Я осторожно оглядела класс. И только сейчас поняла, что практически каждый смотрит в мою сторону. Самые ехидные смешки раздавались в другом конце класса, где сидели Благовещенская с компанией. Смеялись они, конечно, надо мной – влюбленной в учителя дурочкой. Разумеется, мой почерк не был знаком всем одноклассникам. Я практически никогда не давала списывать. Но в классе никто не сомневался в том, что стихотворение Золотку было написано мной. Судя по словам Снежаны, по школе уже поползли дурацкие слухи. Ведь я сама дала повод! Да и достаточно было сопоставить все факты – мои наряды, отличные ответы, старательность и желание все время угодить Золотухину. Уж если Макеев давно догадался о моей любви, что говорить об остальных… Первое, о чем я подумала: видел ли это послание Тимур? А Антон Владимирович? Боже, что географ обо мне подумает? Хотя, наверное, он тоже обо всем всегда догадывался. Я вспомнила о нашем неудобном разговоре на лестнице… Вторая мысль: кто это, черт возьми, сделал? Кто посмел лазить в моей сумке, перетряхивать мои тетради, читать личные записи? Теперь я еще больше понимала боль Яны. Как это низко, подло, как неприятно, когда кто-то копается в твоих вещах. А еще больнее – когда это личное показывают другим. Тем, кому оно совсем не предназначалось. Третья мысль: «Что обо мне теперь подумают?» – волновала меня почему-то не так сильно. Сердце жгло от обиды, и хотелось расплакаться прямо в классе, при всех. Наверняка кто-то из девчонок проделал это в женской раздевалке. Та же Благовещенская. Не удивлюсь, если признание вытащили несколько дней назад, а я его так и не хватилась. Только злоумышленник поджидал подходящее время, и вот – дождался. После вчерашней сцены в коридоре, свидетелями которой стал весь мой класс, наверняка ни у кого не осталось сомнений, кто мог оставить это любовное послание учителю географии. Казанцева сочувствующе смотрела на меня и осторожно гладила по руке. Галушка не выдержал и выкрикнул: – Зуева, кто там твои влажные волосы наглаживал? Все снова тут же уставились на меня. Щеки горели, и кровь пульсировала в висках. Я даже не решалась обернуться. Сидела, как мешком прихлопнутая, опустив голову. Как же унизительно. – А кто-нибудь в курсе, Антон это письмо видел? – спросила Благовещенская своим противным писклявым голосом. Вот стерва! Еще делает вид, будто это не она сделала. – Думаю, доброжелатель первым делом отнес это письмо адресату, – с ехидством подключилась ее подружка Влада Полякова. – Вдохновителю, так сказать. В этот момент в класс вошел Тимур, и я услышала, как громко стучит мое сердце. Одноклассники между тем продолжали обсуждать мой позор. – Золотухин – муза! – восторженно воскликнул Вова Галушка, будто музой был не Золотухин, а он. – Нет, Наташ, но стихи очень хорошие, – сказал наш отличник Ваня Жариков. От него я вообще такого не ожидала. И он тоже насмехается? Хотя, возможно, Жариков решил меня просто поддержать, но вышло у него это не очень хорошо. Неужели они все не понимают, что меня просто подставили и в этот момент я сгораю от стыда? Макеев, прислушиваясь к разговору, сел на свое место, и я тут же увидела, что и на его пустой парте лежит этот проклятый лист. Прислушиваясь к беседе в классе, Тимур взял в руки распечатанное стихотворение и принялся его внимательно читать. Он даже еще вещи не разобрал. Мускулы на его лице напряглись. А Галушка продолжал свою клоунаду. Ей-богу, как же мне хотелось его чем-нибудь заткнуть! – Нет, ну стихи правда хорошие. Пронзительные такие. Про лукошко! Только настоящая любовь могла вдохновить на такое. – Да все мы вчера видели, как Зуева на шею вешалась Антону Владимировичу, – снова подала голос Благовещенская. – Постыдилась бы. – Заткнитесь вы уже все! – гаркнула Янка, обернувшись к одноклассникам. Потом посмотрела на меня: – Наташ, ты как? А я – никак. Меня будто здесь