— Ты же знаешь, что я прирожденный садист. В общем, тебе известна эта история с пропавшим самолетом. Восьмого марта две тысячи четырнадцатого года рейс Эм-эйч триста семьдесят вылетел из Куала-Лумпура в Пекин. Над Сиамским заливом он сделал неожиданный поворот и полетел на юго-запад, проделав немалый путь над Индийским океаном. Через семь с половиной часов после взлета сигнал со спутника — последний контакт с самолетом — указал, что он находится где-то в южной части Индийского океана, а затем — бах! И самолет исчез. Гладстон кивнула. Она хорошо знала эту историю. — Следователи рассчитали, как далеко он мог улететь с учетом запаса топлива, скорости, высоты, и установили, что топливо у него должно было кончиться где-то на этой дуге. — Лэм показал на черную линию на экране. — В этом месте и были в основном сосредоточены поиски. — Верно. — Но потом! — Лэм поднял палец. — Двадцать девятого июля на остров Реюньон выбросило деталь самолета длиной шесть футов, элерон. Вот тогда и было проведено виртуальное реверсирование течения вплоть до восьмого марта, чтобы приблизительно вычислить, где попал в воду этот элерон. — Ты рассказываешь мне то, что я и без тебя знаю. — Терпение, леди-босс, есть добродетель. А теперь заткнись и послушай… пожалуйста. Ты не можешь просто бросить один виртуальный элерон в океан с острова Реюньон, а потом прокрутить часы назад и посмотреть, где он был пятью месяцами ранее. Поэтому они бросили пять миллионов виртуальных элеронов и проследили их движение назад во времени, чтобы узнать, где они были восьмого марта. — На основании каких данных? — Они изготовили модель элерона, положили ее в емкость с водой и провели несколько опытов. Они приняли во внимание эффект парусности, то есть насколько ветер влияет на плавучий объект. Они рассчитали действие волн. Они учли поверхностные течения, приливные течения и более глубокие океанические течения. Наконец, они учли проницаемость элерона — насколько он напитывается водой и разрушается за месяцы плавания по морю. Все это учитывалось моделью. По мере того как на различные острова и Африканский континент выносились другие обломки, они и их добавляли к модели. — Значит, каждая из этих красочных маленьких хитроумных ниточек на экране — один из возможных обратных путей. — Ты в первый раз попала в точку. Гладстон уставилась на бессчетные волнистые линии. — Судя по карте, твои так называемые виртуальные элероны могли появиться откуда угодно с площади в миллион квадратных миль. Этот анализ вообще ничего не дал. — Но он, как минимум, показал, что некоторые зоны более вероятны, чем другие. После получения этих результатов место поисков изменили. — Однако рейс триста семьдесят так и не нашли. — Не нашли. — Как я и сказала, их модель провальная. Абсолютный, катастрофический провал. — Но как я сказал… — А ты теперь хочешь, чтобы мы повторили их провал? — Не провал. — Лэм закатил глаза. — Понимаешь… — Ты хочешь, чтобы мы сбросили в море с Тёрнер-бич пять миллионов виртуальных обрубков и проследили их назад во времени, чтобы выяснить, где они попали в воду? На сей раз Лэм, прежде чем ответить, убедился, что других вопросов не последует: — Да, хочу. — И почему это получится у нас, если не получилось у них? — У нас больше данных по заливу, чем было у них по Индийскому океану. И нам нужно прокрутить время назад только на двадцать пять дней, а не на пять месяцев. Но самое главное, у меня есть новая идея по анализу их данных. Я применил ее к рейсу триста семьдесят — и, когда я сделал это, все модели мусора от полета сошлись в одном приблизительно районе на дату катастрофы. В одном, а не в тысяче. Гладстон уставилась на карту: — В чем заключается твоя новая идея? — Я сообразил, что если применю к вероятностям диаграммы суммирования по траекториям Фейнмана, то, возможно, мне удастся избежать наименее вероятных траекторий. Не все эти извилистые маршруты течений вероятны в равной мере: некоторые вероятнее других. Таким образом, убираем маловероятные, используя диаграммы Фейнмана. — Что это за диаграммы Фейнмана? — Я устал. Сколько ты мне заплатишь за объяснение? Гладстон нахмурилась. Деньги и математика — вот две единственные вещи, которые ценил Лэм, хотя что касается денег, то они у него почти не водились. — Я закажу добавку сыра на наш следующий вечер с пиццей. И лука. Договорились? — Ну ладно. Это математический и геометрический способ диаграммирования вероятности взаимодействия частиц. Как в коллайдере. Я адаптировал процесс к океану, математически описывая его как море взаимодействующих частиц и сил. Расчеты громадные, тут потребовался суперкомпьютер. Но когда дело было сделано, то получилось вот что. Он показал на экран. Одна за другой красочные ниточки стали исчезать с карты, пока не осталось ничего, кроме черной дуги, указывающей возможные точки встречи самолета с водой. Потом на карте стали появляться новые ниточки, все начинавшиеся у острова Реюньон. Некоторые уходили в одну сторону, другие отклонялись в другую, но все они более или менее сходились близ одной точки