Как только Чичи произнесла «время» и это слово повисло в воздухе, она о нем пожалела. Мать изменилась в лице. – Прости, Ма, – поспешно добавила Чичи. – Прости, – хором повторили Барбара и Люсиль. – Девочки, я сказала вам все, что знаю сама. На этом этаже только один врач, и он делает обход по утрам. Чичи окинула беспомощным взглядом битком набитую палату. Она подумала об отце и о том, как бы тот поступил, окажись на больничной койке мать, а не он сам. Уж Мариано не смирился бы с таким положением дел, а развил бы бурную деятельность и добился бы хорошего врача, лучшего ухода, отдельной сиделки. Чичи ломала голову, как же быть. – А ты пыталась поговорить с сестрой Маргарет? – спросила она у матери. – Нет. – Ма, она же всем тут заправляет. И была нашей директрисой в школе Святого Иосифа. У нас есть связи. – Чичи встала с колен и вытерла слезы. – Я сейчас вернусь. Она вышла из палаты в коридор. Монахини в черно-белых одеяниях сновали туда-сюда, похожие на костяшки домино. – Добрый день, сестры, – бодро поздоровалась Чичи. – Я окончила школу Святого Иосифа в 1928 году, чем очень горжусь, и сейчас мне бы хотелось повидаться с сестрой Маргарет. Поглощенные своими делами монахини не обратили на нее внимания, за исключением загруженной бумажной работой регистраторши. Та изучила Чичи сквозь толстые стекла очков и сообщила: – Она ужинает. – Благодарю вас, сестра… – Чичи прочла имя у нее на лацкане, – сестра Бернадетта. А где именно вы, прилежные служанки Господни, обычно питаетесь? – На третьем этаже. Поблагодарив ее, Чичи понеслась к лестнице и быстро взбежала на три пролета, перескакивая через две ступеньки. Но едва она начала мысленно перечислять все случаи, когда ее родители помогли церкви и монастырю, как ее туфля зацепилась за ступеньку и она споткнулась. Из кармана фартука выпали и рассыпались по площадке второго этажа талончики с фабрики за внеурочную работу. Чичи чуть было не оставила их там, но это означало потерять надбавку размером в целый доллар за сдельную работу. Девушка присела на корточки, собрала все талоны и положила их обратно в карман. Она решила не испытывать судьбу, высчитывая, кто кому сколько должен в Святой Римско-Католической Церкви. Не стоило спорить на эту тему. Пробежав последний пролет, Чичи влетела в двери, ведущие на этаж, и оказалась возле очередного сестринского поста с монахинями. Сосредоточившись на мыслях об отце, она подошла у стойки к самой пожилой из них, рассчитывая, что та, скорее всего, дружит с пожилой регистраторшей с нижнего этажа. – Меня к вам направила сестра Бернадетта, – выпалила она. – Да? – Монахиня посмотрела на Чичи. – Она послала меня к сестре Маргарет, которая сейчас ужинает. Мне непременно нужно с ней поговорить. Сестра Маргарет – близкий друг нашей семьи. Речь идет о семье Мариано Донателли. Монахиня недоверчиво сузила глаза. Чичи лихорадочно соображала. – Мой отец Мариано построил каменную стену вокруг вашего монастыря в Си-Айле, – пояснила она. – Он это сделал добровольно и бесплатно. Сам таскал камни, сам принес материалы, сам работал. Я не отниму у сестры Маргарет много времени. Монахиня вышла, озабоченно сдвинув брови. Чичи испугалась, что ничего не получится. А что, если сестра Маргарет не вспомнит ни ее отца, ни всю их семью? А вдруг отца вообще выбросят на улицу из больницы? Чичи была уверена, что отец обречен, если его не переведут в отдельную палату. – Кьяра Донателли? – послышался голос за ее спиной. – Сестра Маргарет? – Чичи обернулась и очутилась лицом к лицу с монахиней, которую не видела со школьных лет. Она бросилась ей на шею: – Мне так нужна ваша помощь! – Что случилось? – спросила монахиня. – Там, внизу, мой отец, он в общей палате. У него случился инфаркт. Похоже, дело плохо. Ему нужен врач. Я не хотела вас беспокоить, но мы уже не знаем, что еще придумать. – Это ты-то, Кьяра, не знаешь, что придумать? Никогда не забуду, как ты написала для сестер-монахинь песню к нашему юбилею. Сколько тебе тогда было, десять? – Одиннадцать. Это была не очень удачная песня, сестра. Теперь я жалею, что не получилось лучше. – Песня вышла просто отличная, мать-настоятельница даже прослезилась. – Она похлопала Чичи по руке. – Не волнуйся. Я позабочусь о твоем отце. – Благодарю вас, сестра. Я знаю, что очень многого у вас прошу, и он, конечно, не важнее прочих, но… – Чичи не смогла договорить и расплакалась. – Вздор, – твердо сказала сестра Маргарет. – Не нужно ничего объяснять. Будь это мой