– И тогда вмешался ты. – Мне казалось, что я смогу все уладить. Смогу его вразумить. Но из этого ничего не вышло. Он закрывает глаза и из-за этого начинает казаться таким далеким. Пока не открывает их, после чего мне становится ясно, что мыслями он сейчас еще дальше отсюда, чем думала я. – Знаешь, каково это – обнаружить, что твой брат, с которым ты рос и которого чтил, есть полный и законченный социопат? – спрашивает Джексон тоном, который звучит трезво и здраво и оттого кажется мне еще более ужасным. – Можешь ли ты представить себе, каково это – знать, что если бы не твое слепое и бездумное преклонение, если бы ты прозрел раньше, то множество людей остались бы живы? Мне пришлось убить его, Грейс. У меня не было другого выхода. И, по правде говоря, я об этом даже не сожалею. – Последние слова он говорит шепотом, как будто ему стыдно их произносить. – Этому я не верю, – говорю я, ибо от него исходит чувство вины, и мне становится так больно за него, как ни за кого и никогда. – Я уверена, что это было необходимо. Уверена, что ты сделал это потому, что тебе пришлось это сделать. Но я не могу поверить, что ты не сожалеешь о том, что ты его убил. – Джексон слишком долго изводил себя этими мыслями, чтобы это и в самом деле было так. Он отвечает не сразу, и я не могу не гадать, не сделала ли я что-то не то. Не стало ли ему из-за меня еще хуже? – Мне жаль, что пришлось его убить, – говорит он наконец, прервав долгое молчание. – Жаль, что мои родители превратили его в такое чудовище. Но я не жалею о том, что его больше нет. Если бы он не погиб, никто в мире не мог бы чувствовать себя в безопасности. От этих слов у меня падает сердце. Я ощущаю инстинктивное желание сказать, что это не так, но я же видела, насколько Джексон силен. Я видела, что он может сделать, когда у него все под контролем, и на что он способен, когда утрачивает контроль. Если похожей силой обладал и Хадсон, не имевший нравственных принципов Джексона, чтобы держать ее в узде, то я себе даже не представляю, что могло бы произойти. – А ты обладал такой же силой, как и он, или… – Хадсон мог кого угодно убедить сделать все, что угодно. – Его тон так же бесстрастен, как и его глаза. – Нет, я не говорю, что он мог обмануть других, я хочу сказать, что он был способен заставить их делать то, чего хотелось ему. Он мог заставить их мучить других, мог заставить убить любого, кого хотел. Мог развязывать войны и взрывать бомбы. По моей спине пробегает мороз. Я чувствую это даже до того, как Джексон смотрит прямо на меня и говорит: – Он мог бы заставить тебя убить себя, Грейс. Или убить Мэйси. Или твоего дядю. Или меня. Он мог бы заставить тебя сделать все, чего ему хотелось, и он так и поступал. Опять, опять и опять. Никто не мог его остановить. Никто не мог ему противостоять. И он это знал. И потому брал все, чего хотел, и готовился к еще большему. И когда он решил, что убьет человековолков, просто сотрет их с лица земли, я понял, что на этом он не остановится. За ними последуют и драконы. А также ведьмы и ведьмаки. Плюс те вампиры, которые стали таковыми не в силу рождения, а в результате укуса. И люди, обыкновенные люди. Он собирался уничтожить их всех – просто потому, что мог. Джексон отводит взгляд. Наверное, потому, что не хочет видеть мое лицо. Но мне нет нужды смотреть ему в глаза, чтобы понять, как ему больно, ведь я слышу это в его голосе, чувствую в напряжении его тела, прижатого сейчас к моему. – Его поддерживало множество людей, Грейс. Они были готовы заслонить Хадсона собой, защищая его и те амбициозные цели, которые он поставил перед нашим видом. Я убил многих из них, чтобы добраться до него. А затем убил и его самого. На сей раз, когда Джексон закрывает глаза, а потом открывает их опять, мне уже не кажется, что