— На Северном флоте. Или вы сие станете оспаривать? — В глазах командира блеснули лукавые искорки. — Плавал на разных кораблях. Война — это прежде всего кровь, потери... Я немало терял друзей. Когда тонуло судно «Марина Раскова», я заплакал. Зарыдал, как беспомощный мальчишка! — Когда это случилось? — встрепенулся Покрасов. — В сорок четвертом, — уточнил Гаврилов. — Судно шло в составе конвоя, который мы сопровождали. К сожалению, «Марину Раскову» не уберегли. Фашистской подводной лодке удалось торпедировать судно и скрыться. В голове Покрасова лихорадочно стучало: «Марина Раскова»... Кажется, майор Кошкин говорил ему об этом судне. Да, говорил, в его спасении участвовал и мичман Кречет. Но как этого мало, чтобы выяснить подробности гибели отца! Но тут же другая мысль отвлекла его: почему наши корабли не уничтожили фашистскую лодку? И когда он задал этот вопрос, командир словно онемел. — В двух словах, Игорь Борисович, вам не ответишь, — после скорбного молчания промолвил Гаврилов и почему-то с укором взглянул на Покрасова. — Трагический случай с «Мариной Расковой» изменил и мою судьбу. Как я понял, вам кто-то уже рассказал о «Марине Расковой»? Старпом скептически усмехнулся: — Верно, я уже слышал о «Марине Расковой», но почти все уже позабыл. — По натуре я человек терпеливый. Подожду, когда вы все вспомните. — Не дождетесь, Сергей Васильевич. — Дождусь! — парировал Гаврилов. — Должность командира корабля я ждал гораздо дольше. В кают-компании повисла напряженная тишина. — Я не служил в годы войны на корабле и не воевал, — пошел на попятную Покрасов. — Но ваш корабль вижу будто наяву. — Что?! — голос Гаврилова стал сухим и строгим. — Вы смеетесь? Тогда назовите его имя. Покрасов нахмурился, словно старался что-то вспомнить. Имени корабля, на котором воевал Гаврилов, он, конечно, не знал, и ему стало не по себе. Наигранность и напускная независимость в его поведении мгновенно исчезли. Он попытался как-то сгладить неловкость, понимая, что командир огорчен и ждет от него других слов. — Сергей Васильевич, — заговорил Покрасов, — вы командир очень опытный, и я не хотел ставить под сомнение вашу компетентность. Вы уж поверьте. — Спасибо, Игорь Борисович. Я рад, что вы осознали простую истину. Но я должен вас огорчить: мне не нужны ваши оценки моих действий на корабле. Тут вы извольте меня слушать. Да, многому, очень многому вам следует поучиться. Покрасову вдруг захотелось выйти на верхнюю палубу, подышать свежим воздухом, но начатый разговор увлек его, и прерывать он не собирался. — Я не знаю имени корабля, на котором вы воевали, но дело не в этом. — Именно в этом! — решительно заявил Гаврилов. — Имя на борту корабля всегда связано с судьбами людей. Корабль со временем может состариться, умереть, но его имя останется жить в народе. Губы у Покрасова скривились в усмешке: — Это философия, а я предпочитаю реальную действительность. — Тому есть поучительный пример, — спокойно продолжал Гаврилов. — Крейсер «Аврора». Вровень с веками стоит. И стоять будет! Когда я поднялся на мостик крейсера, мне казалось, что вижу матросов, штурмовавших Зимний, чудились их голоса... — Слава «Авроры» — недосягаемая высота! — прервал Гаврилова старпом. — И ни мне, ни вам, Сергей Васильевич, ее не достичь. И вообще, слава — не пароль на порядочность... Глаза Гаврилова сузились: — Может, эта слава не дает вам покоя? — Разве это заметно? — удивился Покрасов. — Очень даже. — Гаврилов покрутил пальцами пуговицу на тужурке. — Хотел бы вам напомнить, что только командир корабля и экипаж могут составить имя корабля. — Возможно, вы правы, — торопливо согласился старпом. — Но пожалуйста, не причисляйте меня к тем, кто покушается на имя корабля и его славу. На «Ястребе» я недавно, и говорить о каких-то моих заслугах рано. Хотя, не скрою, я мечтаю на корабле сделать что-то свое. Вы же сами сказали, что имя корабля надо утверждать делами? Или вы желаете, чтобы я ушел на другой корабль? — Это было бы несправедливо, — возразил капитан 2-го ранга. — Мое право и моя обязанность — сделать вас настоящим старпомом, чтобы я, если придет время, мог с легким сердцем передать корабль в ваши руки. Покрасов торопливо и как-то неуклюже поднялся с места, буркнул: «Я вас понял!» Минуты две выжидал, что еще скажет командир. Но Гаврилов молчал. Покрасов шагнул к двери каюты, взялся за ручку и, прежде чем уйти, уверенно заявил: — Я скоро узнаю имя корабля, на котором вы воевали. Надеюсь, не станете возражать? — Разумеется, — Гаврилов встал из-за стола. — Желаю удачи, Игорь Борисович. «И все-таки он что-то недоговаривает, — подумал о старпоме Гаврилов, глядя ему вслед. — Какой-то нервный, запальчивый. Раньше за ним такого