– Мы готовы, мистер Донателли, – объявил наконец Саверио. – Давайте записывать. – Дубль первый. «Скалка моей мамаши», – объявил Мариано в микрофон на пульте записи. Он установил бобины с лентой в правильном положении и нажал на кнопку. Глядя, как Саверио поет в кабине вместе с сестрами, Мариано дивился тому, как легко у них это получается, не забывая, однако, следить за звуком и время от времени поправлять движки на пульте. Исполнители то останавливались, то начинали снова, добиваясь лучшего сочетания своих голосов, и так постепенно рождалась песня. Третий, четвертый и пятый дубль записали уже без остановок. В каждом последующем варианте было все больше самобытности, все весомее становился вокал и все выразительнее – смысл. Мариано был доволен. Он даже позволил себе удовлетворенный смешок – так ликует старатель, различивший крупицы золота на дне жестяного лотка, или нефтяник, увидевший, что это за черная лужа расплывается и вот-вот забьет фонтаном у него под ногами среди голого поля, или ученый, смешавший две жидкости в пробирке эксперимента ради и, к собственному удивлению, получивший спасительную сыворотку. Мариано мог различить вдали будущее, триумфальный завершающий аккорд всех их усилий. Что с того, что соседи сочли его stunod[26], когда он превратил свой вполне приличный гараж в студию звукозаписи? Его жене не понравилось, что грузовик теперь припаркован на улице, но он велел ей не мелочиться. Скептики нудили: «Да чего ты добьешься своими записями?» Даже приходской священник решил, что это какая-то афера. Слышали бы они эту запись! Он нашел зацепку, различил путь к победе: три хорошенькие поющие девушки, а на их фоне – красавец-солист, и все они исполняют песню о любви и замужестве. Он знал, какое-то шестое чувство подсказывало ему, что в разгар Великой депрессии именно юмористическая песня прольется бальзамом на души слушателей. А если эта песня к тому же окажется близкой к личному опыту иммигрантов – в данном случае речь шла об итальянцах, но ведь и евреи, поляки, греки, ирландцы, жившие по всему побережью, в городках и городах вдоль железной дороги, тоже поймут, о чем там речь, так как суть песни соответствовала также и традиционным взглядам их собственной культуры, – тогда песня непременно станет хитом. И при заразительно бодрой мелодии широкая популярность была ей обеспечена. Да и звук был определенно хорош. Стройные голоса сестер обрамляли сильный вокал Саверио. Мариано уже воображал их будущий успех. Ведь достаточно одной песни, чтобы ансамбль скакнул из неизвестности в славу. Стоило лишь заглянуть в окно звуконепроницаемой кабины, чтобы это понять. Помолвочные кольца, мечты Люсиль о курсах для секретарей, профсоюзные билеты заведомо проигрывали перед подобным волшебством. Сестры Донателли и этот мальчишка, Саверио, были на прямом пути к успеху. Саверио вернул Люсиль пустую бутылку из-под газировки. Чичи придержала перед ним дверь гаража. – Еще одну, на посошок? – Нет, Люсиль, спасибо. Мне пора возвращаться в гостиницу. – Не позволяй Чичи себя обрабатывать, – сказала она ему, уходя на задний двор. – Она играет не по правилам, – добавила Барбара, следуя за Люсиль. – Не слушай моих сестер, у них совершенно отсутствует деловая хватка, когда речь о шоу-бизнесе. – Чичи побежала вперед и отворила калитку на улицу. – Ты что, каждую дверь передо мной собираешься открывать, отсюда до самой гостиницы? – Ты был так щедр! Я бы подвезла тебя на папином грузовике, но это небезопасно, он то и дело ломается. А автомобиля у нас нет. – У меня его тоже нет. А если бы у тебя был автомобиль, то какой бы ты выбрала? – «Паккард». – А почему? – Потому что, куда ни кинь, все ездят на «фордах». – И только поэтому? – Ну и еще я считаю, что «паккард» – просто произведение искусства. Саверио порылся в карманах. – Вот. – Он достал пакетик из оберточной бумаги, открыл его и протянул Чичи скапулярий[27] Божьей Матери, висевший на шелковом шнурке. – Какая прелесть. Это от твоей мамы? – Нет, от меня. – Очень любезно. – Он освященный. Просто у той монахини закончились медальоны. – Ты делал покупки в монастыре? – Она ходила по гостинице. – Видимо, пыталась поощрять хорошее поведение. А с какой стати ты мне что-то даришь? Если уж на то пошло, это следовало бы сделать мне. – Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. – Спасибо. Саверио заметил, что волосы Чичи пахнут ванилью: свежий аромат, как легкое летнее пирожное. – Это все, что у меня нашлось для тебя, – сказал он. – На память об этой неделе. Я и маме купил такой же. – Ну, конечно. Как добрый католик, небось еще парочку припрятал в том пакетике. Ты их раздавай, раздавай. Саверио рассмеялся. – Ты меня раскусила. Я и правда купил несколько, но не все, у монашки еще остались. Чичи тоже рассмеялась: – Ну разумеется! – Мама говорит, ты спасла одному мальчику жизнь, – сказал Саверио. – Да ну, – пожала она плечами, – спасатель быстро приплыл на помощь. – А мне рассказывали другое. Будто ты первой за ним бросилась и сама его нашла. Признай же свою заслугу, – настаивал Саверио. – Я средний ребенок, я к такому не привыкла. – А я единственный ребенок, так что приходится. Чичи ухмыльнулась: – Обычно на меня всё валят, а не хвалят. – А на мою долю выпадало и то и другое. – Повезло. – Девушки не любят признавать свои заслуги. – Мы делаем то же, что и наши матери, – грустно улыбнулась Чичи, надевая на шею скапулярий. – А к отцам и сыновьям это тоже относится? – спросил Саверио. – Понятия не имею. У моего папы одни дочери. – А мне всегда хотелось сестру или брата. – Если бы они у тебя были, ты бы считал иначе. Ты бы от них на стенку лез. – Не думаю. – То, что мы себе представляем, всегда лучше того, что нам дается, – назидательно сказала Чичи. – Ты ужасно умная. – Да не особо, просто наблюдательная. – Тебе понравилась моя мама? – Она очень милая. А ведь венецианцев в наших краях не так уж много. Моя мама тоже венецианка. – Да ну! – Саверио пора было возвращаться в гостиницу, но ему не хотелось уходить. – Мой отец говорит, что невозможно победить в споре с венецианцами, – сообщила Чичи. – Это он моего отца не знает, – покачал головой Саверио. – А где он? – В Мичигане. Он никогда не ездит в отпуск. – А почему? – Это ты у него спроси. – А ты с ним не общаешься? Саверио пожал плечами: – Не особо. – Позволь я угадаю. Ему не нравится, что сын у него певец. Он бы предпочел более традиционное занятие для своего отпрыска.