— Но почему? — удивился Фриц. — Разве плохо будет добавить к нашему рыбному столу еще и рагу из птицы? — Только в том случае, если у вас зубы такие же острые, как у крокодилов. Попугаи живут очень долго, мясо от этого нежнее не становится, да и в юном возрасте оно у них жесткое. — Как у страуса? — Фриц припомнил свой недавний охотничий опыт. — Примерно. Потерпите еще немного, скоро мы доберемся до наших друзей индейцев камба, и там вы сможете прекрасно поесть и отдохнуть, — обнадежил его Отец-Ягуар, одновременно давая понять, что пора заняться тем, ради чего, собственно, они сюда и прибыли. Дальше все пошло тем же порядком, что и у источника Пиявок: нашли тайник, раскопали его, достали оружие и снова заделали вход в тайник, принявший прежний вид. Как только все закончили, развели костер. Снова балагурил Шутник. Немцы сидели своим кружком, разговаривая на родном языке. Старый Ансиано и его воспитанник подошли к немцам, хотя ни тот, ни другой ни слова по-немецки не понимали. Эта была инициатива старика: ему хотелось, чтобы юный инка чаще бывал в хорошем обществе. Понемногу разговоры улеглись, и все уснули. Лишь часовые ходили вокруг лагеря, время от времени разжигая небольшие костры, чтобы согреться. Перед тем, как заснуть, дон Пармесан решил в последний раз взглянуть на своих дорогих пиявок. Они живо туда-сюда сновали во флягах. Хирург с чувством удовлетворения подумал, что они так хорошо себя чувствуют потому, что он им только после обеда дважды менял воду. Рядом ворочался во сне Фриц. Дон Пармесан поставил фляги с пиявками между ним и собой. Ночь прошла спокойно, без каких-либо происшествий. Под утро на часы заступил Шутник. Из лагеря доносился нестройный хор храпов на все лады, ночная прохлада проникала под кожаную рубашку, ему было скучно и неуютно, и вдруг он понял, как можно развеселиться… Он наказал своему напарнику смотреть в оба и тихонько подобрался к хирургу, остановился, замер… Дон Пармесан крепко спал. Тогда Шутник открыл одну из его фляг с пиявками и… — ну вы, конечно, помните, что сапоги у хирурга были высокие, с широкими раструбами вверху, но сейчас они были спущены ниже колен — в эти-то раструбы Шутник и вылил содержимое двух фляг. Взяв третью, он подполз к Фрицу, подождал, когда тот в очередной раз повернется, и, изловчившись, вылил содержимое третьей фляги в одну из складок пончо. Потом он вернул фляги на место. И все это проделал почти бесшумно. Затем довольный вернулся на свой пост. — Ну как, удалось? — нетерпеливо спросил его напарник. — Удалось! — ответил, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, парень. — Представляю, что будет с доном Пармесаном, когда он проснется, — сказал его товарищ. — Он никогда, бедняга, не догадается, как они выбрались из бутылок. И еще кое-кто поломает над этим свою бедную голову. — Ты это о ком? — О Федерико, слуге ученого. — Вот его ты зря в это историю втянул, он славный и храбрый парень. — Не только славный и храбрый, но и с юмором. Я думаю, он не станет на меня обижаться из-за безобидной шутки. — Сколько должно пройти времени до того, как пиявки присосутся к их телам? — Кто знает! Я же не врач, и мне никогда никто пиявок не ставил. Думаю, может, час пройдет, может, больше Уже светает, так что, как только в лагере поднимется суматоха, мы сразу это увидим. — Но мы должны разбудить всех еще до рассвета. — Совсем не обязательно это делать. Я упросил Отца-Ягуара позволить людям на этот раз поспать подольше Начало светать, в утренних сумерках уже проступил горизонт, и они ушли со своего поста, потому что их вахта была в эту ночь последней. Оба залегли неподалеку от жертв своей ночной забавы, внимательно за ними наблюдая. Между тем пиявки прошли дистанцию, отделяющую их от тел хирурга и слуги ученого. И тот и другой спали крепко, но все же сквозь сон начали ощущать какое-то беспокойство и стали ворочаться все чаще и чаще, бормоча при этом что-то сердитое. Так прошло еще несколько минут. Шутник сказал: — Все, больше мы ждать не можем. Надо будить ребят, а то уже совсем светло стало. И они стали поднимать спящих. Когда Отец-Ягуар увидел, что уже совсем светло, он чуть за голову не схватился: да, он разрешил сегодняшним утренним часовым разбудить народ попозже, но не настолько же поздно! Только он собрался было отругать их, как его остановил совершенно дикий вопль маленького ученого: — Фриц! Что это у тебя на лице? — И уже тише, пораженный, он констатировал: — Боже мой! Да это же пиявки! Одна у тебя на щеке, по-латыни называемой «гена», еще две — на носу! — Странно, а я ничего не чувствую, — пробормотал еще не совсем проснувшийся Фриц. — Да вот же, на щеке! Ой, она тут не одна, их две! Надулись! — доктор с интересом стал рассматривать пиявок, забыв о Фрице. А тот начинал приходить в себя. Медленно поднял руку, поднес ее к глазам и вдруг в ужасе закричал: — Что это? Что это у меня на руке? Какая-то мерзкая черная груша к ней прилипла! Действительно, пиявка, прилепившаяся к тыльной стороне ладони Фрица, напоминала по форме грушу. Он потряс рукой, но «груша» не отпадала. Фриц поднес другую руку к своей щеке, ухватил присосавшуюся пиявку и с силой оторвал ее от себя. Естественно, с того места, где сидела пиявка, потекла кровь. — Какая мерзость! — воскликнул Фриц по-немецки. Аргентинцы поняли