Она заставила себя ответить улыбкой, беря его. Лоуренс ни о чем не догадался. Глава 19 Три дня Гвен чувствовала себя ужасно. Злясь на Лоуренса за то, что он позвал врача и лишил ее снотворных порошков, она с ним не разговаривала, ела – совсем немного – в своей комнате. Ей было настолько плохо, что даже общение с Хью не могло поднять настроения. Больше всего на свете ей хотелось оказаться дома, с матерью, и никогда в жизни не встречаться с Лоуренсом Хупером. Она лила злые слезы. Пока Гвен принимала лекарство, ее не мучили ни тревоги, ни головные боли, но теперь на нее как будто что-то нашло. Голова раскалывалась так, что она просто не могла ни о чем думать, ладони постоянно были влажными, а между грудей тек пот, отчего приходилось по три раза на дню менять ночную рубашку. Гвен едва сознавала, кто она, все суставы ломило, под кожу словно вонзали иглы, мышцы одеревенели, и каждое прикосновение к ним было болезненным. На четвертый день, пытаясь вернуть себе подобие разумности, Гвен достала все письма матери и, заливаясь слезами, перечитала их. Нахлынули воспоминания о доме, мягкое утреннее солнце танцевало мозаикой света по разложенным на столе письмам. Она скучала по Англии – по морозным зимам, по первым подснежникам, по сладким летним дням на ферме. Но больше всего она скучала по той юной девушке, какой была: полной надежд и веры, что в жизни все будет прекрасно. Закончив плакать, Гвен приняла ванну, вымыла голову и почувствовала себя немного лучше. На пятый день руки у нее все еще тряслись, но она решила одеться и – не без внутренних колебаний – пообедать в столовой. Гвен постаралась выглядеть как обычно и надела миленькое муслиновое платье с длинным шифоновым шарфом. Платье сидело на ней свободнее, чем раньше, но юбка его очень приятно колыхалась, когда Гвен шла, и это давало ей упоительное ощущение, будто ее ноги омываются струями прохладной воды. Уже давно перевалило за полдень, но она решила быстренько проверить запасы продуктов в кладовой и, отворив тяжелую дверь, удивилась, увидев полки, трещавшие под тяжестью мешков с рисом, бутылей масла и ящиков виски. Аппу наблюдал за действиями хозяйки и, поймав на себе ее хмурый взгляд, пожал плечами и пробормотал что-то неразборчивое себе под нос. Гвен почесала в затылке. Непонятно. Что с ней не так? Неужели ей померещилось, что в прошлый раз, когда она заглядывала в кладовую, такого обилия продуктов там не было? Гвен покачала головой: как же неприятно терять контроль над собой! Дожди еще не начались, небо прояснилось. Прежде чем идти в столовую, Гвен вернулась в свою спальню и открыла окно – воздух показался ей спертым. С другого конца сада до нее донеслось насвистывание садовника. В доме зазвонил телефон, кто-то запел. Все казалось таким нормальным. Выходя из комнаты, она уже почти уверилась, что нарушенная сделка с Господом осталась в прошлом, и даже начала сомневаться, имеет ли она вообще веру? Но пришла к заключению, что имеет, иначе как бы она могла надеяться на прощение? Стол к обеду был накрыт на четверых. Лоуренс, мистер Макгрегор и Верити уже сидели на своих местах, два мальчика-слуги ждали сигнала. – Ах, вот и она, – с широкой улыбкой проговорил Лоуренс. Как только Гвен опустилась на стул, еду мгновенно подали. – Очевидно, суфле может испортиться, – сказала Верити. – Оно и в лучшие времена не всегда удается. За едой говорили о чае, грядущих аукционах и залоге, который внес Лоуренс за новую плантацию. Верити, казалось, была в отличном настроении, и Лоуренс тоже выглядел счастливым. – Ну, я рад сообщить, что недавние инциденты в рабочих линиях, похоже, улажены, – сказал Макгрегор. – Мистер Ганди намерен снова посетить Цейлон? – спросила Верити. – Сомневаюсь. Но если он и приедет, это не доставит нам проблем. Рабочим не разрешат пойти на митинг. – А может, им лучше пойти? – сказала Гвен, поворачиваясь к Лоуренсу. – Как ты думаешь? Он нахмурился, и у нее создалось впечатление, что это было причиной разногласий между мужчинами. – Вопрос гипотетический, – сказал Макгрегор. – А из-за чего возникли последние беспорядки? – спросила Гвен. – Все как обычно, – отозвался Макгрегор. – Права рабочих. Явились агитаторы, заварили бучу, а мне расхлебывать. – Я надеялся, что нового Законодательного совета будет достаточно, – сказал Лоуренс. – А также количества денег и времени, которые департамент по сельскому хозяйству тратит на обучение людей прогрессивным методам земледелия. – Да, но рабочим от этого никакого толку, верно? – заметила Гвен. – И Джон Партридж однажды говорил мне, что большие перемены не за горами. – Ты права, – хмыкнул