– А что случилось-то? – У него заболело в груди. Теперь она с ним. – Но я хочу пойти к нему. – Я тоже хочу. Но нельзя. Тебе надо остаться. Нам всем надо остаться. Поняла? Чичи снова села на свое место. Две блузы уже материализовались в лотке подачи за то короткое время, пока они с Барбарой разговаривали. Сестра найдет на своем месте ту же картину, если не хуже. Барбаре не было нужды ничего говорить – Чичи уже поняла. Семья не могла себе позволить оторвать от работы больше одной женщины, чтобы ухаживать за отцом. Роскошь собраться вместе у его изголовья и заботиться о нем сообща для своего – или его – успокоения была им не по карману. Семья нуждалась в этом доходе. Наибольшую пользу дочери могли принести не в больнице Святого Иосифа, а у швейных машин на фабрике «Джерси Мисс Фэшнз». Саверио завершил свою программу в бальном зале отеля «Джефферсон» в Ричмонде, штат Вирджиния, музыкальным приветом южным красавицам, исполнив Ain’t She Sweet. Оркестр Роккаразо позаимствовал аранжировку этой песни у великого Джимми Лансфорда, и Саверио подумал, как хорошо, что зрителям не довелось присутствовать на выступлении неподражаемого Джимми с его негритянским оркестром. Он-то слышал Джимми вживую и понимал, что его собственный вокал в данном случае – не более чем попытка подражания, отнюдь не дотягивавшая до оригинального исполнения. На танцполе толпились нарядные пары. В голубом свете софитов было видно, как плавно передвигаются женщины в платьях пастельных цветов, шурша накрахмаленными оборками. Их партнеры выглядели ослепительно в вечерних фраках с белыми галстуками. Весь бальный зал и простиравшиеся за ним сады казались заколдованным лесом в каком-то упоительном романтическом царстве. В раскрытые застекленные двери вплывал аромат фрезий и лилий, а огоньки светильников не столько освещали, сколько мерцали в темноте, будто драгоценные камни. Плавающие в хрустальных чашах свечи моргали тут и там на мраморных столиках, оранжевые кончики сигарет теплились в воздухе, как огненные точки; время от времени от чьей-то серебряной зажигалки вздымался язычок пламени и тут же гас, поглощенный окружающей голубизной. Саверио ослабил узел галстука и прошел за кулисы, раздвинув черный бархатный занавес позади оркестрового подиума. Для отдыха отель предоставил в распоряжение ансамбля артистическое фойе. Соединявший кухню, артистическое фойе и бальный зал коридор был узким и многолюдным. Мимо Саверио проносились официанты, чудом удерживая на пальцах серебряные подносы с изысканными закусками. Никто не умел лучше южных поваров заставить ломтик огурца и оборочку перечного сыра выглядеть как произведение искусства. Прошли гуськом с намерением покурить его коллеги-музыканты. Саверио как раз потянулся в карман за носовым платком, чтобы промокнуть пот на лбу, когда из лифта вышла Глэдис в бледно-зеленом шифоновом вечернем платье. Она коротко кивнула, протискиваясь мимо него. – Лапочка, – нежно позвал ей вслед Саверио. Она обернулась: – Привет. – Ты когда-нибудь станешь снова со мной разговаривать? – Нет. И если бы у меня в контракте не было написано, что я должна с тобой петь, то и не пела бы. – Да ну, ну что за мелодрама. Ведь мы были так счастливы. – Ты сделал свой выбор. – Мне тебя не хватает. – А мне все равно. – Глэдис прошла по коридору в свою гримерку и захлопнула за собой дверь. – Круто у тебя получилась последняя песня, – сказал Сэмми Прецца, подходя к Саверио. – И близко не вышло к оригиналу, – возразил Саверио, – но все равно спасибо. – Не прибедняйся. Я не забыл того мальчишку, который заставил всех рыдать в одной детройтской церкви несколько лет назад. Насколько я помню, ты от той «О святая ночь» живого места не оставил. – А ведь тогда у меня тоже было разбито сердце. Может, дело в тебе, Сэм. Может, это ты приносишь мне неудачу. Сэмми фыркнул: – Не исключено. Или это просто твое проклятье. Мужчин губят три вещи: женщины, выпивка и наркотики. Если ты решил, что твоя порочная страсть – женщины, то остаешься без гроша, но хотя бы выглядеть будешь прилично до самого конца. – И это, ребята, хорошая новость, – провозгласил Саверио. Сэмми понизил голос: – Тут один парень хочет с тобой поговорить нынче вечером. Ты слышал о Поле Годфри? – Из Сент-Льюиса? Сэмми кивнул. – От них только что ушел солист, вот Пол и заслал агента. Хочет сделать тебе предложение. Саверио поглядел на дверь, которую захлопнула Глэдис. С одной стороны, не хотелось принимать карьерные решения из-за девушки, но с другой – сердечные проблемы были еще не худшим поводом позволить судьбе сделать крутой поворот. В тесном коридоре было людно, потолок нависал низко, по обе стороны – сплошь закрытые двери. Саверио едва мог дышать. Если он искал знаков свыше, их было предостаточно. Ему казалось, что весь мир его теснит. Быть может, действительно настало время покинуть единственный ансамбль, в котором он когда-либо выступал. – Он сказал, мол, встретишься с ним в баре после концерта, – добавил Сэмми. – А как его зовут? – Он сам тебя найдет. Сэмми Прецца пробрался обратно на подиум, а Саверио вошел в артистическое фойе. Несколько музыкантов сидели и курили. В комнате отсутствовали окна, но это был как-никак Юг, так что совсем без любезности не обошлось: отель предоставил музыкантам серебряный чайный сервиз, хрустальные розетки с ломтиками лимона и кусочками свежего имбиря и стеклянную вазочку с медом. Саверио стал наливать себе чай. Его взгляд упал на вазочку, и он поднял ее, чтобы рассмотреть на свету. На вделанной в крышку петельке висела серебряная ложечка. Внутри в окружении густого золотистого меда виднелся столбик будто отлитых из золота сот. – Эти соты для еды, – сказал ему сидевший на диване тромбонист. – У меня есть родичи в Северной Каролине. Мед обладает особыми свойствами. – Какими именно свойствами? – Лечебными. – Как это? – спросил Саверио. – Мед много чего может сделать. Если ты певец, надо взять вон тех лимонов, имбирь и соты, помять их хорошенько ложечкой, чтоб получилась паста. И пусть эта паста полежит у тебя в горле, только не глотай сразу. Это излечит любые проблемы с голосовыми связками. Если порезался, хоть сильно, хоть чуть-чуть, намажь медом, перевяжи, и все пройдет. Моя бабушка, ее мать и моя мама умывались медом, а из сотов делали маску от морщин. Хочешь верь, хочешь нет, но у них до самой смерти не было на лице ни складочки. Ну и конечно, если трубишь в инструмент, надо мазать губы медом, дольше продержишься в этом деле. Это я точно знаю, потому что сам пользуюсь таким снадобьем. – Полезно знать. – Я так и подумал, что тебе будет интересно. – По толстощекому лицу тромбониста расплылась широкая улыбка. – Давай, разминай. Самое время подлечиться. Музыкант вернулся к разговору с коллегой, а Саверио сделал все по инструкции, положил пасту в рот поближе к горлу и закрыл глаза. Из-за лимона в носу сразу защипало, но имбирь облегчил дыхание, а мед, как и было обещано, смягчил горло. Дирижер позвал всех обратно на сцену. Саверио как можно дольше не глотал целительную смесь, пока дирижер не начал отсчет перед выступлением. Глэдис встала на авансцене перед своим микрофоном. То ли идея трубача была так хороша, то ли тут сработала магия вуду, то ли еще что, но эффект он действительно ощутил. Саверио поглядел на Глэдис и понял, что это больше не его девушка, – более того, не та девушка, которую он хочет себе вернуть, просто какая-то красивая девушка в зеленом платье. Пришло время двигаться дальше. Пришло время исцелиться. В общей палате больницы Святого Иосифа Изотта сидела у койки мужа и держала его за руку, когда ворвались Барбара, Люсиль и Чичи. Девушки начали искать глазами отца среди других больных. Люсиль первой разглядела мать в море пациентов и повела к ней сестер. Изотта качнула головой, указывая дочерям, что отец спит и следует соблюдать тишину. При виде спящего отца Барбара облегченно вздохнула. Люсиль радостно захлопала в ладоши. Чичи разрыдалась. – Почему ты плачешь? – тихо спросила у сестры Люсиль. – Он ведь вне опасности. Чичи обошла сестер и, упав на колени у кровати отца, взяла его свободную руку. – Что сказал врач? – спросила у матери Барбара. – Что это был просто приступ. – Какой приступ? – спросила Чичи. – Сердечный, – пояснила мать. – У него разболелось сердце, не мог вдохнуть. Тогда он пошел к соседке и попросил отвезти его в больницу. – Он не мог сам сесть за руль? – удивилась Люсиль. Изотта отрицательно покачала головой. Люсиль озабоченно посмотрела на Барбару. – Он поправится? – спросила у матери Чичи. – Думаю, что да. – А почему он не в отдельной палате? – Все занято, – ответила Изотта. Барбара переглянулась с Чичи. – А как давно он уснул? – спросила Люсиль. – Спит уже несколько часов. – А проснется скоро? – Люсиль, прекрати задавать вопросы! – оборвала ее Барбара. – Я хочу понять, что происходит. – А что, разве не видно? – огрызнулась Барбара. – Я же не доктор! – возмутилась Люсиль. – Довольно! – воскликнула Чичи. – Теперь не время для ссор.