больше не было. Душа улетела далеко-далеко, а в классе осталась одна разбитая оболочка. Я даже не знала, что ответить одноклассникам, хотя обычно не лезла за словом в карман. И все-таки этот балаган продолжался. Когда Галушка снова разинул свою варежку, чтобы отпустить очередную шутку, я не выдержала, схватила пенал с парты и, развернувшись, запустила в него. Попало прямо в хохочущую голову. Вова будто словами подавился, но, слава богу, наконец заткнулся. В этот момент прозвенел звонок, и вместе с ним в класс влетел озадаченный Антон Владимирович. В руке он нес стопку бумаг, и было ли среди них стихотворение, я не знала. Но молилась всем богам, чтобы мой «доброжелатель» все-таки не отправлял Золотку мое признание в любви. Хватит мне недоговоренностей с Тимуром. Боже, ситуация только усугубляется! Вот тебе и объяснилась. А «доброжелателя» я найду сразу же после урока географии. Только немного приду в себя и успокоюсь. Но успокаиваться пока не было повода. Потому как Антон Владимирович первым делом обратился ко мне: – Наташа… От его интонации у меня внутри все заныло. Ничего хорошего она не предвещала. Я поняла: Антон Владимирович, конечно же, тоже прочитал признание в любви. Глупо было надеяться, что стихотворение не подкинут самому «адресату». – Подойдите ко мне, пожалуйста, после урока. Одноклассники тут же заулюлюкали. А я просто уронила голову на руки и просидела так почти весь урок. Антон Владимирович все это время меня не трогал и никаких вопросов, как обычно, не задавал. Пока я даже не знала, как можно исправить эту ситуацию. Урок тянулся вечность, но мне и не хотелось, чтобы он заканчивался. Тогда придется вернуться в суровую реальность. Со смешками, подколами и вынужденными объяснениями. Да и что я скажу Антону Владимировичу? Что он все не так понял? А как еще можно это понять? Я ведь прямым текстом признаюсь ему в любви в стихах… И вскоре об этом будет знать вся параллель. Уже представляю, как все это раздуют. Хорошо, если до директрисы информация не дойдет. После случая с ее внучком мне кажется, что она меня недолюбливает. Ведь Стас точно рассказал, кто заложил его Антону Владимировичу. И тут меня осенило. Стас! Точно. Он грозился отомстить. И это вполне в его духе – лазить в чужих вещах и обнародовать чужие секреты. Я огляделась. Стаса в кабинете не было. Тут же несмело перевела взгляд на Макеева, но Тимур в это время кому-то отвечал в телефоне и в мою сторону не смотрел. Я заерзала на месте. Яна снова посмотрела на меня с сочувствием. – Как я тебя понимаю, – сказала она шепотом. – Тот, кто сделал это, поступил очень низко. Но все будет хорошо. Хорошо? Все уже очень плохо! Не может быть никакого хорошо. Меня даже затошнило. За пять минут до звонка в кабинет зашла завуч Виола Леонидовна. Она часто вызывала Антона Владимировича, нагружая его заданиями, чем обычно меня раздражала. Но сейчас для меня это стало спасением. Я не готова была к разговору с Золотком. Гораздо важнее мне было сейчас объясниться с Тимуром. – Антон Владимирович, после уроков ждем вас в учительской, – сказала Виола. Золотко кивнул, а потом быстро взглянул на меня. Конечно, это заметили и все остальные. Я только ниже нагнула голову. Теперь я не могла представить, как мы вместе отправимся в этот дурацкий лыжный поход. Со звонком все повскакивали со своих мест и принялись собирать вещи. Вова Галушка подошел ко мне и молча положил на нашу парту пенал, который я в него запустила. Видимо, понял, что переборщил. Антон Владимирович быстрым шагом одним из первых вышел из класса. Я скидывала учебник и тетради в сумку, а сама не сводила взгляда с Тимура. Он тоже собирал вещи и по-прежнему не смотрел на меня. Когда он поднял голову и наши взгляды встретились, мое сердце учащенно забилось. Я только тяжело вздохнула. Но тут к Макееву подошла эта прилипала Маша Сабирзянова и что-то ему