Лоуренс. – Национальный конгресс считает, что сделано недостаточно. – Кто знает, что у них на уме. – Макгрегор скривил губы и засмеялся. – И вообще, думают ли они? Это все так называемые интеллектуалы пытаются обозлить рабочих. Одно дело – в Англии разрешить женщинам старше двадцати одного года голосовать, но понравится ли вам, если право голоса получат неграмотные туземцы? Гвен мучительно сознавала: дворецкий и мальчики-слуги слышат этот обмен мнениями, и ей было стыдно, что Макгрегор позволяет себе такие бестактные высказывания. Ее подмывало как-нибудь возразить ему, но она чувствовала, что в столь хрупком состоянии не осмелится. Остальную часть обеда Гвен искала пути возврата к себе прежней, но связь с реальностью возникала лишь отдельными вспышками. Она вступала в разговор, следила за его ходом, но потом внимание рассеивалось, и она сбивалась. Приглядываясь к Верити и Макгрегору, Гвен все ждала, не скажут ли они чего-нибудь еще о рисунке, но ее мозг пока работал недостаточно четко, и наблюдения ни к чему не привели. Мужчины еще немного пообсуждали политическую ситуацию. Наконец в столовую внесли залитый сливками бисквит, и атмосфера за столом разрядилась. Гвен испытала облегчение. – Какая красота! – воскликнула Верити, захлопав в ладоши. Когда десерт был съеден, наступила тишина. – Не хочешь ли прогуляться, Гвен? – с улыбкой спросил Лоуренс. Увидев тепло в его глазах, она ощутила прилив сил. – С удовольствием. Только схожу за шалью. Я что-то не могу понять, жарко мне или холодно. – Не спеши. Я подожду тебя на террасе. Гвен пошла в свою комнату, достала любимую шаль и накинула на плечи. Шаль была кашмирская, с красивым павлином, вплетенным в узоры пейсли. Раньше она принадлежала ее матери, и сине-зеленая шерсть местами истончилась. Гвен собиралась уже закрыть окно в спальне, когда услышала голос Лоуренса – муж разговаривал с кем-то в саду. Толстые стены дома не пропускали внутрь жару и шум, но никто, кажется, не думал, что, когда ее окно открыто, она слышит каждое слово, произносимое на террасе или в любой точке с этой стороны сада. – Ты не должна воспринимать это как личную обиду, – говорил Лоуренс. – Но почему я не могу пойти с вами? – Мужчине иногда приятно провести время наедине со своей женой, к тому же она была больна, не забывай. – Она всегда больна. – Это вздор, и мне больно слышать такие слова после всего, что я для тебя сделал. – Ты все делаешь только для нее. – Она моя жена. – Да, и не позволяет мне забыть об этом. – Ты сама знаешь, что это не так. Лоуренс помолчал, а Верити что-то пробормотала. – Я выделяю тебе щедрое содержание. Передал тебе права на дом в Йоркшире и позволяю жить здесь сколько хочешь. – Я вежлива с ней. – Мне хотелось бы, чтобы ты ее полюбила. «Не думай, – велела себе Гвен, и слезы подступили к ее глазам. – Не шевелись». И хотя ей неприятно было слушать этот разговор, она осталась на месте. – После смерти Кэролайн ты принадлежал мне одной. – Да, так и было. Но тебе нужно строить свою жизнь. Это нездоро́во, что ты цепляешься за меня. А теперь скажу только одно: пора тебе искать себе мужа, больше я не собираюсь это обсуждать. – Не знаю, когда ты успел прийти к такому выводу, но ты прекрасно знаешь, что есть только один человек, за которого я хотела бы выйти замуж. – Во время продолжительной паузы, пока Лоуренс и Верити молчали, Гвен закрыла глаза; потом снова раздался голос ее золовки. – Думаешь, меня убрали на полку? – Кажется, ты сама себя туда убрала. – Его голос прозвучал резко, а ее, когда она ответила, раздраженно: – У меня есть веская причина. Ты думаешь, что знаешь все, но это не так. – О чем ты говоришь? – Знаешь. Кэролайн… и Томас. – Перестань, Верити, с тобой такого никогда не случится. – Ты, может быть, и мой старший брат, но кое-чего о нашей семье не знаешь. – Не впадай в мелодраму. В любом случае я считаю, ты проводишь здесь слишком много времени. Пора тебе заняться чем-нибудь. – Говори что хочешь, Лоуренс, но… Они отошли, голоса их стихли, и Гвен ничего больше не слышала. Она вдохнула и медленно выдохнула сквозь неплотно сомкнутые губы. Столько усилий потрачено на Верити, и все напрасно. Гвен чувствовала себя обиженной. Думая об этом, она расхаживала взад-вперед по комнате, но тут в дверях появился Лоуренс: – Ты выглядишь прелестно, Гвен. Она улыбнулась, радуясь, что он заметил. – Я слышала твой разговор с Верити в саду. – (Лоуренс не ответил.) – Она меня не любит. А я надеялась, ведь столько времени прошло. – Верити такая непростая девушка, – вздохнул он. – Думаю, она старалась как могла. – Кто тот мужчина, в которого она влюблена? – Ты о ее женихе?