он находится где-то далеко. Вместо этого я вижу в них ту же самую решимость, которая позволила ему сразиться с Хадсоном и победить его. – Так что я не сожалею о том, что убил его. Мне жаль, что я не сделал этого раньше. Когда он наконец оборачивается ко мне, я вижу боль, скрывающуюся за пустотой, которая застыла в его глазах. Сейчас я жалею его еще больше, чем жалела своих родителей. – О, Джексон. – Я обнимаю его, пытаюсь прижать к себе, но чувствую, каким неподатливым он стал. – Его смерть сокрушила моих родителей и так ударила по Лии, что вряд ли она когда-нибудь сможет прийти в себя. До всего этого она была моим лучшим другом, а теперь не желает даже смотреть на меня. Брат Флинта погиб в той же битве, сражаясь с армией Хадсона, и с тех пор Флинт тоже стал сам не свой. Раньше мы с ним были друзьями, хотя теперь в это трудно поверить. Он делает долгий судорожный вдох и опять приникает ко мне. Я крепко обнимаю Джексона, прижимая к себе, но он высвобождается из моих объятий задолго до того, как ко мне приходит готовность отпустить его. – С тех пор как Хадсон сотворил то, что сотворил, все изменилось и идет не так, как раньше. За последние пятьсот лет между разными видами сверхъестественных существ произошло три войны, и из-за Хадсона едва не разразилась четвертая. И хотя мы положили ей конец до того, как дело зашло слишком далеко, недоверие к вампирам, история которого насчитывает уже немало веков, опять вышло на передний план. Добавь к этому еще и то, что многие своими глазами видели, какой силой обладаю я, и никто этому не рад. И можно ли их винить? Ведь откуда им знать, что я не стану таким же, как мой брат? – Такое тебе не грозит. – Я в этом убеждена. – Возможно, – соглашается он, хотя в этой его формулировке и звучит сомнение. – Но именно поэтому я и посоветовал тебе держаться подальше от Флинта, и именно поэтому мне пришлось повести себя таким образом в зале для самоподготовки. Они объявили охоту на тебя сразу, стоило тебе только приехать сюда. Не знаю, почему это началось – то ли из-за того, что ты обыкновенный человек, то ли из-за чего-то такого, чего я еще не понял. Но я уверен, что это продолжилось и усугубилось из-за того, что ты моя, из-за того, что ты принадлежишь мне. В его голосе снова звучит мука, сильнее, чем та, которую я слышала в нем прежде. – Поэтому-то я и сам пытался держаться от тебя в стороне, – добавляет он, – хотя мы оба знаем, что из этого вышло. – Значит, вот в чем дело, да? – шепчу я, когда столь многое из того, что он делал и говорил с тех пор, когда я попала сюда, наконец начинает обретать смысл. – Значит, вот почему ты ведешь себя так. – Не понимаю, о чем ты. – Его лицо становится непроницаемым, но в глазах отражается настороженность, которая говорит, что я на правильном пути. – Ты отлично понимаешь, о чем я. – Я накрываю рукой его щеку, не обращая внимания на то, как он передергивается, когда я касаюсь длинного шрама. – Ты ведешь себя так, потому что считаешь, что это единственный способ сохранить мир. – Да, это единственный способ сохранить мир. – Впечатление создается такое, словно кто-то вырывает у него эти слова. – Мы балансируем на острие ножа. Один неверный шаг – и мир запылает. Не только наш мир, но и твой, Грейс. Я не могу этого допустить. Конечно же, он не может этого допустить. Другие могли бы отойти в сторону, сказать, что это не их дело. Убедить себя в том, что они ничего не могут поделать. Но Джексон не таков. Он живет не по таким правилам. Нет, Джексон взваливает все на свои плечи. Не только то, что натворил и оставил после себя Хадсон, но и все то, что происходило до этого, и все, что произошло потом. – И что же это значит для тебя? – тихо спрашиваю я, не желая пугать его еще больше. – То, что тебе придется отказаться