отец, я бы тоже за него попросила. Чичи кивнула, пытаясь сдержать слезы. Сестра Маргарет послала двух санитаров перенести Мариано в отдельную палату и отправила одну монахиню за кардиологом, которому было велено немедленно осмотреть больного. Чичи понеслась вниз по лестнице, чтобы сообщить новости матери и сестрам. Саверио вошел в бар отеля «Джефферсон» и заказал себе коктейль «Манхэттен», хотя редко выпивал. Но это был эффектный коктейль, да еще и один из немногих, от которых его не мутило. Он почувствовал, как на его плечо опустилась чья-то рука. – Саверио? Я Лью Льюис. – Лью забрался на барный табурет. Он был коротконог, с фигурой, напоминавшей пивную бочку, лет пятидесяти от роду. От него разило одеколоном «Аква Вельва». – Недурное вы дали выступление нынче вечером. Хотелось бы мне замутить с этой цыпочкой, с которой вы поете, – Герти, что ли? – Глэдис. Мисс Глэдис Овербай. Она достойная девушка, сэр. – Ну да, ну да, конечно, достойная. – Так и есть, поверьте. Могу ли я вас чем-нибудь угостить? – Мартини. Чистый. С оливками, – бросил бармену Лью. – Ну что ж, перейдем к делу? – Да, давайте. А то вечер выдался длинный. – Саверио сложил треугольником бумажную салфетку. – Понял. Я пришел, чтобы предложить вам присоединиться к оркестру Пола Годфри. – На каких условиях? – Начнете с восьмидесяти пяти долларов в неделю – это на десять долларов в неделю больше, чем вы получаете сейчас. Три недели отпуска в год. И еще мы будем записывать пластинки. Пол предлагает вам один цент с каждых трех проданных экземпляров. Чистыми. С продаж по всему миру. – Продолжайте, я вас слушаю. – С первого декабря по восьмое января каждого года мы железно в отеле «Дрейк» в Чикаго. Они там устраивают небольшое шоу на льду, китч, конечно, но платят хорошо, и зрителей куча. Расписание гастролей получите, как только мы его разработаем. А вот и договор. Саверио пробежал глазами лист бумаги, который протянул ему Лью Льюис. – Не спешите. Прочтите. Отнесите своему адвокату или кому еще. – Хорошо, хорошо, – пробормотал Саверио, читая. – И есть еще одна вещь, которую надо обсудить. – Какая? – Ваша фамилия. Она не подходит. – Что, чересчур длинная? – Вообще чересчур. Никто ее не может произнести, а уж написать – тем более. И в итоге окажется, что никому не захочется ни произносить ее, ни писать. Так что от фамилии надо избавляться. Есть идеи? – Может, мне стать просто Саверио? – Звучит, будто маляр какой-то. Нужны имя с фамилией, которые ясно провозглашают, кто вы такой, только гласных поменьше. – Но я итальянец и не хочу быть никем другим. – Никем другим и не получится. Так давайте выберем вам итальянское имя. Как насчет Джои? Пол, конечно, отпадает. Майкл? Ауги? Нет, слишком похоже на Арти. Ладно, ни одно не годится. А как насчет Тони? – Тони подходит, хотя Энтони мне нравится больше, – признался Саверио. – Энтони уже слишком длинно. Окей, значит, Тони. А фамилия? – Мне нравится Армандонада. – Слишком длинная, парень. Арман. Тони Арман. – Как-то не звучит. – Тогда Тони Арма. Уберем «н», это из-за «н» звучит не так. Тони Арма. Вот это, я понимаю, звучит по-итальянски. Мне нравится. Коротко и ясно. Как лезвие. Остро. – Тони Арма, – проговорил Саверио. – Я добавлю это в договор. – И все, теперь я Тони Арма? – И все. Мне нравится. – Лью Льюис хрипло рассмеялся. – Представляю его на афишах. Очень емко, очень. И не хочу сам себя хвалить, но весьма эротично. Тони Арма. Так и вижу, как девушки от Несквехонинга до Напервилля выкрикивают твое имя. «Хочу стонать в объятиях Тони Армы!» Смекаешь? Стонать – и Тони! Я гений, вот что я такое. Я разбираюсь в женщинах. Они с ума по тебе будут сходить, зуб даю! Саверио подписал договор, согласно которому он присоединялся к оркестру Пола Годфри, и поставил свои инициалы под поправками, где его имя было изменено, – поправки Лью Льюис вписал на свободное место в документе-болванке, озаглавленной «Приложение». Даже если бы Саверио и показал эти бумаги юристу, он бы не прислушался к его советам и согласился бы на все. Он был готов покинуть Рода Роккаразо, и чем скорее, тем лучше, так почему же не немедленно? Его достали гастроли Роккаразо, автобус, музыканты и особенно разлюбившая его Глэдис Овербай. Пришел час оставить прошлое позади, как ту шляпу, которую он забыл в клубе «Бирдсалл» в Канзас-Сити. Пришел час заменить то, что перестало работать. Саверио – теперь уже Тони – жаждал новых зрителей, нового костюма и новых друзей к этому новому имени.