– Это поможет, леди, – сказала она. Однако аромат не помог. Оставшись наедине с Хью, Гвен присела на его кровать, сомкнула веки усталых глаз, сложила руки на коленях и стала молить Бога, чтобы Он позволил ее ребенку выжить. – Я сделаю все, чего Ты потребуешь, – обещала она. – Все. Я буду безупречной женой и самой лучшей матерью. Она подошла к окну и, пока Хью спал, потеряла счет времени, наблюдая за тем, как цвета сада меняются с течением дня от бледно-зеленого утреннего к темно-фиолетовому ночному. Со слезами на глазах она глядела на озеро, пока не стерлась грань между водой и линией деревьев. Состояние Хью ухудшалось, а Гвен с тяжелым чувством в груди прислушивалась к домашним звукам – люди занимались своими делами, как обычно. Все это казалось ей нереальным – и утреннее оживление, и дремотные часы после полудня. Гвен попросила принести какие-нибудь вещи для починки, предпочтительно Хью, но, впрочем, подошли бы любые, лишь бы занять чем-то руки. Каждая минута, когда Хью спал, дарила облегчение. Гвен шила, тонкая игла сновала туда-сюда, длинная цепочка мельчайших стежков тянулась и тянулась по ткани. То Верити, то Лоуренс входили и выходили на цыпочках, но никто не говорил ни слова. Чем больше Хью спит, тем выше его шансы на выздоровление. Ночью все было иначе – рядом никого, и тишина становилась невыносимой. Когда Хью начинал дышать тяжело, Гвен с болью в сердце слушала, как он мучается, но, по крайней мере, знала, что ее сын жив. А когда все звуки как будто затихали, она обмирала от ужаса, и сердце ее начинало биться, только когда хриплое дыхание ребенка возобновлялось. Ночью Гвен одолевали воспоминания о младенчестве Хью. Он был таким плаксивым малышом. Она отказывалась думать, что может случиться худшее или о том, как станет жить без своего любимого мальчика. Гвен нарисовала его себе щекастым ползунком, пытавшимся делать первые шаги, потом припомнила, как будил ее по утрам громкий топот сынишки. А его первая стрижка! Как он завертелся, увидев ножницы! Навине даже пришлось держать его. Потом она вспомнила, как Хью ненавидел омлет на полдник, но любил вареные яйца с копченой селедкой по утрам. И его первые слова: «Нина», «мама» и «папа». Верити так хотела, чтобы он произнес и ее имя тоже, снова и снова повторяла: «Ве-ри-ти». Но Хью удавалось произнести только «Витти». Все прежние тревоги снова наполнили сердце Гвен. Она вспомнила портрет Кристины, написанный Сави Равасингхе, и то, что Кристина сказала больше трех лет назад: «Все влюбляются в него в конце концов». Так ли? Гвен вернулась мыслями к балу и к тому, как Сави провожал ее в номер. Подумала о Фрэн, которая связалась с таким мужчиной, и пожалела свою кузину. А когда веки Хью затрепетали во сне, мысли ее обратились к сингальской деревне, где жила Лиони. Если эта ужасная болезнь добралась до Хью, ребенка, живущего в достатке, как уязвима, должно быть, ее маленькая дочь. В моменты между сном и бодрствованием Гвен молилась за свою малышку, так же как за Хью, и потом уходила в свой темный внутренний мир. Мысли носились в голове кругами, и она разрывалась между деревней и своим домом. Ей вспомнились мужчины, купавшие в реке слонов. Как просто живут там люди: женщины готовят еду на открытом огне, мужчины ткут на примитивных станках. Ее собственная привилегированная жизнь вдруг показалась ей лишенной даже самого простого покоя. Наконец ее умом полностью завладела одна мысль. Она уже отдала одного ребенка. Если болезнь Хью – ее наказание за принесенное в жертву ради собственного благополучия счастье дочери, единственный способ спасти сына – это сделать то, что правильно. Правда в обмен на жизнь. Это будет сделка, уговор с Богом, и даже если расплатой станет утрата всего, она должна покаяться или потеряет сына. Глава 16 Больше недели все жили затаив дыхание. Хью все в доме очень любили, даже мальчики-слуги и кухонные кули ходили с вытянутыми лицами и говорили приглушенными голосами. Но как только малыш пошел на поправку, начал пить и садиться в постели, в доме как будто посветлело и привычный шум повседневной жизни возобновился. Гвен, наблюдая за сыном, не в силах отойти от него хотя бы ненадолго, чувствовала облегчение не меньшее, чем прежний страх. Лоуренс суетился вокруг с улыбкой на лице и сияющими от счастья глазами. С