— Я вполне сносно говорю. — Вот именно что сносно. — Товарищи разведчики, а как насчет Петрова? — робко напомнил Ермилов. Но Руденко не унимался: — Может, отметим встречу? — Ты насчет водочки? — подобрел Лавренев и погрустнел: — Ниночка дома учует. Он уселся рядом с Олегом, хлопнул его по колену так, словно старинным чугунным утюгом припечатал, который разогревали с помощью угля. — Не грусти, полковник. Мне самому невесело. Ушли времена. Раньше были времена, а теперь моменты, даже кошка у кота просит алименты. Да-а, — и вдруг Лавренев по-настоящему посерьезнел и заговорил так, что у Ермилова уже не возникало желания противоречить: — Мы стали наблюдать за Петровым, как это делали за всеми новоприбывшими. Весьма поверхностно. Это, знаешь ли, как крупноячеистое сито. Поначалу. Надо понять, чем человек дышит, как общается, какие анекдоты рассказывает, как обстоит дело с пристрастием к алкоголю. Из этого складывается наше решение, брать ли в руки сито для мелких фракций. И мы все-таки взяли тогда Петрова под более плотное наблюдение. — Для этого должны были быть очень веские причины, — Ермилов отпил кофе, поглядывая на умное лицо Лавренева, в котором не осталось и следа первобытности. — И санкции из Москвы, — подсказал Руденко, присев на край подоконника. — Разумеется, все было. Сперва Петров вел себя тихо, и мы даже начали терять к нему интерес. Образцово-показательный коммунист, жена в положении, заботливый семьянин, ходил на спортивную площадку. — «Общеукрепляющая, утром отрезвляющая, если жив пока еще, гимнастика», — Ермилов не удержался от того, чтобы не процитировать любимого Высоцкого. — Вот-вот, — скупо улыбнулся Лавренев. — «Отрезвляющая». Сначала стали замечать запашок от него при разговоре и в рабочее время, хотя жвачки всякие, клубничные и мятные, маскировали это отчасти. Очки у него были дымчатые, которые скрывали отсутствующий мутноватый взгляд. Однако парень-то он был толковый. Его анализ информации по линии Минобороны, который передавали через спецсвязь, отличался неординарностью. Но попивал старлей. Казалось бы, чего за грусть-печаль его одолела? — Или просто банальный алкаш? — холодно заметил Руденко. Лавренев поджал губы, но тут же отреагировал: — Ты бы проявлял такую прыть при изучении болгарского. Любитель он был выпивки, но не алкаш. У нашего резидента имелся нюх на рабов зеленого змия. А этот пил с какой-то надсады, что ли. И вроде жена молодая, ребенка ждут, работает за границей, перспективы в его собственных руках. Никуда он особо не ездил. Около жены сидел. Потом соседи стали доносить, что ругается он с супругой. Мы подумали, что это и есть банальная причина его тяги к бутылке. Но жена уехала, и он стал погуливать. Тут уж и вообще возникла опасность, что в его загулах к нему сделает подход кто-то из разведслужб противника. — Таки нет! — с одесским акцентом подсказал неутомимый Руденко, награжденный испепеляющим взглядом «деда». — Таки да! Оживление в стане цэрэушников мы заметили. А они, в свою очередь, заметили ведущего себя фривольно сотрудника посольства. Но подходов не делали. Он спутался с Богной Трайковой. Она из семьи высокопоставленного болгарского чиновника. Они познакомились на приеме в посольстве. Тут уже военный атташат встрепенулся, ну и с нашей подачи, само собой, отправили этого ходока домой к жене. Насколько я помню, Петров дома затеял развод. Получил там от всех нахлобучку за аморальное поведение, подпортил себе карьеру окончательно. Олег потер лоб, пытаясь сообразить, почему он испытывает неудовлетворенность от услышанного. Что он, собственно, хотел услышать? Если бы уже тогда, еще в советской Болгарии, наши сотрудники КГБ имели на руках факты вербовки Петрова или инициативы с его стороны по отношению к спецслужбам противника, об этом было бы указано в уголовном деле или в деле разработки предателя. А смущало, наверное, то, что после Конго должны были быть у французов попытки выйти на Петрова. Должны. Ну или сам Петров мог попытаться восстановить контакт. Ведь выпивал, девиц обхаживал — значит, деньги пригодились бы. Или так робел? Но в Москве-то не побоялся стать инициативником — там ведь КГБ имело и вовсе неограниченные возможности, риск увеличивался многократно. — Илья Николаевич, а вот французов вы поблизости от него не заметили? Может, на посольских мероприятиях? — все же уточнил Олег, понимая, что Лавренев сам бы сказал об этом, если бы такой факт имел место. — А что, есть такая информация? — спросил