не замечалось». Гаврилов за время совместной службы успел приглядеться к Покрасову, увидел его в работе, особенно в море, при выполнении кораблем задач. Он не мог не позавидовать его смекалке, быстроте реакции, умению ладить с людьми. Все он делал неброско, как бы между прочим, делал легко и порывисто, со стороны казалось, что это не стоило старпому особого труда. Однако на самом деле Покрасов прилагал немало усилий, а когда ему было очень тяжело, он, словно в шутку, говорил: «Пупок-то мой цел, не развязался, значит, силенка еще есть!» Однажды командиру пришлось брать отпуск по семейным обстоятельствам: заболела мать и он ездил на родину. Командиром корабля оставался Покрасов. Когда Гаврилов вернулся, ему было приятно услышать из уст комбрига добрые слова о своем старпоме. «Хватка у него есть, и глаз острый», — сказал тогда капитан 1-го ранга. Однако добавил, что быть командиром Покрасову еще рановато. Гаврилову захотелось узнать, на чем тот основывает свое кредо. «Наверное, что-то сделал не так, как того желал комбриг», — решил капитан 2-го ранга. И осторожно, чтобы не задеть его самолюбия, спросил: — Провинился Покрасов? — И тут же добавил: — Вспыльчивым он порой бывает. В нашем деле горячность плохой союзник. Или где-то допустил просчет? — Не то и не другое, — заметил капитан 1-го ранга Зерцалов. — Притуплена острота реакции, не развита в достаточной мере способность к анализу. После того как вы уехали, «Ястреб» вскоре вышел на охрану государственной границы. Я тоже выходил на корабле. Хотелось понаблюдать за действиями Покрасова на командирском мостике. И что же? Поздним вечером моряки обнаружили чужое судно. Иностранцы рыбачили в наших водах, но, заметив пограничный корабль, бросили трал и пытались уйти. Следовало задержать судно. «Ястреб» долго гнался за ним, настиг лишь у самой кромки территориальных вод. А могли задержать судно в считанные минуты, решись Покрасов провести корабль в узкости между двумя островами. Однако на такой сложный маневр старпом не пошел. Когда сказал ему, что, мол, надо было рискнуть, он смутился и с обидой в голосе возразил: «Ветер может снести корабль на скалы, и он потерпит аварию». Вот тогда-то я и сделал свой вывод. — Этим все и кончилось? — полюбопытствовал Гаврилов. — Нет, — комбриг пальцами огладил усы. — Позже акустик обнаружил подводную лодку. Покрасов отдал команду на руль и в машину. Но когда «противник» уклонился, он промедлил с выходом в атаку. — А сами говорили, что хватка у Покрасова есть, — вздохнул озабоченно Гаврилов. Комбриг пожал плечами и твердо повторил: — Рановато Покрасову командовать кораблем. Разговор с комбригом припомнился Гаврилову в тот поздний вечер, когда он, грустный, сидел в своей каюте и никуда не отлучался. На корабле он ждал звонка Зерцалова, а тот все еще находился в море. Когда дежурный сообщил капитану 2-го ранга, что «Вихрь» взял курс в бухту, он высказал свое мнение: — Неспроста задерживается Зерцалов в море. — Вы угадали, Сергей Васильевич, — улыбнулся дежурный по бригаде. — «Вихрь» долго стоял у острова, ожидая подводную лодку. Там она всплыла, на борт корабля поднимался командующий флотилией, и адмирал подводил предварительные краткие итоги действий пограничных кораблей. Гаврилов почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Комбриг и адмирал наверняка поведут разговор о «Ястребе». Чего Гаврилов не терпел, так это выслушивать нотаций старших начальников, особенно когда сам осознавал свои ошибки. В таких случаях он старался выслушать вышестоящих по должности до конца, а уж потом возражать, если на то были причины. Конечно, от ошибок никто не застрахован, будь у него хоть семь пядей во лбу. В этом прав и старпом. «И дернул меня черт выхвалиться перед адмиралом! — казнился душой Гаврилов. — Мол, приходилось иметь дело с лодками...» В минуты скверного настроения Гаврилов брал портрет дочери, который висел у него в каюте, и мысленно вел с ней беседу: «Вот ты какая выросла у меня красавица! Люблю я тебя, Варенька, за светлый ум и нежное сердце». Как-то у него зашел разговор с дочерью о войне, и он сказал, что все бои запомнились ему до мелочей. Варя легковесно заявила: «Время все постепенно стирает в памяти». Гаврилову было неприятно слышать это, потому что порой он будто наяву видел свой родной корабль, моряков на боевых постах. А те ребята, что погибли на море, живут в нем, в памяти Гаврилова, и всякий раз он не стыдится вспомнить прошлое, даже тот день, когда в первом бою у него дрожали руки и он никак не мог настроить акустическую станцию. Гаврилов поставил портрет дочери на столик. «Эх, Варя, Варя! Как ты могла подумать, что я забуду побратимов по войне. Это было бы подлостью