его без перевода. Они безудержно хохотали. Что поделаешь, эти добрые в общем ребята воспитывались не в аристократических салонах, им было невдомек, что не слишком-то прилично смеяться над зрелищем человеческого испуга и омерзения. А между тем Фриц обнаружил на себе еще двух пиявок — одну на шее, а другую за ухом. И тут проснулся дон Пармесан. Две пиявки сидели у него на коленях, но он не почувствовал этого и сразу же направился к Фрицу. — Сеньор, — тоном врача, к которому на прием привели больного с запущенной болезнью, сказал дон Пармесан, — пиявки расположились у вас на лице, на шее и за ухом. Я сниму их. Будьте так добры, не нервничайте, ведите себя спокойно. Вы же знаете, что для меня это не представляет особого труда. И он стал одну за другой отрывать пиявок, сидевших на Фрице. А тот, уже обретший душевное равновесие после шока, сказал ему смеясь: — Дон Пармесан, вам и себя стоило бы прооперировать! — Себя? — переспросил хирург удивленно. Он посмотрел на свои колени и воскликнул радостно: — Прекрасно! Они заползли ко мне из сапог! А я этого даже не почувствовал! Прекрасно! Одну минуточку, сеньор, сначала я все-таки с себя их сниму! Это ему удалось легко, потому что пиявки уже насытились. Он взял их в руки, чтобы отправить обратно во фляги, и с удивлением констатировал: — Пусты! Все три фляги пусты! Куда же делись мои пиявки? Ответом ему был общий смех. И только Херонимо сказал вполне серьезно: — Где пиявки? Сеньор, вы должны это ощущать. Они где-то на вашем теле. И нашему дорогому сеньору Федерико я бы тоже посоветовал внимательно осмотреть все свое тело. И он подошел к Фрицу, быстро расстегнул его рубашку. Вся грудь немца была усыпана черными шевелящимися комочками. — Вот это да! Да тут их целая колония! Сеньор, эти твари испытывают к вам особую привязанность! — Я не в восторге от их любви! — сердито ответил Фриц, с нескрываемым отвращением глядя на свою грудь. Подскочив к нему, дон Пармесан закричал: — Стойте, сеньор, не двигайтесь! Сейчас я соберу их обратно во фляги. — Ну, попадись мне в руки тот, кто это сделал! — уже не на шутку разозлившись, воскликнул Фриц. — Но я не дам им себя сожрать! Прочь с моего тела, подлые твари! Но хирург крепко схватил его за руки. — Подождите! Не надо этого делать! Прошу вас, обращайтесь с ними поделикатнее! Они должны остаться висеть на вас! — Остаться висеть? Ну уж нет, дудки! Он поднял руки, повел плечами и закричал: — Да они всего меня облепили! Теперь я чувствую это! — И меня! И меня тоже! — отозвался дон Пармесан. — Они на руках, на ногах! — И у меня, и у меня также! — На спине! — И у меня! — Чудовища! Вампиры! Я разорву вас всех на мелкие кусочки! Он разозлился уже действительно не на шутку и прямо-таки с яростью отрывал от себя пиявок. Дону Пармесану это очень не понравилось. Он протянул руки к Фрицу и прокричал: — Остановитесь! Вы же убиваете их! Стойте спокойно! Я сниму их с вас так осторожно, что вы получите от этого удовольствие! — Остановиться? — переспросил возмущенный Фриц. — Но это же они первые на меня так подло напали! — Ну какое это сейчас имеет значение! Вы же их уничтожаете. К тому же для вас самого сейчас этот процесс связан с мучениями. Подождите немного: когда они напьются крови, снять их будет совсем легко. — Когда напьются? И как долго я должен ждать этого? Да они из меня, пока я буду ждать, выкачают всю кровь! Нет, моя жизнь — знаете ли, не игрушка для них. Снимайте их немедленно! — Сеньор, ваша милость, ну пожалуйста, вспомните о том, что наука требует жертв. Будьте так добры и… — Немедленно, я сказал! Требует жертв! Вы с ума сошли! Я не желаю становиться жертвой этих вампиров ради ваших дурацких теорий о пиявках! Наконец дон Пармесан сдался и стал снимать пиявок с тела Фрица, стараясь каждую аккуратно протолкнуть в горлышко фляги. От волнения руки у него дрожали, и пиявки время от времени проскальзывали между его пальцами, шлепаясь на землю. Хирург судорожно начинал искать их в траве. При этом Фриц поносил его на все лады, а дон Пармесан отвечал ему проповедью о любви к науке вообще и к пиявкам в частности как ее помощникам. Со стороны все это выглядело очень смешно. Аргентинцы, казалось, уже вот-вот надорвут животы от хохота. Доктор Моргенштерн хотел было прийти на помощь своему слуге, но вдруг ему показалось, что все эта возня с пиявками идет как бы понарошку: недаром же вокруг стоял хохот, и он оставил свое намерение. Старый Ансиано и Аука стояли с серьезными лицами, но по их смеющимся глазам было видно, что они просто сдерживаются согласно понятиям индейцев о чувстве собственного достоинства. Подошел Отец-Ягуар. Он догадался, кто именно организатор этого представления, и ясно дал понять это Шутнику, бросив на него суровый взгляд. Одного слова Отца-Ягуара было бы достаточно, чтобы прекратить веселье, но что-то мешало ему произнести это слово, возможно, то, что он лучше всех остальных в своей экспедиции знал, как необходима людям, находящимся подолгу в экстремальных обстоятельствах, разрядка. Но когда он понял, что Фриц и хирург собираются войти в воду Крокодильего источника, он все же вмешался, разъединил их своими сильными руками и сказал, против ожидания распалившихся противников, очень спокойно и мягко: — Сеньоры, пора прекратить это. Шутка может закончиться печально.