Руденко, переглянувшись с Лавреневым. — Предположения, — ушел от ответа Ермилов, понимая, что съездил впустую. — Дед, а девица эта?.. — Руденко пощелкал пальцами, вспоминая. — Трайкова. Она жива? — Чего ей сделается? — Лавренев хмыкнул. — Решил пойти по стопам Петрова? Но она уже не первой свежести. Ей около пятидесяти. — Не похабничай, дед, — урезонил его Алексей. — Раздобудь нам ее адресок, если Богна в Софии…. — Она не захочет встречаться с представителями спецслужб, — покачал головой Лавренев. — Так-так, — нахмурился Руденко, сдерживая улыбку. — Так ты ее уже прощупывал? — Тьфу на тебя! Ты еще ляпни такое при Нине Михайловне. Вот приедешь к нам с Диной и Мишкой, я супруге твоей скажу, какой ты пустобрех, — Лавренев опустил голову, улыбаясь. — Раздобыл я телефон Богны. Попробовал с ней созвониться. Едва она поняла, что я русский, тут же бросила трубку. — Почему такая реакция? — удивился Олег. — Здесь к русским плохо относятся? — Нет. Не в этом дело. Та история, насколько нам известно, тоже не прошла для нее бесследно. Ее положение, родственные связи послужили ей охранной грамотой. За их с Петровым связью пристально наблюдали не только мы, но и местные кагэбэшники, и цэрэушники. — А как же тесная связь нашего Комитета с их органами госбезопасности? — Ермилов не знал местных тонкостей, да они его особо и не интересовали. Его больше занимало, с чем он прибудет в Москву, и перспективы не казались радужными. У него порой случалось такое на следствии, когда начинал буксовать. Нет свидетелей, нет улик. Есть только подозреваемый и уверенность в его виновности, которую к делу не пришьешь. А в данной ситуации подозреваемый уже сидит, но не за то и не там, и экстрадировать его не станут, даже если Россия потребует. Да и не потребует — он отбыл срок за предательство у нас. И по большому счету, уже неважно, скольким он продался. Теперь уже не так важно. Американцы пусть суетятся, ведь они были потребителями проданной Петровым информации. И не только они, как выясняется. — Они опасались нас, мы их. Поэтому связи с нашими дипломатами, специалистами не порицались, но и не приветствовались. — Эту Богну могли заподозрить в работе на советский КГБ, — пояснил Руденко. — А теперь все еще строже в их НСБ[20]. Верстают себя на западный манер. В прошлом году имена агентов и информаторов их советского болгарского Комитета выложили в интернет вместе с адресами и нынешними местами работы. Ату их! Это почти то же, что происходило у нас в начале девяностых, когда сдавали всех и вся с подачи американцев, когда их советники в Москве гужевались. — А местная НСБ порой просто крышует болгарских коммерсантов. В позапрошлом году выслали четырех российских предпринимателей, чтобы расчистить поле для своих. Речь о металлургии. Короче, беспредел. А родственники коммунистических бонз… — Лавренев помял шею. — Некоторые и сейчас процветают, а некоторых затерли, за ними присматривают. Жизни у них спокойной нет. Пути на посты в правительство, на хлебные места их детям и внукам негласно закрыты. — Ответ на вопрос «кто виноват?» мы, в целом, поняли, — Руденко нетерпеливо барабанил пальцами по подоконнику. — Теперь второе: «что делать?» Илья, тебе не кажется, что ее реакция, по меньшей мере, странная, несмотря на все вышеупомянутое? Все-таки она не имела отношения к спецслужбам советской Болгарии, на которые сейчас нацелены основные гонения. Немолодая женщина. Что-то или кто-то ее уже напугал или предупредил не общаться с русскими ни под каким видом. — Это первое, о чем я подумал, когда услышал гудки в трубке, — кивнул Лавренев. — А значит, ей есть что скрывать. Ермилов посмотрел на одного, потом на другого. Как-то между делом, с шутками и прибаутками, с препирательствами, эти двое подобрались к некоему подобию решения проблемы Ермилова. Нашли свидетеля. Правда, неясно, свидетелем чего может быть эта Богна. Помнит ли она вообще Петрова? — Илья Николаевич, а вы можете дословно пересказать, как вы ей представились и о чем спросили? Вы же говорили по-болгарски? Почему она решила, что вы русский? — Поздоровался, сказал, что хотел бы переговорить с Богной. Она спросила, кто я такой. Я ответил, что она меня не знает, но должна помнить нашего общего знакомого, с которым ее многое связывало в 1979 году. Голос ее изменился, когда она спросила: «Вы русский?» Я не стал лукавить. И пришлось слушать гудки. — Ее адрес и телефон, — Руденко вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку, протянул