– Что произошло? – спрашиваю я наконец, видя, что он продолжает молчать. – Это неважно. – А я думаю, что важно. Я не могу себе вообразить, что ты намеренно причинил вред своему брату. Он поворачивается ко мне, и в глазах его я снова вижу ту зияющую пустую черноту, которую ненавижу все больше и больше. – Тогда у тебя недостаточно живое воображение. От мрака в его голосе меня пробирает страх. – Джексон. – Я нежно кладу ладонь на его руку. – Я не собирался его убивать, Грейс. Но неужели ты в самом деле думаешь, будто намерения имеют хоть какое-то значение, когда человек уже мертв? Я же не в силах вернуть Хадсона к жизни просто потому, что не хотел его убивать. – Я понимаю это лучше, чем кто-либо. – Меня все еще мучают воспоминания о той ссоре, которая произошла между моими родителями и мной перед самой их смертью. – В самом деле? – вопрошает Джексон. – Ты понимаешь, каково это – когда ты способен, взмахнув рукой, сделать вот так? – И пару секунд спустя все в комнате, за исключением кровати, на которой мы сидим, поднимается в воздух. – Или вот так? – Все с грохотом падает на пол. Одна из гитар разламывается на куски. Стекло на одной из фотографий разлетается вдребезги. Я молчу, ожидая, когда пройдет шок, чтобы сказать что-то вразумительное. – Возможно, ты и прав, – отвечаю я наконец. – Возможно, мне и не понять, каково это. Но я знаю – твой брат не захотел бы, чтобы ты так изводил себя из-за того, что произошло с ним. Джексон смеется, и в его смехе звучит насмешка. – Вполне очевидно, что ты не знаешь, каким был Хадсон. Или каковы мои родители. Или Лия. – Лия винит тебя в смерти Хадсона? – с удивлением спрашиваю я. – В его смерти Лия винит всех и вся. Будь у нее такая же сила, как у меня, ее ярость испепелила бы весь мир. – Он смеется опять, но теперь в его смехе звучит только горечь. – А что твои родители? Не могут же они возлагать на тебя ответственность за то, над чем ты был не властен? – Кто сказал, что я был не властен? У меня был выбор. И я выбрал. Я убил его, Грейс. Убил намеренно. И сделал бы это еще раз. От его признания мне становится не по себе – а также от холодности, которой наполнен его голос. Но я достаточно узнала о нем, чтобы понимать – он всегда выставляет себя в самом ужасном, самом невыгодном свете. Джексон предпочитает видеть себя в роли злодея, даже если на самом деле он жертва, а отнюдь не злодей. – Хадсон был первенцем, – наконец продолжает он. – Принцем, который должен был стать королем. Идеальным сыном, который после смерти стал еще более идеальным. В его словах нет горечи, а есть только бесстрастие, благодаря которому можно легко читать между строк. Однако я не могу не спросить: – А ты? – Я? Определенно нет. – Он смеется. – Что хорошо. Очень хорошо. Я никогда особо не стремился стать королем. – Королем? – повторяю я, поскольку, когда он впервые произнес это слово, я подумала, что это метафора. Своего брата он тогда назвал принцем, но теперь, когда он употребил это слово опять, по отношению к себе самому, я не могу не переспросить. – Да, королем. – Он вздергивает одну бровь: – Разве Мэйси тебе не сказала? – Нет. – Мне хочется спросить: «Королем чего?», но для этого сейчас, пожалуй, не самое подходящее время. – Что ж, вот я весь перед тобой. – Он отвешивает мне шуточный поклон: – Следующий государь вампиров к твоим услугам. – Понятно. – Не знаю, что еще можно сказать в ответ на это откровение. Кроме разве что: – Им должен был стать Хадсон, да? А поскольку он погиб, значит… – Вот именно. – Он чмокает уголком губ в знак того, что я угадала. – Я его сменил. Новый наследник престола. И будущий король. С ума сойти. Чем вообще занимается король вампиров? Стало быть, поэтому все и относятся к Джексону с таким почтением? Потому что он королевских кровей? Но при чем тут драконы? При чем тут ведьмы и ведьмаки? – Однако я, разумеется, также убийца предыдущего наследника престола, – продолжает Джексон, – что среди представителей другого вида могло бы вызвать кое-какие проблемы. Но в мире вампиров сила определяется тем, что ты можешь защитить… и что ты можешь взять. Так что для того, чтобы стать самым грозным и чтимым вампиром в мире, мне пришлось сделать только одно – убить моего старшего брата. Джексон чуть заметно пожимает плечами в знак того, что он находит все это забавным и что ему на все это наплевать. Но я на это не ведусь. – Но убил ты его не поэтому, – добавляю я, ибо думаю, что ему необходимо услышать от меня эти слова. – По-моему, мы уже пришли к выводу, что мотив значения не имеет. Представление в конечном итоге становится истиной, даже когда оно неверно. – В последних четырех словах заключена боль, хотя тон, которым Джексон произносит их, начисто лишен эмоций. – Особенно когда оно неверно. Ведь историю пишет победитель. Я кладу голову ему на плечо – это жест утешения. – Но ведь победитель – это ты. – В самом деле? На это у