– Почему? – Хью выразительно пожал плечами, как делают маленькие дети, когда пытаются копировать взрослых, чем позабавил Гвен; она немного понаблюдала за детьми. – Мне нужно кое-что сделать. Ты не хочешь поиграть в моей комнате? – Нет, мама. Я хочу остаться с Ананди. – Оставайся, только не проси ее двигаться. Я оставлю дверь открытой, чтобы слышать вас. Веди себя хорошо. – Мама, ее имя означает «счастливая». Она вчера мне сказала. – Ну, я рада, что вы с ней поладили. Но помни… – Знаю. Будь хорошим мальчиком. Гвен улыбнулась и обняла сына, прежде чем уйти. В холле она прислушалась, как дети лопочут на тамильском и смеются. Хью – хороший мальчик, подумала Гвен и пошла в свою комнату писать письма. Примерно через час ее потревожил звук сердитых голосов. Уловив шотландский акцент Макгрегора, Гвен поняла, что лучше было не оставлять Хью и тамильскую девочку одних. Она торопливо пошла в обувную кладовку. Дверь во двор была открыта, и Гвен слышала, что ругань несется оттуда. Заметив, как Макгрегор погрозил кулаком женщине в оранжевом сари, она вздохнула и окинула взглядом комнату. В углу, обхватив руками колени, примостился на полу Хью. Лицо у него было красное, и он кусал губы, словно силился не заплакать. Девочка сидела выпрямив спину, по ее щекам текли слезы и капали в раскрытые ладони, будто она специально их подставила. Макгрегор, должно быть, услышал, что Гвен вошла в кладовую, и сразу обернулся к ней с пылающим лицом: – Какого дьявола, миссис Хупер! Что здесь происходит? Стоило вашему супругу уехать, как вы притаскиваете в дом ребенка работника. О чем вы думали? Гвен удивилась, увидев вошедшую в комнату Верити, которая присела на корточки рядом с Хью. – Я и не заметила, как ты вернулась, – сказала она, не отвечая Макгрегору, но у нее мелькнула мысль, что Верити выждала какое-то время и оповестила управляющего. Гвен подошла к Хью, наклонилась и взъерошила ему волосы. – Ты в порядке, дорогой? – Мальчик молча кивнул, и она, глубоко вдохнув, выпрямилась и скрестила на груди руки. – Вы до полусмерти перепугали детей, мистер Макгрегор. Посмотрите на их лица. Это непростительно. Он сердито сплюнул. Гвен заметила, что кулаки у него сжаты. – Что действительно непростительно, так это ваше очередное вмешательство в дела рабочих с плантации. Я старался помочь вам, дал садовников, устроил, что нужно, для вашей сыроварни, и вот чем вы мне платите. Гвен напряглась: – Плачу вам? Тут дело не в расплате с вами или с кем-нибудь другим. Речь идет о маленькой девочке, которая сломала лодыжку. Даже врач сказал, что она осталась бы калекой, если бы ей не оказали помощь быстро. – Тамилы не пользуются услугами доктора Партриджа. У Гвен конвульсивно дрогнула челюсть. – Бога ради, послушайте себя! Она всего лишь ребенок. – Есть какая-то особая причина, почему вы заботитесь об этой девочке? – (Гвен вперила в него безразличный взгляд.) – Вы знаете, кто ее отец? – Я его узнала, если вы об этом. – Он один из главных агитаторов на плантации. Вы, наверное, не забыли, как однажды этот человек воткнул себе гвоздь в ступню, пытаясь вытребовать незаработанные деньги. Вероятно, он и ногу ребенку сам сломал. Теперь Гвен уже трясло от смеси злости и страха. – Нет, мистер Макгрегор, он этого не делал. Она упала из окна сыроварни. – Откуда вы знаете? Гвен выдержала его взгляд, жалея о сказанном: – Давайте лучше сосредоточимся на том, как нам доставить ребенка домой, не причинив ему вреда. – Что она делала в сыроварне? Рабочим запрещено приближаться к дому. Вам это известно. Гвен ощутила жар на щеках. – Лучше не говори ему, – пропищал Хью. Макгрегор заглянул