Мне стало стыдно. Вот же, блин! Я вчера так по-свински себя с ней повёл, а эта женщина зла не помнит и готова удовлетворить мою вчерашнюю прихоть. – Мама, не обязательно пить кофе, если он тебе не нравится, давай я тебе лучше приготовлю «Раф»? Только надо сливки, или жирное молоко. А ещё мёд или сироп. Но можно обойтись и сахаром со щепоткой ванили. Ты как любишь, чтоб было очень сладко, или нет? – Миша! Ты маму хочешь удивить совсем? Откуда ты знаешь такие слова? Я в первый раз слышу за «раф». Что это такое? А у тебя получится? – В голосе мамы чувствовалось удивление и неподдельная заинтересованность. – Мамочка, лучше скажи, что у нас есть, и мы будем уже готовить этот напиток! К моему немалому удивлению в доме нашлось и свежее молоко, и мёд и даже ванильный сахар с корицей. А в качестве питчера идеально подошёл кафеолет. Правда мама взглянув на мои мучения, решительно отобрала у меня этот девайс и сама взбила сливки для моего капучино и медовый «Раф для себя. – Восхитительно! Никогда такого не пробовала. Действительно, кофе тут совсем не горький. И откуда только ты знаешь эти рецепты? – В ответ я лишь скромно пожал плечами. Надо ли говорить, что в этот день мне пришлось ещё дважды выступать в роли бариста? Сначала пришёл Семён Маркович, а спустя некоторое время и Роза Моисеевна, на которую у меня уже были некоторые планы и надежды. Я постарался её очаровать и это мне удалось. Её, как и маму «медовый Раф» привёл просто в восторг. Но и капучино ей тоже понравился, а доктор от него просто млел. Мама и Роза Моисеевна удалились в «студию» на примерку, строго-настрого наказав мне туда не входить, а мы остались с доктором на кухне пить кофе, от которого меня уже начало мутить. Всё-таки для детского организма четвёртая чашка кофе с утра, это видимо чересчур. – Миша, нам надо серьёзно поговорить! – Доктор взглянул на закрытую дверь в «студию» и пододвинул ко мне свой стул. – Мы с твоей мамой вчера обсудили сложившуюся ситуацию, и пришли к мнению, что не стоит афишировать твоё появление у Эсфирь. И ни в коем случае не стоит упоминать трагические обстоятельства твоего появления. Пойми, Миша, это в твоих же интересах. Те негодяи, которые смогли сотворить такое с тобой, это очень нехорошие люди. И они могут не успокоиться до тех пор, пока не добьются своего. Так что пусть для всех, тот мальчик, которого нашли в подворотне, уже умер и его похоронили. К сожалению, в наше время в Одессе очень часто умирают. В том числе и маленькие дети. Я уже сделал соответствующую запись в морге нашей больницы. Надеюсь, никого не заинтересует моё исправление в журнале регистрации. Я, как доктор, часто освидетельствую умерших, и моя подпись никого не удивит. Я с изумлением уставился на доктора. Ну, нифига себе! Я тут гадаю, как мне вписаться в этот мир, а за меня уже всё решили? Интересно девки пляшут! – Семён Маркович, но как же я тогда объясню своё появление здесь? – Я вполне естественно для себя почесал затылок. – А это мы с твоей мамой вчера уже придумали. Дело в том, что у Фирочки был двоюродный брат по отцу. Его многие в Одессе хорошо помнят. Он был гешефтмахером, в хорошем смысле этого слова, но однажды его гешефт не удался, и Иосифу пришлось делать ноги. Он не нашёл ничего лучшего, как тикать на восток. Хотел уехать в Америку, но немножко задержался в Харбине. Да так там и остался, как оказалось, навсегда. Сошёлся с местной мещанкой из русских переселенцев и от этой внебрачной связи у них родился мальчик. После смерти Иосифа от тифа, мать с мальчиком перебрались во Владивосток к родственникам. Фира даже писала туда письма, интересовалась у невестки за племянника. Но последнее письмо пришло с пометкой «адресат выбыл». И больше о них ничего не известно. Доходили смутные слухи, что они вроде бы как погибли, но точно никто ничего не знает. Родня Иосифа не одобряла его связи с гойкой, но о мальчике помнили и переживали за него. Так почему бы этому мальчику не вырасти и не стать отцом такого славного мальчугана как ты? – Пойми Миша, это не предательство твоих мамы и папы. Память о родителях навсегда останется в твоём сердце. Но не надо, чтоб о них знал кто-то ещё. Это может быть опасно, в первую очередь для тебя. Ты это понимаешь? Я задумчиво смотрел на доктора и мысленно ему аплодировал. Не знаю, что они с мамой себе вчера нафантазировали насчёт меня, но легенду для моего внедрения придумали – закачаешься! Комар носа не подточит. – Но, Семён Маркович, разве я похож на еврея? Я ж