кровати, где он сидел с сыном и складывал из пазлов картину или читал ему самые лучшие книжки, доносился смех, а Гвен тем временем распоряжалась, чтобы мальчику приготовили его любимую еду: бисквит, миндальное печенье, мороженое с манго и кардамоном – все, что она могла придумать, чтобы соблазнить его, все, что даст ему силы снова стать шумным, энергичным ребенком, каким он был до болезни. Но когда Хью окреп настолько, что мог бегать возле дома, она не захотела отпускать его от себя. – Мы не должны душить парнишку в объятиях, – сказал Лоуренс. – Ты считаешь, я это делаю? – Пусть побегает. Ему от этого станет лучше. – Сегодня прохладно. – Гвен, он мальчик. Она уступила и полчаса следила за тем, как Хью носится за собаками, но, когда Лоуренс ушел, заманила сына в дом фломастерами и новым альбомом для рисования. Пока Гвен наблюдала за ним, ее решимость не спускать с него глаз ни на минуту росла. Занятая мальчиком, она не беспокоилась о Лиони. В ее комнате он рисовал смешные картинки с Боббинс, Спью и Джинджер, которая до сих пор была меньше двух других собак. Именно изобразив Джинджер, залезшую под его кровать, Хью больше всего развеселился. Однако при виде картинок сына Гвен забеспокоилась. Полнолуние прошло, а последнего рисунка от Лиони так и не привезли. Хотя она едва могла дышать от облегчения, зная, что Хью будет жить, – ему с каждым днем становилось лучше, – в мозгу у нее все слышнее звучал голосок дочери, пробивавшийся сквозь стену отвлекающих мыслей. Шепот ребенка звал ее сквозь открытые двери, манил вдоль темного коридора, заставлял подниматься по гладким ступеням. Однажды ей показалось, что она увидела силуэт дочери в одном из окон на лестничной площадке, но потом луч света переместился, и Гвен поняла, что это была тень от закрывшего солнце облака. Чувства, которые удавалось подавлять днем, по ночам усиливались до невероятной интенсивности. Голос Лиони становился громче, требовательнее, преследовал во сне и был таким реальным, что Гвен верила: девочка действительно находится в комнате. Просыпаясь с дрожью и в поту, она получала передышку, видя, что никого, кроме Хью или Навины, принесшей ей чай в постель, здесь нет. По настоянию Гвен везде в доме расставили свежие цветы – в холле, в столовой, в гостиной и во всех спальнях. Стоило подвять хотя бы одному цветку, и весь букет выкидывали в мусор, а его место занимал новый. Однако никакое количество цветов не уменьшало тревоги Гвен. Она заключила сделку с Богом, но не выполнила свою часть договора и теперь жила в страхе, ожидая последствий. После того как Хью вернулся в свою спальню, Лоуренс застал жену сидящей, понурив плечи, за маленьким столом – она раскладывала пасьянс. Он остановился рядом и наклонился, чтобы поцеловать ее в макушку. Гвен посмотрела на него. На мгновение их взгляды встретились в зеркале, но, боясь, что предательский блеск глаз выдаст ее, она отвернулась, и губы Лоуренса лишь слегка коснулись ее волос. – Пришел спросить, не хочешь ли ты, чтобы я остался с тобой на ночь? – Он взглянул на карты. – Или сыграл партию? – Я бы хотела, но какой смысл лишать себя сна нам обоим? – Я думал, теперь ты будешь спать, раз Хью поправился. – Лоуренс, со мной все будет в порядке. Не беспокойся. Все будет хорошо. – Ну ладно, если ты уверена. Она сцепила руки, чтобы унять их дрожь. – Я уверена. Когда он ушел, Гвен не легла в постель, а продолжила раскладывать пасьянс. Через час она откинулась на спинку кресла, но, как только закрыла глаза и ощутила, что начинает расслабляться, вдруг широко распахнула веки и сбросила карты со стола на пол, сердито воскликнув: – Черт возьми, оставь меня в покое! Но маленькая девочка будто не слышала. Гвен обошла комнату, машинально беря в руки разные безделушки и ставя их на место. Вдруг малышка больна? Что, если дочь нуждается в ней? Наконец усталость взяла свое, и Гвен уснула. Но начались ночные кошмары. Она была в поместье Оул-Три, залезала на старый дуб и падала с его ветвей или ехала в воловьей повозке, которая никуда ее не привозила. Гвен проснулась и стала ходить по комнате. Потом написала длинное письмо Фрэн с рассказом о Сави Равасингхе. Положила его в конверт, надписала адрес, поискала марку и, разорвав все на мелкие кусочки, выбросила в корзину для бумаг. После этого села, уставившись в