– Что-то вроде того. – А ты не можешь заставить его изменить отношение? – Нет. – А хочешь? – Мало ли чего я хочу. – Поняла. – Пожалуй, ты и правда поняла. – Саверио посмотрел на Чичи, затем на часы: – Жаль, у нас нет больше времени. – Я слишком много болтаю. – Мне это нравится. Чичи не знала, что ответить, а ведь обычно она за словом в карман не лезла. Саверио скрестил руки на груди. – Я встречаюсь со множеством девушек. – И что? – Просто подумал, что тебе лучше об этом знать. – Мне написать об этом репортаж в «Си-Айл экспресс»? – Нет, просто прими к сведению. – Я тебя не осуждаю. Ну да, ты встречаешься со множеством девушек. Это просто значит, что единственная девушка, которая и правда что-то для тебя значила, разбила тебе сердце. Саверио удивился, откуда Чичи это знает, но правды признавать не собирался и потому солгал: – Да нет. – Как скажешь. Никому не нравится страдать. Никто не просит, чтобы ему разбили сердце, это просто происходит, и все. Но есть и положительная сторона: благодаря таким случаям авторам есть о чем сочинять песни, а певцам – петь. – Чего ты хочешь? – В каком смысле? – В жизни. Чего ты хочешь от жизни? Чичи глубоко вдохнула. Ей понадобилось время, чтобы признать, в чем состоит ее заветная мечта. – Я хочу петь. – Это работа. А я имел в виду, чего ты хочешь для всей своей оставшейся жизни. Ну, когда ты вырастешь и станешь принимать жизнь всерьез. – Хочу петь и сочинять песни. – Девушки не особо успешны в шоу-бизнесе. – Кто это сказал? – Чичи подбоченилась. – Я говорю. – Извини, конечно, но много ли ты видел, как девушки работают в шоу-бизнесе, если сам просто волочишься за ними? – Ты права, не много, – рассмеялся он. – Так что – не исключено – иная девушка вполне может быть счастлива в шоу-бизнесе. По мне, если тебе нравится то, чем занимаешься, это и есть счастье. – Но как же домашняя жизнь? – Я ни о чем не думаю, кроме пения, – призналась она. – А надо бы подумать и о другом. – Потому что я девушка? – Нет, потому что, кем бы ты ни был, пение – это еще не все. – А ты-то откуда знаешь? – Я в этом убеждаюсь на собственной шкуре. – Я хочу гастролировать из города в город и каждую ночь петь в новом клубе и перед новыми зрителями. – Тебе это надоест. – Никогда! – Когда постоянно переезжаешь, то только и мечтаешь, как бы остаться на одном месте. Иметь где-то собственный дом и очаг. – Возможно, если бы ты время от времени навещал свой дом, путешествия нравились бы тебе больше, – предположила Чичи. – Возможно. Но и тебя эти переезды недолго будут радовать. – Откуда ты знаешь? – Ты выросла в счастливой семье. Зачем же уезжать от нее? – Потому что это у меня уже было. – И поэтому ты хочешь попробовать, каково быть одинокой и несчастной? – У меня собственные планы. Я не хочу того, что есть у всех прочих. Никогда не хотела и никогда не захочу. – Ты не думаешь о собственном доме, окнах, кухоньке, крылечке? Саде? А вдруг ты влюбишься? – Ну и что? – А то, что когда люди влюбляются, они женятся, создают семейный очаг и воспитывают детей. – Кто это сказал? – Да все подряд, начиная с текста любой песни от начала времен. Тебе ли не знать, ты ведь сама их пишешь. В них всегда говорится о любви, даже тогда, когда они вроде бы не о любви, – настаивал Саверио. – Возможно. Тут Саверио осенило. – Я думаю, ты просто притворяешься. Это такая поза. – Поза – это когда стоишь в ателье у фотографа. А у меня вовсе не поза, – заверила его Чичи. – Ну а если ты вдруг встретишь парня и передумаешь? Не мясника, портного или грузоперевозчика, не обычного неудачника из Джерси, а кого-то другого, и ты полюбишь его больше, чем шоу-бизнес? Чичи отрицательно покачала головой: – Не будет такого никогда. Когда я закрываю глаза, я не вижу ничего подобного. Зато я вижу оркестр. Слышу музыку. Вот ребята на подиуме встают в своих фраках и белых галстуках и поднимают ввысь свои духовые и дуют в них, и я не хочу быть нигде на свете, только там. Я хочу стоять там, на сцене. Я хочу принести туда песню – именно тогда, в то мгновение, спеть ее своим голосом. То, что исходит от них, и то, что исходит от меня, – это и есть творчество. Звук. Музыка. Переживания. И нет никакого парня, вида из окна, климата, ни-че-го такого, даже громадного изумруда, рубина или бриллианта (и я серьезно), пусть даже в лучшей в мире золотой оправе, – нет ничего на свете, что значило бы для меня больше, чем возможность спеть ту песню. – Но все это – лишь пара часов каждый вечер. – Саверио пнул ботинком камешек, и тот запрыгал по припорошенной песком улице. – Оркестр играет, чтобы влюбленные пары танцевали. – Но это достойный заработок. – Чичи произнесла «заработок» как нечто священное. – Да, он вполне может быть достойным, – признал Саверио. – Именно этим я и хочу зарабатывать на жизнь. Я люблю свою семью, но не хочу создавать собственной. Мне просто нравится сочинять музыку. – Хорошо, хорошо, сдаюсь. – Отлично, потому что переубедить меня тебе не удастся. Саверио был вынужден признать: ему нравилась эта девушка. Со своей прямотой и честностью она не походила ни на одну из знакомых ему молодых женщин. С ней можно было разговаривать, совсем позабыв о времени. Он не знал, что и думать. Когда она рассказывала, о какой жизни мечтает, то начинала светиться изнутри, как будто в ее сердце что-то зажигалось. А еще она была хорошенькая. Ему хотелось ее поцеловать, но он не знал, как попросить у нее разрешения. – Я не хочу, чтобы ты меня целовал, – сказала Чичи.