с моей стороны. На такое, дочь, не способен. Люди никогда не были для меня обузой. Будь по-другому, чем тогда жить... Ты права, Варюша, в одном — за себя всегда легче отвечать. Но я стремлюсь отвечать не только за себя, но и за своих подчиненных. Я — командир, у меня на плечах боевой корабль и люди. Вот Покрасов упустил в море «противника», а мне перед начальством ответ держать. Этого я не боюсь. Ты как-то называла меня строгим. Ты не ошиблась — я действительно строгий и дотошный человек. Но я должен быть таким, ибо люди на корабле разные, их жизнь — на моей совести. Тот же Покрасов... Если бы ты знала, Варюша, как порой мне тяжко с ним. Он мечтает быть командиром корабля, спит и во сне видит себя на мостике. Сам-то он еще не созрел для этого! Скажи ему об этом — обидится. Все дело в том, дочурка, что мы порой не умеем оценить себя, свои способности, а если кто обошел тебя, добился большего, у нас это вызывает чувство ревности. Нет, ты не подумай, что я не хочу, чтобы Покрасов стал командиром. Любого учителя рост ученика радует. Нечто подобное испытываю и я. Но я не хочу своего старпома водить за руку, тыкать носом то в одно, то в другое дело. Нет, истинный командир-учитель так поступать не станет, если, разумеется, он уважает себя. Словом, Покрасову не хватает пока силенок...» Мысленный диалог Гаврилова с дочерью нарушил стук в дверь. — Войдите! Дежурный по кораблю доложил, что «Вихрь» вошел в бухту и начал швартовку. — Спасибо, — поблагодарил командир дежурного офицера и, отпустив его, стал одеваться. Щербатая луна косо глядела на землю, в ее бело-молочном свете было что-то грустное и печальное. Гаврилов неторопливо прошелся по кораблю, наблюдая за «Вихрем». На палубе хлопотали моряки, доносились их звонкие голоса. Наконец корабль застыл у причала. Луна освещала его мачту, и она казалась серебряной. Гаврилов немного постоял на полубаке, потом сошел на причал и здесь стал поджидать комбрига. Медленно прохаживался вдоль причала, то и дело поглядывая на соседний корабль, не появится ли начальство. Но палуба оставалась пустынной, лишь у сходни нес службу командир вахтенного поста. И вдруг увидел — к нему кто-то идет. Вгляделся — Абрамов. «Вот дьявол, что ему тут надо?» — Товарищ капитан второго ранга, вас просят к телефону. — Кто? Я же сошел с корабля... Уже час ночи, а кому-то вздумалось требовать меня к телефону. — Москва просит, товарищ командир, — пояснил Абрамов, смущенный излишней строгостью. — Женский голос. Гаврилов заспешил на корабль, боясь прозевать комбрига. По сходне он буквально бежал. Схватил потной ладонью трубку. — Папа, это я, Варя, — услышал далекий голос. — Извини, но я раньше не могла к тебе дозвониться. Ты давно вернулся с моря? У тебя все хорошо? — Да, Варюша, все хорошо... — Наверное, за двоих трудишься? Игорь Борисович едет в отпуск. «Почему ты о нем спрашиваешь, да еще называешь по имени и отчеству?» — хотел спросить Гаврилов, но вовремя спохватился, пояснив, что Покрасов еще не уехал, но собирается поехать к матери за своей малышкой. — Отец, по твоему голосу я догадываюсь, что у тебя неприятности по службе? — Да нет же, Варюша. Ты-то как там? — Соскучилась по тебе, — весело щебетала Варя. — Маме привет. Я ей не дозвонилась. Она, наверное, спит. Да, знаешь, отец, я решила после окончания института ехать на работу в Мурманск или еще в какой другой заполярный город. У нас уже началось предварительное распределение. Желающих ехать на Север мало, так что мою просьбу комиссия удовлетворит. Ты, наверное, рад этому? Решение дочери Гаврилову показалось странным. Раньше она говорила, что поедет куда угодно, только не на Север, где «солнце в рубашке и море скулит по ночам, как бездомная собака». Что произошло? И, уже не тая своих чувств, Гаврилов прямо сказал дочери, что для ее здоровья лучше подходит Крым. — Нет, отец, я поеду на Север! — стояла на своем Варя. — Хочу быть там, где трудно. И потом, папочка, натура у меня романтическая. Я не смогу жить без полярного сияния, без метелей. И ты, пожалуйста, не сердись. У меня большая цель, понимаешь... Человечество в совокупности — это же вечный и буйный океан, и каждый из нас носит в себе каплю этого океана. Ты понял? Что ж, пусть едет сюда. Все-таки чадо будет у него под боком. А там, глядишь, и замуж выйдет. И он весело ей ответил: — Сама решай, где тебе жить и работать. В сущности, я рад, что ты выбрала Север. Очень даже рад. Напиши подробно, что и как. До свидания. Я тороплюсь. Закончив разговор, Гаврилов сошел на причал и остановился неподалеку от «Вихря». Вскоре он услышал голос комбрига — басовитый, с нотками раздражения. Зерцалов шел по палубе в сопровождении капитана 2-го ранга Сокола.