– Прямо очень хочу с тобой увидеться. Пот начал испаряться с кожи, превращаясь в легчайшее марево, поскольку, несмотря на девять вечера, жара стояла такая, что недолго и удар получить. – Знаешь что? – спросила Адриана, меняя тон. – Что? – Помнишь, сегодня после обеда дядя с тетей должны были уехать обратно в Милан? – Да. В чем, в чем, а в болтливости его не упрекнешь. – Ну так вот, от нас они выехали. Но когда приехали в аэропорт, оказалось, что их рейс вместе с кучей других отменили из-за внезапной забастовки. – И что ж они сделали? – Поехали поездом, бедолаги. Представь, как они намаются в такую жару. Расскажи, что ты делал. – Кто, я? – опешил Монтальбано. Резкая смена темы застала его врасплох. – Не желает ли комиссар Монтальбано Сальво сообщить, чем он был занят в тот самый момент, когда ему позвонила студентка Морреале Адриана? – Шел к холодильнику взять себе чего-нибудь поесть. – А где ты ешь? На кухне, по-холостяцки? – Нет, на кухне мне не нравится. – А где нравится? – На веранде. – У тебя и веранда есть? Боже, какая прелесть! Сделай милость, накрой стол на двоих. – Зачем? – Хочу составить тебе компанию. – Ты же сказала, что не можешь! – Мысленно, дурачок. Хочу, чтобы ты взял кусок из моей тарелки, а я возьму из твоей. У Монтальбано слегка закружилась голова. – Хо… хорошо. – Пока. Спокойной ночи. Завтра позвоню. Люблю тебя. – Я т… – Что ты сказал? – Я т-тебя! Это я одной настырной мухе, так и норовит на нос сесть. Я т-тебя! Еле отбился. – Ах да, я тут что подумала. Может, вызовешь меня завтра утром в отделение и устроишь допрос с пристрастием наедине, как мечтал Томмазео? – И бросила трубку, хохоча. Какой там холодильник! Какая еда! Первым делом надо разбежаться и прыгнуть в море и плавать долго-долго, пока не прояснится в голове, пока не остынет кровь, которая близка сейчас к точке кипения. В такое-то пекло Адриана решила поддать еще жару! И как раз тогда, когда он плыл в ночной темноте, что-то начало грызть его изнутри. Хорошо знакомое ощущение. Он лег на спину, открыл глаза и смотрел на звезды. Чувство было такое, будто какой-то буравчик с огромным трудом вгрызается в мозг. С классическим подвизгиванием на каждом обороте: цвир… цвир… цвир… Раздражает ужасно, но в целом ничего необычного, за долгие годы Монтальбано к нему даже привык – это означало всего-навсего, что сегодня он услышал что-то очень важное, что может стать ключом к разгадке, но сразу не обратил на это внимания. Но когда он это услышал? И кто это сказал? Цвир… цвир… цвир… Эта неотвязная мысль начинала уже действовать на нервы. Он поплыл к берегу медленными размашистыми гребками. Вошел в дом и понял, что аппетит совершенно пропал. Тогда он достал непочатую бутылку виски, стакан и пачку сигарет и прямо как был, мокрый и в мокрых плавках, уселся на веранде. Ломал голову и так и эдак, но ничего в нее так и не пришло. Через час он сдался. Глухо. Раньше, подумал он, стоило хоть чуть-чуть сосредоточиться, как в памяти тут же всплывало то, что его зацепило. «Раньше – это когда?» – спросил он себя. «Когда ты был помоложе, Монтальбано», – пришел резонный ответ. Он решил все-таки чего-нибудь поесть. Вспомнил, что Адриана просила поставить прибор и для нее. Хотел было так и сделать, но сразу передумал, слишком нелепо. Накрыл на одного, пошел на кухню, продолжая думать об Адриане, положил руку на дверцу холодильника, и тут его тряхнуло. Да что ж такое? Наверное, холодильник барахлит. Пользоваться таким опасно, придется покупать новый. Но почему тогда его рука по-прежнему на ручке холодильника, а тока он больше не чувствует? А может быть, это не электричество? Может, это сработало что-то внутри? Короткое замыкание в мозгах? Тряхнуло его, когда он думал об Адриане! Значит, это она сказала что-то важное! Комиссар снова вернулся на веранду. Аппетит как рукой сняло. И тут вдруг слова Адрианы прозвучали в его голове. Он вскочил, схватил сигареты, спустился на пляж и принялся расхаживать вдоль моря. Через три часа пачка закончилась, а ноги ныли от долгой ходьбы. Монтальбано вернулся в дом, взглянул на часы. Три утра. Он умылся, побрился, тщательно оделся, выпил убойную дозу кофе. Без пятнадцати четыре вышел из дома, сел в машину и уехал. В этот час доберется еще по холодку. И привычным ходом, безо всяких гонок в стиле Галло. Его вела надежда. Такая зыбкая, такая воздушная, что могла бы полностью испариться от одного-единственного «да» или «нет». Если точнее, его вела безумная фантазия. Когда Монтальбано добрался до Пунта-Раизи, было почти восемь. Нормальный водитель за это время обернулся бы туда и назад. Зато дорога была спокойная, жара не донимала, с другими автомобилистами толкаться не пришлось. Припарковался, вышел. Дышалось тут лучше, чем в Вигате. Первым делом он направился в бар: двойной ристретто, пожалуйста. Потом заявился в отделение полиции аэропорта: – Я – комиссар Монтальбано. Синьор Капуано на месте? Капуано он неизменно навещал всякий раз, как приезжал сюда встречать или провожать Ливию. – Только что вошел. Можете зайти к нему, если хотите. Постучал, зашел. – Монтальбано! Даму свою встречаешь? – Нет, приехал попросить тебя кое с чем помочь. – Чем смогу. Слушаю. Монтальбано рассказал. – Какое-то время на это уйдет. Но у меня есть нужный человек. – И крикнул: – Каммарота! Вошел мужчина лет тридцати, смуглый, как инка, в глазах искрился ум. – Будешь в распоряжении комиссара Монтальбано, это мой друг. Можете сесть прямо здесь, за мой компьютер, все равно я сейчас иду к начальству с докладом. В кабинете Капуано они просидели до полудня, выцедив по два кофе и по два пива на брата. Каммарота оказался мужиком дошлым и компетентным, он звонил в министерства, аэропорты, авиакомпании. В конечном счете комиссар узнал все, что хотел. Сев в машину, он расчихался – отложенный эффект пребывания под кондиционером.