– Я не пытаюсь уйти от разговора, а просто хочу сказать, что после того, что ты сделал в зале для самоподготовки, те, кому я не по вкусу, скорее всего, будут держать свою неприязнь при себе. Даже если они желают навредить тебе. Он бросает на меня многозначительный взгляд. – Я же тебе говорил, дело не во мне. Будь оно во мне, Флинт не попытался бы тебя убить, когда вы играли в снежки. Тогда между нами еще ничего не было, так что он хотел добраться не до меня. А значит… Я наконец оправляюсь от шока и перебиваю его: – О чем ты? Флинт не пытался меня убить. Он меня спас. Он мой друг. – Никакой он тебе не друг. – А вот и друг. Я знаю, ты его не любишь, но… – Кто сказал тебе пройти под той люстрой, Грейс? – спрашивает Джексон, глядя на меня настороженными глазами. – Флинт. Но все было не так. – Однако мне становится не по себе. Одно дело – считать, что за мной охотятся те, кто мне не знаком, и совсем другое – полагать, что один из тех немногих, кто… – Флинт бы так не поступил. С какой стати ему было валить мне на голову люстру после того, как он спас меня, когда я упала с того сука? – Именно это я и пытался тебе сказать. Он тебя не спасал. – Этого не может быть – его даже не было со мной на том суку. Джексон щурит глаза, словно говоря: ты что, шутишь? – Но его не было и рядом с тобой под той люстрой. – Ну и что? По-твоему, он убедил кого-то из человековолков надломить тот сук перед игрой в снежки, зная, что поднимется ветер? – Скорее он убедил кого-то из своих приятелей-драконов поднять тот ветер, который и стал источником проблем. Именно об этом я и говорю тебе, Грейс. Драконам доверять нельзя, и тем более нельзя доверять Флинту. – Что за бред. Зачем ему было прыгать с того дерева, чтобы не дать мне удариться о землю, если он пытается меня убить? Джексон не отвечает. У меня екает сердце, и в голову приходит ужасная мысль. – Но он же спас меня, что, разве не так? Джексон не отвечает. Вместо этого быстро отводит глаза, на его челюсти ходят желваки, затем он наконец прерывает молчание: – Ту люстру опрокинул Коул, но то, что Флинт заставил тебя отправиться в ту сторону вместо того, чтобы сидеть с ведьмами, – это чертовски странное совпадение. К тому же я в совпадения не верю. Так что, как только я смогу это доказать, я позабочусь и о нем. Мне уже не просто не по себе – меня начинает мутить, когда я вспоминаю выражение лица Флинта после того, как я поблагодарила его за то, что он не дал мне разбиться в лепешку. А ведь Джексон тогда подошел почти сразу. – Ты так и не ответил на мой вопрос. Флинт спрыгнул с того дерева в попытке спасти меня или же это ты каким-то образом свалил его вниз? Джексон опять избегает смотреть мне в глаза. Затем говорит: – Меня не было рядом с тем деревом. – Разве это бы тебя остановило? – А что мне было делать? – Он взмахивает руками. – Дать тебе упасть? Я понимал, что, если я остановлю тебя в воздухе и медленно опущу на землю, это перепугает еще больше, не говоря уже о том, что тогда у тебя возникнет куча вопросов, на которые в то время еще никто не был готов отвечать. – Стало быть, вместо этого ты заставил Флинта смягчить мое падение? – Да, я бросил его под тебя. И сделал бы это еще раз. Я готов на все, лишь бы уберечь тебя, даже если для этого мне придется сражаться со всеми здешними существами, способными менять обличья. Особенно это относится к драконам, которые умеют поднять ветер вроде того, который сломал тот сук. О боже! Флинт не спасал меня. На секунду мне начинает казаться, что сейчас меня вывернет наизнанку. А я-то думала, что он на моей стороне. Что мы с ним друзья. – Прости, – помолчав, говорит Джексон. – Я не хотел делать тебе больно. Но я не могу позволить тебе слепо доверять ему или кому-то другому из тех, кто способен менять обличье. Особенно теперь, когда я еще не смог узнать, почему они стараются причинить тебе вред. – Всем тем, кто способен менять обличье, – повторяю я, опять думая о том, что произошло в зале для самоподготовки. – Включая их вожака. – Да, включая их вожака. Я не знаю, что сказать ему теперь после всего, что он сделал, оберегая меня. С самого первого вечера, еще до того, как понял, что я стану ему дорога. И я кладу голову на изгиб между его шеей и плечом и шепчу: – Спасибо. – Ты благодаришь меня? – Он напрягается под поцелуями, которыми я продолжаю покрывать левую нижнюю половину его лица и шрам, который он так силится скрыть. – За что? – За то, что ты спасаешь меня, за что же еще? – Я притягиваю к себе его голову и легко-легко вожу губами по его щеке и по шраму, из-за которого и начался весь этот разговор, целуя эту отметину через каждую пару сантиметров. – За то, что при этом тебе нет дела до того, кого я стану благодарить, а только до того, чтобы меня уберечь. Он сидит прямо и напряженно, будто кол проглотил, – ему явно неуютно