темноту, за которой таилось озеро. На следующий день Гвен не могла ни на чем сосредоточиться и перестала улавливать нить событий. Было ли ощущение, что мир вокруг нее рушится, Божьей карой? Может, рисунок не привезли, потому что Лиони больна? – рассуждала она сама с собой. Какой-нибудь пустяковой детской болезнью. Ничего серьезного. Или ее забрали? Детей иногда забирают. Или Сави обо всем узнал и теперь выжидает момент, чтобы подать голос? Каждый день она ждала беды, кусала ногти, не могла есть, терялась в догадках и чувствовала все возрастающий страх. Она резко говорила с Лоуренсом, Навины вечно не было, когда она нужна, и Хью стал избегать ее, предпочитая проводить время с Верити. Гвен вынула из шкафа всю свою одежду и разложила ее на кровати, намереваясь решить, что можно переделать, а что она уже никогда не наденет. Перемерила все вещи одну за другой, но каждый раз, взглянув в зеркало, видела, что всё не то. Платья на ней висели, и обручальное кольцо пришлось снять из опасения, как бы оно не соскользнуло с пальца и не потерялось. Примеряя шляпки, Гвен расплакалась. Навина вошла в комнату и застала ее неподвижно сидящей на полу в окружении шляп – фетровых, с перьями, цветами, широкополых, от солнца – и хватающей ртом воздух. Сингалка протянула ей руку, Гвен взялась за нее, с трудом встала на ноги, прислонилась к Навине, и та поддержала ее. – Я похудела. Ничего не подходит, – сквозь всхлипы проговорила Гвен. Старая айя не отпускала свою хозяйку. – Вы немного устали, вот что. – Я чувствую себя просто ужасно, – сказала Гвен, когда слезы иссякли. Навина протянула ей платок вытереть лицо: – Хью уже лучше. Вам не нужно беспокоиться. – Дело не в Хью. То есть в нем, но не только. – Не в силах произнести ни слова, Гвен подошла к своему столу, вынула из него маленькую шкатулку, нашла ключ, отперла ее и показала рисунки Навине. – Что, если она больна? Сингалка погладила ее по спине: – Я понимаю. Вы не должны ломать себе голову. Оставьте. Следующий рисунок привезут. Вы позовите себе доктора, леди. Гвен покачала головой. Но позже в тот же день, когда у нее стало зудеть все тело, будто с него содрали кожу, она больше не могла терпеть. Пошатнувшееся психическое равновесие вкупе с недосыпанием вызвали боль во всем теле. Гвен подскакивала от малейшего шума, слышала звуки, которых нет, чувствовала себя неспособной справиться с простейшими делами и заметила, что ходит кругами: начинает что-то, бросает, потом вообще забывает, чем была занята. Дойдя до точки, в которой она ощутила потерю связи со всем, что было ей дорого, она капитулировала и смирилась с необходимостью обратиться за помощью. Глава 17 К счастью, доктор смог приехать вскоре после того, как Гвен ему позвонила. Зная, что порошки, которые он собирался ей прописать, приготовят и привезут, она захотела в ожидании чем-нибудь себя занять. В таком тяжелом состоянии Гвен едва ли могла взяться за изготовление сыра, но она научила одного из кухонных мальчиков выполнять эту работу, так что вместо сыроделия обратила свое внимание на домашние счета. За прошедшие годы Гвен разобралась с несовпадением между оплаченными заказами и тем, что действительно появлялось в доме. Она сама проверяла все, что привозили, и сопоставляла привезенные товары с выставленными счетами. Наконец все стало сходиться, и хотя Гвен подозревала, что аппу подворовывает, доказать это было трудно. Сейчас она не ожидала увидеть никакой недостачи. Навина присматривала за Хью, а Гвен села за стол и заставила себя забыть о тревогах. Потерев лоб, чтобы унять головную боль, она заметила счет на неожиданно большое количество риса, виски и растительного масла, оплаченный во время болезни Хью. Она пошла в кладовую, рассчитывая увидеть там большой запас продуктов, но обнаружила даже меньший, чем обычно. Второй ключ был только у аппу. На кухне Гвен намеревалась спросить об этом повара, но застала там Макгрегора – он сидел за столом перед чайником с чаем и курил трубку. – Миссис Хупер, – сказал управляющий, наполняя свою чашку. – Как вы? Чая? – Немного устала, мистер Макгрегор. Чая не надо, спасибо. Я надеялась поговорить с аппу. – Он уехал в Хаттон с Верити. Она взяла «даймлер». – Вот как? Почему они поехали вместе? – Она сказала, у них какое-то дело. – Какое еще дело? – нахмурилась Гвен.