чистокровный русак. Посмотрите на меня! Где вы видели таких евреев? – И шо? И почему-таки обязательно всегда должен получиться только еврей? И отчего бы тому мальчику, шо вырос и стал твоим отцом, тоже не жениться на русской? Тогда в тебе всего четвертинка еврейской крови и таки-да, для всех ты будешь гоем. Это и по вашим, и по еврейским законам так. Но! Фире ты будешь родственником, в котором есть частичка родной еврейской крови, и никто из наших не бросит косого взгляда в её сторону за то, что она приняла участие в твоей судьбе. – Но как я узнал о маме и попал в Одессу из Владивостока… один? В это же никто не поверит! – О! – Доктор торжествующе поднял указательный палец вверх. – Мы с Фирой таки всё предусмотрели! Твой папа погиб от рук интервентов, а твоя мама, как только смогла, решила уехать в Одессу к твоим родственникам. Но заболела по дороге и в Омске скончалась. Ты стал сиротой, но у тебя осталось письмо с адресом Есфирь Самуиловны. Как удачно, что Фира сохранила то письмо, что вернулось из Владивостока. А восемь дней назад ко мне доставили крайне истощённого мальчика в голодном обмороке, у него я нашёл письмо с адресом Фирочки и сразу ей сообщил. И вот ты здесь! Я слушал доктора со всё возрастающим изумлением и восхищением. Ему бы детективные романы писать, цены бы небыло такому автору, настоящий «Пинкертон»! Такую интригу закрутил на ровном месте, что я просто диву даюсь. – А главное, Миша, если тебя когда-нибудь начнут расспрашивать, или ты сам случайно оговоришься, то ничего страшного не произойдёт. Вся твоя история от Омска до Одессы будет правдивой, а то, что было раньше, ты просто не помнишь в силу своего возраста и полученной травмы. Кстати, твою настоящую фамилию можно не скрывать. Фамилия довольно распространённая и ты вполне мог быть Лапиным по своей бабушке. Она ведь с Иосифом в законном браке не состояла. И папу твоего вполне могли звать Григорием, он ведь наполовину тоже был русским. – Миша, только надо эту историю заучить наизусть. Вероятнее всего, тебя будут расспрашивать за папу и маму, так как у Фиры есть немножко родственников, а теперь получается, и у тебя есть тоже. Ты как, запомнишь её? – А что там запоминать-то? Ничего сложного, но вот что делать с моей памятью. Я ведь действительно ничего не помню о себе. И как это объяснить, что я ничего не помню, но многое знаю? – Ну, не так-то уж и много ты знаешь. Разве что по-французски хорошо говоришь и поёшь. – Ich spreche nicht sehr gut Französisch und außerdem mit einem akzent. – А мне показалось, что ты говоришь вообще без акцента. – Доктор отпил кофе и тут же поперхнулся. – Шо? Ты говоришь на идиш? – Вообще-то, я сейчас говорил на немецком, но могу и на идиш. Могу даже спеть, но не громко, мне доктор не разрешает. – Я подмигнул Семёну Марковичу и тихонечко запел: Хава нагила Хава нагила Хава нагила вэ нисмэха…[2] Я пел и смотрел на доктора. А тот сидел с отсутствующим взглядом и лишь изредка беззвучно открывал и закрывал рот. То ли пытался подпевать, то ли сказать что-то. Закончив петь, я участливо спросил: – Семён Маркович, что с вами? Может маму позвать? – Не надо! Я сам знаю где. Под моим недоумевающим взглядом он в два глотка допил кофе, встал и направился к буфету. Открыв створки буфета, хмуро оглядел полки и довольно пробурчал: – О! Вот это сейчас в самый раз будет. То, что мне нужно! – Достав из буфета бутылку самой обычной водки, он подошёл к столу и набулькал себе граммов пятьдесят, прямо в чашку из-под выпитого кофе. Осушив чашку в один присест, он по-простому занюхал выпитое рукавом пиджака и тяжело опустился на стул. – Но откуда? Миша! Откуда ты знаешь идиш и эту песню? Только не говори мне за то, шо у тебя в родне и правда есть евреи. Я-то в это не поверю! Я тяжко вздохнул. Врать совсем не хотелось, да и сочинять что-нибудь на ходу… Так и завраться можно. Не приплетёшь сюда никаким боком моего друга Бориса. И не расскажешь о том, как порой мы с другом на два голоса распевали еврейские песенки самого фривольного толка. Не поймут-с! А вот попасть в жёлтый дом после таких россказней, так это запросто можно. А ещё испанский и итальянский языки. Как их залегендировать? А английский? Ума не приложу, но если и «колоться», то это надо делать прямо сейчас. Пока доктор и сам в некотором неадеквате, и «лекарство» у него под рукой. Он умный, он что-нибудь сам себе придумает, а потом и других убедит. Вон, какую шикарную легенду вчера мне сочинил. – Семён Маркович, это ещё не всё! – Я