— Григорий Михайлович, это ненормально. Подумайте сами, у вас одышка, слабость. Это не шутки. Ну вы же взрослый человек... — Я все сказал, — отрезал Данилевский и попытался подняться. — Подождите. — Тим вскочил первым. — Я нашел кое-что. Погодите, пожалуйста. Рванул из комнаты, схватил куртку. От нее пахло парфюмом и пудрой. Даже в носу засвербило. Тим бросился обратно. Данилевский копошился с фотографиями — перевязывал их тесемочкой, но пальцы слушались плохо. — Вот, посмотрите. Это фото я нашел у вас в архиве. А это дал мне на хранение друг. Представляете, какое совпадение? Данилевский нехотя посмотрел на оба снимка, отвернулся и продолжил ковыряться с тесемкой. — Это странно, конечно, но не имеет никакого отношения к делу, — проскрипел он. — Своими выходками вы отвлекаете меня от работы, Тимур. — Нет, вы послушайте. Друг сказал, что на этом фото его отец!.. Данилевский наконец справился с узелком. — Что вы хотите этим сказать? Тим замер. Ответ невозможно было бы отменить. Стоит только ему прозвучать, как неожиданное совпадение обретет причины и последствия. Изменит все. И жизнь Данилевского, и странное существование Шифмана. И его, Тимову, жизнь. Но белый треугольник, расползавшийся по лицу старика, не оставлял вариантов. — Возможно, мой друг окажется вашим сыном. За окном тревожно сигналили машины, заполнявшие дороги в предвкушении вечерних пробок. Город снаружи размеренно двигался и гудел, а внутри квартиры повисла густая тишина. Только Данилевский сипло втягивал в себя воздух, и поскрипывала в пальцах Тима куртка. — Вы говорите глупости, Тимур. Я прошу вас выбросить их из головы. — Данилевский оперся на диван и поднялся на ноги. — Мне нужно работать. — Нет, подождите, все сходится! Здесь трое мужчин, да. Но такое совпадение не может быть случайным. Не может же? Данилевский остановился напротив Тима. — Дайте мне пройти. — Посмотрите на эту женщину. Она могла родить от вас ребенка в девяносто первом? Капилляры в глазах Данилевского налились кровью, пожелтели белки. Это был взгляд бесконечно уставшего человека. Ничего от прежнего Данилевского — болтливого, проницательного и интеллигентно мягкого, в нем не осталось. — Нет, Тимур, эта женщина не могла родить от меня. Ни в девяносто первом. Ни в любом другом году. Тим хотел было сказать что-то еще, уболтать, уговорить старика, но тот перебил его. — А теперь я прошу вас уйти. Вы ведете себя непозволительно, и я не хочу вас видеть. Ключ оставьте на тумбочке. До свидания, Тимур. И с неожиданной силой толкнул его в плечо, чтобы освободить себе дорогу. Пока Тим копался в прихожей, не попадая трясущимися руками в рукава куртки, старик успел доплестись до кабинета. Скрипнул стул. Раздался шелест бумаги. Это еще одна страница бесконечной статьи полетела на пол. Тим вышел и беззвучно прикрыл за собой дверь. Он встал у подъезда, но решить, куда ему идти, не смог. Внутри едко ворочалась обида, помноженная на четкое осознание — он все испортил. Столько лет бережно подкладывал соломку под странную дружбу с Данилевским. Боялся, как бы не обидеть старика. Как бы не задеть профессорские чувства нечаянным панибратством. А потом взял и забрался в самое личное из возможных пространств. Отчего бы не поковыряться в интимной жизни университетского руководителя? Почему бы не разворошить его архив? От злости на себя хотелось срочно куда-то бежать, кому-то звонить, решать что-то. Вместо этого Тим набрал Ельцову. — Я облажался. — Какие неожиданные новости, Тимочка, — хохотнула она. — Никогда такого не было. И вот опять. От пяти минут пустой болтовни стало легче. — Ну, таких совпадений не бывает, конечно. Точно папаша его, зуб даю. — И что мне с этим делать тогда? — На Первый канал идти. Такую историю у тебя с руками оторвут. С потемневшего неба начал сыпать мерзкий дождь. Ельцова щелкала клавиатурой. — Ты в редакции? — А где ж еще? Это у тебя вольные хлеба, а мы впахиваем. Вдобавок к вине перед Данилевским на Тима ухнула позабытая ответственность за проект. — Зуев меня не ищет? — Пока нет. С планом все плотно и