меня нет ответа, так что я даже не пытаюсь его дать. Вместо этого я прошу Джексон сказать мне правду. Его правду. – Почему ты убил Хадсона? – Потому что его нужно было убить. А сделать это мог только я. Эти слова повисают в воздухе, и я пытаюсь понять, что они значат. – Значит, Хадсон был так же силен, как ты? – Таких, кто был бы так же силен, как я, нет. – Нет, это не хвастовство – видно, что он чуть ли не стыдится этого факта. – Почему? – спрашиваю я. Он опять пожимает плечами: – Генетика. Каждое новое поколение прирожденных вампиров сильнее того, которое предшествовало ему. Разумеется, из этого правила бывают исключения, но чаще всего получается именно так. Вот почему нас так мало – полагаю, природа сохраняет равновесие. И поскольку мои родители происходят из двух наиболее древних семей и сами обладают неимоверной силой, неудивительно, что, когда они сочетались браком, их потомство… – …может в прямом смысле слова сотрясать землю. Он улыбается – впервые с момента начала этого разговора. – Да, что-то в этом духе. – Права ли я буду, если выскажу предположение, что Хадсон не очень-то ответственно пользовался своей силой? – Так ведут себя многие молодые вампиры. – Это не ответ. – Я поднимаю бровь и жду, чтобы он посмотрел на меня. Это занимает больше времени, чем следовало бы. – А вот ты кажешься мне очень ответственным. Он выгибает брови и демонстративно обводит взглядом разгром, который учинил в своей спальне. – Ты понимаешь, что я имею в виду. – Понимаю. Хадсон… – Он вздыхает: – У Хадсона были грандиозные планы. Он всегда старался дать вампирам больше денег, больше силы, больше власти, что само по себе нельзя счесть чем-то плохим. Меня так и подмывает не согласиться. Ведь если ты намереваешься заполучить больше силы, денег и власти, ты должен откуда-то это забрать. А история показывает, что при отъеме любой из этих трех вещей с людьми, у которых ее отнимают, обходятся не слишком гуманно. – Но где-то на пути следования этим планам он сбился с пути, – продолжает Джексон. – Он был так занят тем, чего мог бы достичь, и тем, как этого можно было достичь, что ему не приходило в голову остановиться и поразмыслить, стоит ли вообще добиваться этих целей. Я пытался убедить его сдать назад, прислушаться к голосу разума, но поскольку Лия и моя мать продолжали лить ему в уши всю эту хрень о том, что он, мол, Избранный, достучаться до него стало невозможно. Никто уже не мог заставить Хадсона понять, что его представление о явном предназначении… неприемлемо, особенно потому, что эти его планы включают в себя… – Голос Джексона затихает, с минуту он продолжает молчать, и взгляд у него делается такой, словно мыслями он сейчас далеко, в другом времени и в другом месте. – Отношения между вампирами и теми, кто меняет обличья, всегда были напряженными, – продолжает он наконец, и в его тоне звучат такие нотки, будто он оправдывается, чего прежде я никогда за ним никогда не замечала. – Мы никогда по-настоящему не ладили ни с волками, ни с драконами; они не доверяют нам, а мы, конечно же, не доверяем им. Так что, когда Хадсон разработал план, как нам… – он рисует в воздухе кавычки, – «поставить меняющих обличья на место», многие решили, что в этом что-то есть. – Но не ты. – Я считал, что нападки на человековолков – это несправедливость. А потом они стали здорово смахивать на геноцид. Особенно когда Хадсон начал прибавлять к своему списку и других сверхъестественных существ – и даже тех вампиров, которые стали ими не в силу рождения, а в результате укуса. И дело обернулось скверно. – Насколько скверно? – спрашиваю я, хотя вовсе не уверена, что в самом деле хочу услышать ответ на этот вопрос. Ведь сейчас Джексон мрачен, как никогда. И к тому же употребляет такие слова, как «геноцид». – Скверно. – Похоже, он не желает вдаваться в детали. – Особенно если учесть нашу историю. Пробелы в моих знаниях не позволяют мне понять, о какой истории он толкует. Но вместо того чтобы задать вопрос, я отмечаю про себя, что надо будет поискать ответы в библиотеке или расспросить Мэйси. – Я пытался урезонить Хадсона, взывал к его разуму и даже обратился к королю и королеве, надеясь, что хотя бы они смогут его вразумить. Я отмечаю про себя, что он называет своих родителей королем и королевой, а не мамой и папой, и на секунду переношусь мыслями в первый день нашего знакомства. К шахматному столику, королеве вампиров и тому, что он сказал об этой королеве, которую я тогда сочла всего лишь шахматной фигурой. Теперь же мне все становится ясно. – Но они не смогли. – Не захотели, – поправляет меня он. – И я попытался поговорить с ним еще раз. С ним также говорили и Байрон, и Мекай, и несколько других из числа тех, кто должен был закончить школу вместе с ним. Но брат ничего не желал слушать. И однажды развязал схватку, которая могла бы разнести в клочья весь мир, если бы ее не удалось остановить.