покаянно взглянул на доктора и ринулся как с обрыва в воду… – Мне кажется, что я ещё пишу и говорю по-английски, понимаю итальянский язык и знаю испанский… – А на турецкой мове ты не разумеешь? – На Семёна Марковича без жалости смотреть было невозможно. Вот уж где, как говорится, разрыв шаблона был виден на лицо… Или на лице? – Не, ни по-турецки, ни по-хохляцки, ни по какому другому я больше, кажется, не умею. – Если «кажется», то креститься надо. – Доктор набулькал себе ещё одну дозу «лекарства» и тут же выпил. Правда, в этот раз «закусил» не рукавом, а оладушкой. Благо их оставалось ещё много. Я заботливо пододвинул к нему тарелочку с оладьями. – Вы кушайте, кушайте, Семён Маркович, оладушки вкусные. Вот масло сливочное, мажьте его прямо на оладушку, вам сейчас полезно что-нибудь жирное скушать. Жаль я не знаю, где что хранится. Так может всё-таки маму позвать? Доктор подозрительно на меня взглянул и слегка отодвинулся вместе со стулом. – А шо я ещё не знаю за то, шо знаешь ты? Только не лги мне! Я доктор, и вижу тебя насквозь! Семён Маркович сурово сдвинул брови и погрозил мне пальцем. – Да больше вроде бы и ничего. Только вот… – Я замялся, не зная как сформулировать предложение. – Шо? Ну, давай, удиви старого миня. Только не говори мне, что ты потомок Светлейшего Князя Александра Даниловича. Я и без тебя знаю! Мы с Фирой вчера это выяснили. Теперь уж мне пришла пора удивляться. Я даже закашлялся от неожиданности, ну, нифига себе, однако и фантазии у доктора! Интересно, что они с мамой вчера курили? – Вообще-то, я хотел сказать насчёт обучения. Мне кажется, что я знаю гораздо больше, чем должен знать подросток в моём возрасте. – Да-а? – Доктор со всё возрастающим подозрением вновь оглядел меня. – А откуда ты знаешь, шо должен знать, хм, подросток? И в чём эти знания проявляются? Вообще, откуда в тебе эта уверенность, если ты говоришь, что ничего не помнишь? – Ну, я думаю, что знаю алгебру, геометрию и тригонометрию. Знаю таблицу Менделеева и основные физические законы. Формулы и таблицы. И много ещё чего знаю. Но не помню, откуда я это знаю! Доктор, тоскливым взглядом безнадёжно больного человека, посмотрел сначала на меня, потом на бутылку и, грустно вздохнув, начал намазывать оладушку толстым слоем масла. Сверху положил вторую оладью, налил себе в чашку ещё водки и, пробормотав на идиш что-то краткое, ёмкое, но неразборчивое, выпил и закусил. Потом подошёл к буфету, пошарил там и достал пачку папирос. Увидев мой изумлённый взгляд пояснил: – Фира не курит, я впрочем, тоже. Но где лежат папиросы для гостей, я знаю. После чего открыл форточку, поставил на подоконник многострадальную чашку, из которой пил кофе и водку и закурил, меланхолично глядя в окно. – А вот и мы! – Дверь открылась, и в кухню вошли мама и её приятельница. – Шо я вижу! Семён Маркович, я ни разу не видела вас с папироской. Разве вы курите? – В голосе Розы Моисеевны звучало неподдельное удивление. – Теперь куру… – Печально поведал доктор, сделал глубокую затяжку и меланхолично выпустил дым в форточку. – Так, а я шо-то не поняла. Мы что-то празднуем? И шо? – В голосе мамы сквозила ирония, но чувствовалась и большая доза тревожного изумления. – Таки-да! Празднуем. – Голос доктора был по-прежнему печальным и отрешённым. Словно он сообщал родственникам о скорой кончине больного. – Так зачем же водкой? Семён Маркович, в буфете есть приличный коньяк, а водку я пользую только в лечебных целях для примочек. – Нет, Фира. Коньяк тут не поможет, только водка. И не примочки, а вовнутрь! – Вей з мир! Вы нас пугаете! Шо случилось? Миша, шо с доктором? – Ничего мамочка! Просто мы обсуждали, как мне лучше устроить сдачу экзаменов за начальные классы, вот Семён Маркович и задумался, к кому обратится за экстернат. – Семён, это так? – Таки – да, Фира! Кто я такой, шоб не соглашаться за то, шо сказал Миша? Семён Маркович выкинул папироску в форточку, устало сел за стол и потянулся к бутылке. Но мама ловко выхватила «лекарство» из рук доктора и укоризненно произнесла: – Семён Маркович, нам сегодня ещё ехать в консерваторию! Вы забыли, шо уже договорились с мадам Рейдер за то, чтоб Юлия Александровна посмотрела Мишеньку? – И что? Ваш мальчик таки хорошо поёт? – В голосе Розы Моисеевны сквозил неприкрытый интерес и предвкушение «вкусной» новости, с которой не стыдно и по подругам прокатиться, и по их же ушам проехаться… – А ещё я играю на аккордеоне и гитаре! Со стороны доктора послышался приглушённый всхлип.