– Друг-невидимка будет мешать ему в школе. – Да что ты, Лоуренс! – засмеялась Гвен. – Хью всего три. Давай не будем сейчас спорить об этом. Сегодня его день рождения. – А мне можно еще кусочек? – принялся попрошайничать Хью. – Двух вполне достаточно, – сказала Гвен. – Дайте ему! Это его праздник, – встряла Верити. – Желания именинников нужно выполнять. – Больше никаких тортов, приятель, – сказал Лоуренс. – Мама всегда права. – Рада, что это ясно. Лоуренс засмеялся, поднял Гвен и закружил ее: – Но это меня не остановит. Хью захихикал при виде того, как его маму кружат, будто она ничего не весит. – Лоуренс Хупер, поставь меня сейчас же! – Как я сказал, мама всегда права. Не стоит об этом забывать. Лучше я опущу ее. – Нет! Нет! Покрути еще! – крикнул Хью. – Лоуренс, если ты не прекратишь, клянусь, меня стошнит. Он со смехом поставил ее на пол. – Папа, мы пойдем на водопад? Мы никогда туда не ходили. – Не сейчас. Вот что я скажу тебе: давай-ка мы с тобой поиграем в мяч во дворе. У тебя ведь есть новый мяч? Хью заулыбался и, кажется, мигом забыл о торте. – Да, у меня есть мяч. Есть. Он мой. Только когда Лоуренс, Хью и Верити вышли, Гвен заметила, что тарелка Уилфа пуста. Хью, маленькая мартышка, умял-таки третий кусок. Гвен покачала головой, но улыбнулась и пошла в свою комнату. Там она вынула из закрытой на ключ шкатулки, которую держала у себя в столе, детский рисунок углем – последний, его передали около четырех недель назад. Каждый месяц Гвен несколько дней проводила в тревоге, ожидая следующего рисунка. Ей был дорог каждый, потому что он означал, что с ее дочерью все в порядке. Сперва приемная мать рисовала сама, но теперь на листах красовались каракули Лиони. Гвен прикоснулась к угольным линиям. Собака это или курица? Трудно сказать. Рисунки женщины она всегда сжигала, но сделанные рукой Лиони хранила – тоска, так и не покинувшая ее, не позволяла их уничтожить. Ночью Хью вырвало. Гвен подумала, что это, должно быть, из-за третьего куска торта. Она попросила Навину принести сына, чтобы он спал с ней. Его стошнило еще два раза, после чего он заснул, и ей тоже удалось ненадолго погрузиться в прерывистый сон. Утром Хью трясло, и он жаловался, что ему холодно. Гвен прикоснулась к его шее – горит, и лоб тоже был горячий. Она сменила ему пижаму и, не сомневаясь, что у него жар, велела Навине принести влажные полотенца. В ожидании Гвен открыла окно, чтобы проветрить комнату, и прислушалась к утреннему птичьему гомону, который обычно будил весь дом. Странное сочетание мелодичного пения и пронзительных криков обычно вызывало у нее улыбку, но сегодня казалось слишком громким и назойливым. Когда пришла Навина с полотенцами, Гвен положила одно на шею Хью, другое – на лоб. Жар немного спал, и они осмотрели мальчика. – Это не из-за торта. Рвота прекратилась, но ему все равно плохо. Навина сморщила нос, но промолчала; она поглядела на руки и ноги Хью, задрала ему рубашку и провела ладонью по животу – нет ли сыпи? Ничего не найдя, старая сингалка покачала головой. – Попроси Лоуренса, чтобы он вызвал врача, – распорядилась Гвен. – Пусть скажет, что Хью сильно потеет, но жалуется, что ему холодно. – Хорошо, леди. – Навина повернулась к двери. – И еще пусть скажет, что кожа у Хью выглядит голубоватой и он покашливает. Пока Хью спал, вздрагивая и ворочаясь в постели, Гвен закрыла ставни и мерила шагами комнату. Вошел Лоуренс. Его встревоженный взгляд побудил ее сохранять спокойствие. – Вероятно, это одна из детских болезней, – сказала она. – Не волнуйся. Доктор Партридж скоро приедет. Сходи, пожалуйста, на кухню и попроси аппу приготовить нам чай. Лоуренс кивнул и вышел из комнаты. Минут через десять он вернулся с двумя стеклянными кружками на серебряном подносе. Гвен улыбнулась мужу. Меньше всего ему сейчас нужно видеть ее растущую нервозность. Она подошла к Лоуренсу и взяла у него поднос. Пока они ждали врача, Гвен пела детские песенки, а Лоуренс пытался подпевать, но путал слова и специально менял их местами, чтобы развеселить Хью. Когда прибыл доктор Партридж со своим неизменным коричневым кожаным чемоданчиком, Хью все еще