Илье Николаевичу. — Думаешь, цэрэушники к ней подобрались? Руденко прохаживался по диагонали единственной комнаты квартиры, в которой он разместился и куда пригласил Олега пожить на время командировки. Ермилов видел его через дверной проем с отапливаемой лоджии, которая, по сути, являлась еще одной комнатой. Олег сидел в кресле и смотрел то на мозгующего Алексея, то на горы за окном. Их едва было видно в сумерках, они темнели на фоне более светлого неба. В городе помаргивали огоньки окошек. Ермилов был сыт и хотел поспать, но Руденко неутомимо вышагивал по комнате. По приглашению Лавренева они поужинали у него дома, познакомившись с Ниной Михайловной, веселой толстушкой, совсем не похожей на ту грозную Нину Михайловну, которой опасался мрачный Лавренев. Она накормила их овечьим местным сыром, фаршированным брынзой перцем, обжаренным в сухарях, который она назвала чушка бюрек, и чем-то вроде рагу из разных сортов мяса и овощей — сачем. «Если это блюдо называется сач, я готов сачковать каждый день», — пошутил Руденко. Ужин был таким насыщенным приправами, травами и ароматами, что прошел уже час, а Олег все еще пребывал в гастрономической эйфории. Люська готовила сносно, но Ермилов не удержался и записал рецепт перца в кляре — чушка бюрек, игнорируя смех Руденко и Лавренева. — А почему ты его называешь дедом? — Олег всунулся в комнату. — Он не такой уж старый. — Мне так нравится, — Руденко начал расстегивать рубашку. — Давай спать, что ли. Он откинул с тахты покрывало. Швырнул рубашку в направлении стула и метко попал. Будучи женатым и отцом двенадцатилетнего сына, Алексей, к легкой зависти Ермилова, оставался каким-то особенно независимым, по-мужски разгильдяистым. Попробовал бы Олег так кинуть рубашку. Люська бы целую обвинительную речь прочла, хотя она и адвокат, а не прокурор. Зная это, он даже в отсутствие своей Коротковой аккуратно складывал вещи. Ермилов раздевался, задернув шторы на окнах лоджии в предвкушении отдыха. Тут стояла вполне сносная оттоманка с одной закругленной спинкой. Руденко уже улегся и, посмеиваясь, читал болгарскую газету «Труд». По-видимому вопреки словам Лавренева болгарский он знал, но плоховато. Из разговора за столом Олег понял, что Руденко приезжал в Болгарию в отпуск с семьей. — Свет погаси, — попросил он, сворачивая газету. Через час, когда оба спали, зазвонил мобильный у Руденко. — Дед, ну чего тебе? — хрипло спросил Алексей, затем негромко позвал: — Олег, не спишь? — Угу, — Ермилов приподнялся на локте, всматриваясь в темноту комнаты, где голубел мертвенным светом дисплей телефона Руденко. — Я на громкую сделаю. Из темноты, как из бочки, раздался низкий голос Лавренева: — Позвонила наша дама. Сама. Сказала, что мой номер определился. Пояснила, что с того телефона не могла разговаривать. — Почему сама? — Руденко включил бра над тахтой. Ермилов увидел его сидящим с озабоченным выражением лица. — Почему сама? — повторил он. — Под давлением? Что изменилось? — Пока что она предложила встретиться. Может, ищет защиты? — А мы можем ей обеспечить? — в голосе Руденко прозвучал скепсис. — Она назначила? Мой приятель не знает болгарского. — Я предупредил, что будут двое. Я и он. — Нет уж, поеду я сам, — возразил Руденко, и Лавренев впервые не стал спорить. Даже не принялся шутить по поводу знания болгарского. — Я описал ей Олега. И пояснил, что с ним будет еще один мужчина. Утром я пришлю курьера с инструкциями. Рано, — уточнил он. — А может, и сам заеду. Руденко с Ермиловым молча переглянулись, когда Лавренев дал отбой и экран мобильного погас. Алексей раздраженно швырнул телефон в подушку. На этом его вспышка эмоций иссякла. Он лег и погасил бра. Олег продолжал сидеть, то ли ожидая продолжения разговора, то ли прислушиваясь к себе, есть ли еще желание спать. На улице где-то вдалеке проезжали изредка машины, а то и взрыкивал мотоцикл, будоража окрестности. — Опасность в том, — раздался из темноты задумчивый голос Руденко, — что она может прийти не по собственному желанию. И под контролем. Рискованно. Но есть шанс на хороший исход, поскольку дед не называл ей фамилию Петрова. — По-моему, рискуешь только ты. Здесь у тебя нет дипломатического прикрытия. И вообще, неплохо было бы запросить моего шефа, а надо ли нам… — Времени нет на раскачку. Один ты рискуешь наломать дров. Тут нужен кто-то поопытнее. Олегу хотелось отпустить шутку про опыт Руденко, но он одернул себя. Не до шуток. Алексей и в самом деле пригодится.