шепнула на ухо. Привстав на носочки, чтобы дотянуться до высокого Тимура, едва не коснувшись губами его мочки. Я попыталась задавить поднявшуюся ревность. Еще никогда Сабирзянова меня так сильно не раздражала. Она что-то говорила Тимуру, а он внимательно слушал. Потом они вдвоем вышли из кабинета. Что могло понадобиться Маше? Вот пристала же к Тимуру! Нашла себе защитника и покровителя. Яна первой собрала вещи. Теперь я нарочно тянула резину и ждала, когда все выйдут из класса. Не хотелось ни с кем пересекаться и ни о чем говорить. Казанцева понимала, почему я медлю, и терпеливо ждала. Когда класс опустел, я устало спросила: – Как думаешь, уже все в курсе? Яна пожала плечами, постаралась ободряюще улыбнуться, а затем все-таки кивнула: – Думаю, что да. – Близнецы знают о вчерашней ситуации с медпунктом. Я тебе не рассказывала, в общем… – Про это я тоже знаю, – перебила меня подруга. – Пока ты не пришла в класс, ребята это активно обсуждали. Я нахмурилась. – Если они растрепали эту мелочь, то представляешь, каким событием им покажется письмо? – Ты догадываешься, кто это сделал? Может, Благовещенская? – Это Калистратов, – сказала я. – Подставил меня – и в кусты. Ты заметила, что его нет больше в школе? – По-моему, он уже может ее не посещать. Контрольные-то сданы. И оценки по большинству предметов выставлены. Наконец мы вышли из кабинета и не спеша направились в сторону лестницы. Людей было не очень много, поэтому я без труда разглядела в конце коридора Стаса. Он стоял у окна и что-то изучал в своем телефоне. Когда он, словно почувствовав на себе взгляд, поднял голову и увидел меня, то так гадко усмехнулся, что сомнений не осталось: это он. Зря я оглядывалась в темном дворе по сторонам. Конечно, я ждала от него подставу, но не думала, что он падет так низко. Янка по его ухмылке тоже все поняла. Я тут же двинулась в сторону Калистратова, но Казанцева схватила меня за руку: – Наташ, не надо! Что ты хочешь сделать? – Высказать ему все, что о нем думаю. Стас тоже стоял, дожидаясь, пока я подойду. Злость во мне закипала каждую минуту все сильнее. Я знала: ничем хорошим наша стычка не закончится. Глава семнадцатая – Я представляла себе, как ты гладил мои влажные волосы, как целовал ладошки… Наш неприятный разговор Калистратов начал с цитирования. Да еще таким насмешливым, противным тоном, что мне стало совсем тошно от него. Хотелось Стаса придушить! Это не мужской, да даже не человеческий поступок. И я точно не заслужила такого позора. – …мы просто молча встречаем рассвет на разных балконах! – торжественно закончил Стас. А потом нагло добавил: – Приветик! Антошка Золотухин уже вызывал тебя на тет-а-тет? Не стоит благодарности. Я буду рад, если вас это только сблизит. – Что ты несешь? – сердилась Казанцева. Она стояла рядом со мной. Я же пока просто сжимала кулаки, раздумывая, куда в первую очередь вмазать Калистратову. Жаль, что под рукой у меня не было ничего тяжелого. Одним пеналом, как для Галушки, здесь не обойдешься. – Интересно, а что скажет директор школы, когда узнает, что у географа роман с ученицей? Может, не одного меня попрут, как думаешь, Зуева? Поговорить мне с бабушкой? – Да хоть с дедушкой и со всей своей родней поговори, – наконец сказала я. – Это всего лишь стихи. Ты просто больной, если думаешь, что сможешь этим кому-то, кроме меня, насолить. Да и мне все равно! Последнее предложение я произнесла, чтобы позлить Стаса, но по моей интонации было ясно: мне не все равно. Тогда Калистратов противно расхохотался. – А я скажу, что видел, как вы в кабинете после уроков уединяетесь. Да весь класс – свидетели. Как он вечно просит тебя остаться наедине. А еще расскажу, что видел пару раз, как вы на улице взявшись за ручки гуляли. – Врешь! – возмутилась я. – Не было такого. – Не вру, а немного приукрашиваю. У тебя учусь. Какая же ты жалкая стукачка, Зуева.