в комнату и резко спросил: – Чего лучше мне не говорить? Что эта паршивка делала в сыроварне? – Я… Наступила напряженная тишина. – Думаю, она приходила за молоком. – Мама! – крикнул Хью. – Приходила за молоком! Дайте-ка я выражусь без обиняков. Вы говорите, она воровала? Гвен уставилась в пространство перед собой, и ее охватил ужас. – Я ее не видела. Просто у нее платье было мокрое, окошко осталось открытым, и на полу в сыроварне кто-то пролил молоко. Хью вышел из кладовой, встал рядом с матерью и просунул ладошку ей в руку. – Она взяла молоко для своего младшего брата, – сказал он. – Ее братик заболел, и она подумала, что так ему станет лучше. Она очень сожалеет. Макгрегор поморщился: – Еще бы! Ее отец пожалеет об этом еще больше. Наверняка это он подговорил дочку. Ее отца высекут и лишат дневного заработка. Я не допущу, чтобы мои работники воровали из хозяйского дома. Гвен ахнула. Этот человек, кажется, совершенно лишен сострадания к людским несчастьям. – Мистер Макгрегор, прошу вас. Это всего лишь немного молока. – Нет, миссис Хупер. Если такое сойдет с рук одному, остальные тоже полезут. Мы должны управлять строго, иначе начнется хаос. – Но… Макгрегор поднял руку: – Мне больше нечего сказать по этому поводу. – Он прав, – встряла Верити. – Теперь секут меньше, чем раньше, но все равно иногда нужно напомнить рабочим, кто тут главный. Гвен пришлось напрячься, чтобы не сорваться на крик. – Но у них теперь есть права, разве не так? Верити пожала плечами: – Вроде того. Из-за распоряжения о минимальном размере заработка рабочих на плантациях им подняли плату и стоимость субсидируемого риса устанавливается принудительно, но это все. Не забывай, что за три года до этих указов мы уже снабжали рабочих рисом по низким ценам. Лоуренс всегда поступал по справедливости. – Я знаю. – Но видишь ли, в указах ничего не сказано о запрете порки. Стоявшая во дворе женщина, которая отошла в сторонку во время этой перебранки, снова подала голос, и Гвен подошла к ней. Она заметила аккуратно разделенные на прямой пробор волосы, широкие ноздри, выступающие вперед скулы и золотые серьги, вдетые в длинные мочки ушей; под оранжевым сари на ней была чистая хлопчатобумажная блузка. Вероятно, эта женщина принарядилась, чтобы явиться в господский дом. – Что она говорит, Хью? – Она надела лучшую одежду и пришла забрать Ананди домой. – Скажи ей, чтобы возвращалась. До дома слишком далеко, девочка не сможет столько проскакать на одной ноге. Мы с Верити привезем Ананди на машине. Она будет сидеть вытянув ногу на заднем сиденье. – Гвен бросила взгляд на золовку, которая явно колебалась. – Верити? – Ну ладно. Вечер прошел тихо. О визите Сави Равасингхе не было сказано ни слова, хотя Гвен по-прежнему чувствовала себя несчастной, отчасти из-за нежданной встречи с художником, отчасти из-за ругани с Макгрегором. Она решила, что это Верити все ему рассказала, иначе с чего бы он появился в доме в День Пойя. Было не слишком прохладно, но огонь в камине так приятен, и Верити растопила очаг. Так как у слуг был выходной, Гвен сама приготовила простую еду: сладкие гренки и блинчики с фруктами и кокосом. Занавески на окне были отдернуты, и она любовалась блеском лунной дорожки на воде. Нежно серебрящаяся поверхность озера чем-то напомнила ей атмосферу в Оул-Три и прозрачный пруд на вершине холма недалеко от дома. В полнолуние он так же мерцал, и ей всегда казалось, будто усадьба переносилась в какой-то призрачный, потусторонний мир. – Смотри, мама, я ем морковку, – сказал Хью. – И Уилф тоже. Гвен взглянула на его тарелку: – Это не морковка, а дольки апельсина.