бодрствовал, но был очень сонным. Доктор сел на кровать. – Ну, давай-ка осмотрим тебя, старичок, – сказал он и широко открыл рот, показывая Хью, что нужно сделать, однако в комнате стоял полумрак, и было ясно, что рассмотреть ничего не удастся. – Лоуренс, открой ставни, будь добр. Просьба была исполнена. Партридж взял мальчика на руки, сел в стоявшее у окна кресло и осмотрел горло ребенка. Он ощупал шею Хью, которая с виду немного распухла, потом послушал пульс, прикоснувшись к запястью, после чего глубоко вздохнул и покачал головой: – Давай проверим, можешь ли ты пить, а? Гвен, у вас есть под рукой стакан воды? Она подала ему свой, Партридж усадил Хью прямо и поднес к его губам питье. Мальчик приложил руку к опухшей шейке и сделал глоток, но поперхнулся и выплюнул воду, после чего зашелся кашлем. Когда приступ прошел, доктор послушал грудь малыша и посмотрел на Гвен: – У него хрипы. Он много кашлял? – Время от времени. – Хорошо, а теперь обратно в постель. Гвен отнесла Хью на свою кровать и укрыла одеялом. – Мальчику нужен абсолютный покой. Даже если станет немного легче, не позволяйте ему вставать. Сердечный ритм у него учащен, так же как и дыхание. Подложите ему под спину пару подушек, так будет легче дышать, и постарайтесь увлажнить воздух как можно сильнее. Потом нам останется только ждать. Гвен и Лоуренс тревожно переглянулись. – Так что с ним? – спросила Гвен, стараясь говорить спокойно. – Это дифтерия. Она в ужасе закрыла рот рукой и увидела, что Лоуренс напряженно замер. – Боюсь, голубизна кожных покровов подтверждает это. Несколько детей в одной соседней деревне тоже заразились. – Но ему ведь сделали прививку, – удивленно проговорил Лоуренс, повернувшись к жене. – Гвен? Она зажмурила глаза и кивнула. Доктор пожал плечами: – Может, была бракованная партия. – А какой прогноз? – дрожащим голосом спросила Гвен. Партридж склонил голову: – На этой стадии трудно сказать. Простите. Если появятся поражения на коже, просто держите эти места в чистоте. Попытайтесь поить его, если удастся. И, находясь рядом с ним, вы все должны закрывать рот и нос хлопчатобумажными масками. У вас наверняка есть пара штук в доме, но я сейчас же пришлю еще. – А что, если?.. В комнате наступила пугающая тишина. Голос Гвен оборвался. Лоуренс накрыл ладонью ее руку и крепко сжал, будто хотел остановить ее, чтобы она не произнесла слов, которые будет ничем не стереть из памяти. – Давай пока не будем об этом думать, – хриплым голосом произнес он. Она поняла, что, говоря так, Лоуренс надеялся отсрочить неизбежное и почувствовала взрыв жара в голове. – Только пока? Гвен хотелось дать выход страху, но она заставила себя оставаться спокойной. В следующие дни Верити и Гвен вытирали капли пота, то и дело выступавшие на лбу Хью, и старались сбивать ему жар. Навина принесла влажное полотенце и повесила его на окно – для увлажнения воздуха, объяснила она. С той же целью она прибила гвоздями мокрую простыню к косяку в дверном проеме. Потом положила в плоскую миску несколько горячих угольков и плеснула на них немного горячей воды. – Это для чего? – спросила Гвен. – Нужно держать воздух чистым, леди. В течение следующих двух дней состояние больного оставалось неизменным – ни лучше, ни хуже. На третий день кашель усилился, мальчик с трудом дышал и стал совсем серым. Гвен глядела на мух, бившихся о стекло и падавших на пол, и чувствовала, что не может дышать. Она сорвала с лица маску и, перебарывая страх за Хью, легла рядом с ним и, прижавшись щекой к его щеке, крепко обняла сына. Лоуренс уединился в своем кабинете, но время от времени появлялся в комнате, чтобы дать Гвен отдых от бдения у постели больного. Ради мужа она старалась улыбаться, но от Хью почти не отходила. Лоуренс не позволял Гвен съедать в спальне то немногое, что она могла в себя впихнуть, говоря, мол, ни к чему, чтобы она тоже заболела, и что силы ей еще понадобятся. Пока Гвен пыталась поесть, за Хью следила Верити и потом всякий раз с измученным видом предлагала остаться. Навина принесла какие-то сладко пахнущие травы и положила в плошку над свечой, стоявшей в глиняном горшке.