без твоего ненаглядного Шифмана. Но сам знаешь, в любой момент может и вспомнить. Ты б приехал, показался. Тим оторвал телефон от уха, глянул на время. Половина пятого ощущалась как поздний вечер, почти ночь. Хотелось в душ и спать. Может, посидеть с бабушкой, послушать в ее пересказе, что там вещает федеральное телевидение. Но обе фотографии лежали в кармане куртки. — Нет, надо с фотками разобраться. Ельцова не стала спорить. — Звони сыночку новоявленному. Пусть требует от матери объяснений. Тим сбросил звонок и набрал Шифмана. Послушал нудные гудки. Попробовал еще раз. Гудки закончились, автоответчик не включился. Тим чертыхнулся, снова позвонил Ельцовой. — Не поднимает, — пожаловался он. — Пишет, наверное. — Муки, мать его, творчества. — Фыркнула она. — Слушай, ну я посмотрела уже, он прописан у черта на куличках. Такое дальнее Подмосковье, что уже не считается. — Да, я знаю, у него там мама как раз. И Клязьма течет. — Без понятия, что там течет. Но адрес могу тебе скинуть. Тим поддел ботинком упавший с дерева листок, тот перевернулся и оголил успевшую прогнить сторону. — Зачем мне адрес? — Ну, не знаю. — Ельцова хмыкнула. — Ты же у нас Шерлок, поезжай к виновнице торжества, разведай, кто там от кого родил. — Она явно издевалась. — Очную ставку проведи. Вдруг воссоединишь два престарелых сердца. — Иди к черту, а. — Не черти. — Хохотнула, замолчала, что-то допечатывая. — Ладно, некогда мне с тобой. Адрес кидать? Тим аккуратно перевернул листок обратно, но желтая его сторона успела вымазаться в грязи. — Кидай. Тим поехал на электричке. Долго мучал карту транспорта, чтобы выстроить маршрут, потом трясся в метро и метался по вокзалу, пытаясь разобраться в платформах. — Не подскажете, где шестой путь? — спросил он скучающего охранника. Тот зыркнул настороженно. — А чего там? Вокруг метался в вечерней суете огромный вокзал, полный пассажиров, поездов и вагонов. Охранник смотрел на Тима осоловелыми глазами. То ли пьяными, то ли отупевшими от каждодневного мельтешения. — Извините, — пробормотал Тим и устремился за толпой. Чутье не подвело. Спрессованные в один усталый комок люди дружно протиснулись через ситечко турникетов и высыпали на шестой путь. Тим рванул к поезду, толпа снова подхватила его и внесла в вагон, надежно прижав к боковой стенке тамбура. Пробиваться внутрь Тим не стал, высвободил руку с телефоном, немного откинулся на сурового бородача в наушниках и постарался расслабиться. Приложение обещало ему пятьдесят незабываемых минут в пути. Поезд ухнул всем своим бездонным телом, перрон за окном медленно пополз, сменился постройками промзоны. Шифман не отвечал. Тим прослушал длинные гудки, набрал еще одно сообщение: «Перезвони. Это срочно». Но ответа не получил. Знай Ельцова о нелепом поцелуе, завершившем рабочую встречу в подъезде Данилевского, точно бы не поверила в творческие муки, заставившие Шифмана удариться в молчание. Пока поезд тормозил у каждого столба, Тим крутил в голове возможные варианты. Обиделся. Сам от себя не ожидал. Ожидал, но большего. Смутился. Оскорбился. Думал, что к этому все и шло. Не думал, что это возможно. Вырос в маминых колготках, потому не приемлет такого и винит теперь Тима во всех грехах. Вырос в маминых колготках, потому был настроен решительно, а Тим замялся и решительных ожиданий не оправдал. «Да ответь ты уже!» «Миш, я серьезно, надо поговорить». «Надо поговорить про твоего отца. — Набрал и стер. — Надо поговорить про твоих родителей. — Снова стер. — Я еду к твоей матери! — Стер. — Перезвони. Срочно». Ленка была в сети. Тим отправил ей стикер с кричащим опоссумом. Ленка любила опоссумов за их розовые носы, даже мечтала завести себе такого, но это убило бы бабушку, да и сами опоссумы, похожие на гигантских крыс, жили преступно мало, так что привязчивая Ленка от этой идеи отказалась. Сообщение она посмотрела, отвечать не стала. «Разгребу дела и устрою бабушке день пересадки фикусов, договорились?» «Как хочешь». «И с мамой схожу в Аптекарский огород». «Как хочешь». «А тебе куплю билеты в Гоголь-центр».