от того, что я сейчас делаю. От того, что я говорю. Но мне все равно, меня это не заботит. Только не теперь, когда я обнимаю его, когда меня обуревают чувства, которые я питаю к нему. Которые заставляют меня сесть к нему на колени, оседлать его бедра, обвивая руками его шею. Которые возвращают меня к тому, что мы делали до того, как он меня остановил, – и я целую его, целую опять, опять и опять. Запечатлеваю долгие, неспешные поцелуи на его лбу, щеке, уголке его губ. Опять и опять я целую Джексона, пробую его на вкус, касаюсь его. Опять и опять проговариваю шепотом все то, что восхищает меня в нем. И медленно-медленно – так медленно, что поначалу я этого почти не замечаю, он расслабляется, напряжение уходит из его спины, плечи чуть подаются вперед, и руки, сжатые в кулаки и упиравшиеся в кровать, обвиваются вокруг моей талии. И он начинает целовать меня, целовать по-настоящему, страстно, жадно лаская мое тело. Я приникаю к нему еще теснее, и его дыхание становится моим дыханием, его желание – моим желанием. Я засовываю руки под его рубашку, глажу его гладкую кожу, ощущаю под своими пальцами упругие мышцы его спины. Он издает чуть слышный стон – и тут мой телефон вдруг начинает звонить и кто-то принимается колотить в дверь… Эти звуки разрушают чары, и он отстраняется, смеясь. Но я продолжаю обнимать его, я не готова его отпустить. Не готова положить этому конец. Должно быть, он чувствует то же самое, потому что его руки еще крепче обхватывают мою талию, его лоб прижимается к моему. – Тебе нужно ответить на звонок, – говорит он, поскольку мой телефон продолжает звонить. – Фостер, наверное, психует, не зная, где ты. Стук в дверь становится настойчивее, громче. – Или же психует, поскольку точно знает, где я. – Может, и так. – Он ухмыляется, и его руки наконец отпускают мою талию, когда я начинаю слезать с его колен. – Ты откроешь дверь или я? – Зачем мне… – Меня охватывает ужас: – Не думаешь же ты, что в дверь колотит мой дядя? – А кто же, по-твоему, еще это может быть? Ведь в последний раз его любимую племянницу видели в компании парня, который затеял драку со всеми до единого человековолками в школе. – О боже! – Я оглядываюсь в поисках зеркала, желая поправить волосы, чтобы было не видно, что последний час я провела, целуясь и обнимаясь с вампиром, затем потрясенно замираю, поняв, что здесь нет ничего, даже отдаленно напоминающего зеркала. – Значит, все эти старые истории – правда? – вопрошаю я, пытаясь привести свои волосы в порядок с помощью пальцев и молитвы. – Вампиры в самом деле не могут видеть себя в зеркалах? – Да, в самом деле. – Как такое возможно? – Я заправляю тенниску в юбку и натягиваю толстовку на бедра. – Как же вам тогда удается узнать, как вы выглядите? Он поднимает свой телефон: – Хочешь сделать селфи? – И идет к двери, которая содрогается под ударами моего дяди. – Неужели сейчас тебя действительно волнует эта тема? Вообще-то да, чуть-чуть. Теперь, когда мне известно, что он вампир, у меня возникла тысяча вопросов. Например, как долго живут прирожденные вампиры – или же они бессмертны, как уверяют авторы фильмов и книг? И как они взрослеют и стареют – как обычные люди или же намного медленнее? И если намного медленнее, то сколько же сейчас Джексону лет? И почему Мекай сегодня не вошел в мою комнату: из вежливости или потому, что без приглашения он не мог переступить порог? У меня есть и другие вопросы, и их много, но Джексон прав. Сейчас не время думать о таких вещах. – Конечно, нет. – Я кивком указываю на дверь: – Открой ее, и давай покончим с этим делом. – Все будет хорошо, – уверяет он с лукавой ухмылкой, говорящей, что, по его мнению, это вовсе не так. Особенно если дядя Финн относится к таким вещам так же, как мой отец. С другой стороны, нельзя забывать, что он ведьмак и руководит школой для сверхъестественных существ… так что, вероятно, он смотрит на это по-другому. – Посмотрим, – говорю я, как будто я какая-нибудь неадекватка. Но ведь трудно не психовать, если ты почти уверена, что парня, от которого ты без ума, собираются исключить из школы. Джексон подмигивает мне, посылает воздушный поцелуй, затем опять делает непроницаемое лицо и распахивает дверь. – Как мило с твоей стороны впустить меня, – сухо говорит мой дядя. – Извини, что я тебя торопил. – Вы меня извините, Фостер, но Грейс нужно было одеться. – Джексон! – выдыхаю я, чувствуя, что краснею. – Я была полностью одета, дядя Финн, честное слово. – Значит, вот какую защиту ты выбрал после того, что учинил? – вопрошает мой дядя. Но прежде чем Джексон успевает ответить, поворачивается ко мне: – Мне показалось, что ты направлялась в свою комнату час назад? – Да, но я… – …отвлеклась? – заканчивает мой дядя, подняв бровь. Теперь мне кажется, что краска залила не только мои щеки, но и всю меня вообще. – Ага.