от всего хорошего в своей жизни, лишь бы оставить все как есть для всех остальных? – Я ни от чего не отказываюсь, а просто остаюсь самим собой. – Его руки сжимаются в кулаки, и он пытается отвернуться. Но я не дам ему увильнуть, ведь теперь я наконец начинаю понимать, как у него получается мучить себя – и из-за смерти Хадсона, и из-за этой его новой роли, которая ему не нужна, но от которой он никак не может отвертеться. – Все это чушь, – тихо говорю ему я. – Твое безразличие – это всего лишь маска, твоя холодность вызвана не тем, что ты будто бы не чувствуешь ничего, а тем, что ты, напротив, чувствуешь слишком остро. Ты так старался заставить всех считать тебя чудовищем, что поверил в это сам. Но ты не чудовище, Джексон. Как бы не так. На сей раз он не просто отстраняется – он шарахается в сторону, как будто его тело обвил провод, через который идет ток. – Ты не понимаешь, о чем говоришь, – рычит он. – Ты воображаешь, что если люди боятся, если они ненавидят тебя, то они не посмеют выйти за рамки дозволенного. Не посмеют начать еще одну войну, потому что ты сможешь покончить как с нею, так и с ними самими. О боже! Меня накрывает целая лавина боли, целая лавина одиночества, которыми наверняка доверху наполнена его жизнь. Каково же это – быть таким одиноким? Каково это… – Не смотри на меня так, – приказывает он. – Как? – шепчу я. – Как будто я жертва. Или герой. Я не являюсь ни тем, ни другим. На самом деле он и жертва, и герой, а также много кто другой. Но я понимаю, что, если я скажу ему это сейчас, он мне не поверит. А также не примет моего утешения после того, как я сорвала маску со всего того, что он скрывал, и показала нам обоим правду. И я делаю то единственное, что могу сделать. Зарываюсь руками в его волосы и притягиваю к себе. И даю ему то единственное, что он готов принять от меня. Поцелуй. Глава 50 Не рой другому яму Когда наши губы соприкасаются, все на мгновение исчезает. И то, что он рассказал мне о своем брате, и то, что мне, по его словам, будто бы угрожает опасность, – все вообще. Его губы касаются моих, его язык исследует мой рот, его зубы нежно покусывают мою нижнюю губу, и я могу думать только о нем. Мне нужен только он. Должно быть, он чувствует то же самое, думаю я, когда он обнимает меня, прижимает к себе. И поцелуй, которым я рассчитывала всего лишь утешить его, становится чем-то совершенно иным. Его руки шарят по моим бедрам, по моей груди, по моему животу, и я могу думать только об одном – да, да, еще, еще. Еще, еще и еще – пока в голове моей не воцаряется туман, сердце не начинает колотиться так, словно вот-вот вырвется из груди, пока мне не начинает казаться, что еще одно движение его рук или бедер – и я разлечусь на куски. Из моего горла вырывается надрывный стон, и в ответ Джексон сжимает мои бедра. Но затем его губы отрываются от моих и он медленно опускает меня на кровать. – Нет, – шепчу я, продолжая держаться за него, пытаясь не отпустить его. – Пожалуйста. – Я, в общем-то, и не знаю, чего я сейчас хочу, мне ясно только одно – мне не хочется, чтобы этому настал конец. Не хочется, чтобы Джексон вернулся в то стылое и унылое место, в которое он так надолго изгнал сам себя. Я не хочу, чтобы он снова оказался в этой тьме. Но он касается губами моей щеки, затем проводит рукой по моим волосам, по моему плечу. – Скоро сюда придет Фостер, а я хочу поговорить с тобой до того. – Понятно, хорошо, – вздыхаю я и, уткнувшись лицом в его грудь, делаю пару глубоких вдохов. Он гладит меня ладонями по спине, надо полагать, пытаясь успокоить нас обоих, затем укладывает меня обратно на кровать. – Я хочу поговорить с тобой о твоей безопасности. Ну, конечно, как же иначе. – Джексон… – Я серьезно, Грейс. Нам нужно поговорить об этом, хочешь ты того или нет.