в океане — на той черной дуге. Гладстон покачала головой. Может, это просто очередной полет математической фантазии Лэма? — Значит, именно тут находится триста семидесятый? — Она показала на точку, в которой сходились все линии. — На дне океана, конечно. Гладстон уставилась на экран: — Ты уверен? — Ну, как ты понимаешь, никаких доказательств у меня нет. Но я провел несколько миллиардов измерений по диаграмме Фейнмана на университетской машине. — Он снова фыркнул. — И в результате получил довольно впечатляющий счет за использование времени центрального процессора. — Сколько? — Четыре тысячи. «Матерь божья!» — И ты не согласовал это со мной? Лэм посмотрел на нее с преувеличенно обиженным выражением: — Я не знал, что они столько насчитают. — Думаешь, что можешь проделать то же самое с обрубками? — У тебя тонны информации по твоим экспериментам с поплавками, собранные за пять лет, — гораздо больше, чем было у них по Индийскому океану. Мне нужно только ввести в расчеты плавучие характеристики обрубков. — Что конкретно тебе надо? — Мне нужны два реальных обрубка и емкость для проведения экспериментов с ветродуйным устройством — такая есть в океанографической лаборатории в Эккерде. — И сколько это будет стоить, если допустить, что мне удастся получить обрубки? Лэм пожал плечами: — Еще тысячу? — Господи, да где же мы возьмем деньги еще и на это? — А ты попроси у своего дружка из ФБР. Он мне показался богатеньким. 17 Роджер Смитбек вел свой «субару» по Сайпресс-Лагун-драйв. В последние полчаса он нареза`л круги по какому-то району к югу от Форт-Майерса, — предположительно, это была самая опасная часть города, но он видел главным образом многоквартирные дома, школы, магазинчики, семейные дома, даже пристойного вида загородный клуб, оседлавший Уиски-крик. Смитбек ожидал увидеть совсем другое. Он провел кое-какое расследование и узнал, что татуировка, которую он тайно перефотографировал, была, скорее всего, символом какой-то банды. Когда он увеличил изображение и резкость, картинка стала гораздо четче. Там определенно был крест с молниями, вылетающими по диагонали снизу из поперечины, и что-то похожее на когти животного, торчащие сверху, хотя их концы были невидимы, так как их закрывали драные клочья кожи. По бокам стояли две буквы — «П» слева и «Н» справа, написанные обычным готическим шрифтом бандитских татуировок. Цвет татуировки был синий, как у обычных тюремных, но это ничего не значило: подобные татуировки вполне могли быть сделаны в тату-салонах Центральной и Южной Америки, поскольку расследование Смитбека показало, что такого рода кресты — выполненные в выразительном стиле флёр-де-лис и необычным методом декоративного тушевания — были фирменным знаком банд с юга от границы. Но обычное расследование больше ничего не могло ему сказать. А ведь тут действовала чертова куча всяких банд. Смитбек поломал голову над значением букв «П» и «Н» — Панама? Падре Нуэстро?[11] — но если он и в самом деле хотел узнать больше, то ему нужно было поработать на земле. Будучи репортером, он слышал рассказы о прежних проблемах в Форт-Майерсе — «Латинские короли», «Бурун-69» и так далее; много наркотиков, много плохих парней, убивающих других плохих парней. Были предприняты немалые согласованные усилия, чтобы покончить с этим, и в районах, о которых он прежде уже слышал — вроде Дунбара и Пайн-Мейнора, — вроде бы стало безопасно. Но теперь он оказался на юго-западе от них, ближе к реке Калузахатчи. За окном мелькали кварталы, и он замечал все больше разбитых витрин, трафаретных граффити на выбеленных солнцем стенах и проникался уверенностью, что место подходящее, поразнюхать тут можно. Смитбек проехал еще немного на запад, где дела обстояли еще хуже, и остановился у обочины. Он находился в квартале, где старые, ветхие домишки стояли бок о бок с семейными предприятиями. Приблизительно половина этих заведений были закрыты, окна закрашены белым, а входные двери забиты досками. Повсюду валялись раздавленные или помятые мусорные ведра. На шлакобетонных блоках подъездных дорожек, на газонах перед домами там и тут стояли грузовички и в меньших количествах скелеты лодок, постепенно превращающиеся на жаре в труху. Пробежала бродячая собака с высунутым набок языком. В воздухе стоял запах горелой резины и мусора. Смитбек вышел из машины и направился к ближайшему дому, наполовину укрытому разросшимися тропическими растениями — явление нередкое в старых и бедных районах. Когда-то яркая краска на стенах выцвела и шелушилась. Смитбек нажал кнопку звонка — она оказалась сломана. Тогда он постучал. Спустя несколько минут внутри послышалось шарканье ног, и дверь приоткрылась. На улице стояла жара, но Смитбек почувствовал, как его обдала горячая струя воздуха из дома. На него с любопытством смотрела старуха-латиноамериканка в халате. — Buenos días, — поздоровался Смитбек. Он объяснил на корявом испанском, что он студент, работает на одном исследовательском проекте. Потом вытащил увеличенную фотографию татуировки. – ¿Ha visto esto antes?[12] — спросил он.