновал несколько курортных заведений, монополизировавших берега острова. Но северная оконечность принадлежала местным жителям — тут находилась школа, жилые кварталы тянулись до океана, иногда среди деревьев мелькал жилой автоприцеп. Пендергаст сверился с навигатором на телефоне, и, когда дорога уже уходила вверх, на мостовую часть, он свернул налево и поехал по узким дорогам, отчасти асфальтированным, отчасти грунтовым, среди зарослей кустарников. Здесь не было пансионатов — только жилые автоприцепы и дома разной степени разрухи, мастерские по ремонту автомобилей, маленькие бизнесы, дорожные знаки, выжженные солнцем. Он проехал с полдюжины кварталов, и дорога закончилась на посыпанной гравием парковке рыболовной фирмы. Пендергаст остановился около ряда грузовичков, вышел и огляделся. На юге лежали на бимсах ржавеющие корпуса старых рыболовных лодок, образуя что-то вроде ограждения. На севере, где земля переходила в заболоченное прибрежное пространство, он увидел пестрое собрание обиталищ: односкатные сараи с гофрированными крышами, потрепанные жилые автоприцепы, одна-две хижины в стиле маори — такую с удовольствием мог бы нарисовать Гоген. Береговое сообщество, казалось, выросло здесь поневоле, как усоногие рачки, поселившиеся на корпусе корабля. Пендергаст снова сверился с навигатором и направился к маленькой группке домов. Подойдя ближе, он остановился. Среди запахов дизельного топлива, мертвой рыбы и застойной воды появился новый запах: едкий, горький, более подходящий для химического завода, чем тропического острова. Жженый кофе. Правда, слово «жженый» едва ли верно передавало то, что он чувствовал: это был кофе, который кипел и кипел, так что о каких-либо вкусовых достоинствах говорить уже не приходилось. Пендергаст убрал телефон и осторожно двинулся к источнику запаха. Запах тянулся из хижины на краю расчищенной площадки, где перед полосой заболоченного берега заканчивались деревья. Дальше не было ничего, кроме зеленой воды, отмели и Мексиканского залива.