– Учти, в протоколе будет написано не совсем то, что ты говорила. – В смысле? – Ксения, я приложу все силы к тому, чтобы тебя не вызывали в суд для дачи показаний, но, если вдруг без тебя будет все-таки не обойтись, учти, что ты должна будешь говорить по протоколу. Следователь встретится с тобой еще раз и проинструктирует… – Да я и так прекрасно помню, как все было! – А надо будет говорить, не как было, а как надо! Ксюша удивилась. Она хоть и не особенно внимательно слушала на уроках обществоведения, но все-таки уяснила, что ложные показания давать нельзя, это не только плохо и аморально, но и является уголовным преступлением. И мама всегда учила ее говорить правду, строго наказывала, если Ксюша пыталась что-то от нее утаить, и вдруг предлагает такое… Нет, она, наверное, неправильно просто поняла. Ведь следователь не стенографист, он не дословно записал Ксюшин сбивчивый рассказ, а придал ему стройный и лаконичный вид, и на суде, наверное, тоже надо говорить коротко и по существу, чтобы не задерживать и не путать людей. Вот что мама имеет в виду… Оказалось, нет. На суде надо будет сказать все наоборот, поменять местами виноватого и жертву. Ксюша смотрела на маму во все глаза, не веря, что она предлагает это всерьез. – А другие? Я же там не одна была… – И что? – Другие скажут правду, и меня посадят за лжесвидетельство. – Не посадят, ты еще маленькая. – Все равно как-то стремно… – Фу, что за выражения! Следи за языком! – воскликнула мама. Ксюша потупилась и ничего не ответила. – Другие тоже скажут то, что надо. – Мама, – удивлению Ксюши не было предела, – там была куча народу, не могут же все они соврать. – Ксения, это уже не наша забота. Следователь обещал, что все свидетели дадут одинаковые показания. – Почему? – Потому что так надо! – отрезала мама. Ксюша нахмурилась. Она не считала себя образцом честности. Другой раз могла и приврать насчет больной головы, чтобы не ходить в школу, и плохие оценки утаить, и насчет забытых тетрадок и потерянных ключей втирала учителям с большим удовольствием. Бабушка так частенько называла ее лгунишкой и говорила, что она соврет – недорого возьмет. Но одно дело сочинять про себя, а наговорить на чужого человека – совсем другое. – Ксюша, деточка, пойми одно – твои слова ничего не значат и ничего не решат. Все уже определено, свидетели будут говорить одно и то же, а если ты выступишь с противоположным мнением, результат будет ровно один – над тобой посмеются, скажут, что маленькая и глупенькая, испугалась и от страха не поняла, что происходит, вот и все. – Мам, но я все видела и все поняла, и вообще даже не испугалась. Там и бояться-то было нечего, я с этой девчонкой отбежала чисто на всякий случай. Вздохнув, мама притянула ее к себе и поцеловала в макушку, совсем как в детстве. Ксюша поняла, что мама не сердится, и сразу стало легче. – Этот мужик не виноват, а наоборот, – сказала она. – Ксюша, сколько раз повторять, что слово мужик грубое, и употреблять его нужно только в определенном контексте. – Хорошо, только он все равно не виноват. – Деточка, с ним уже все решено, его признают виновным с тобой или без тебя, разница только в том, что, если ты подпишешь, у тебя появляется шанс. – Какой? – горько усмехнулась Ксюша. – Сесть в тюрьму? – А ты знаешь что, ты не хами! – взвилась мама. – Ты вот фанаберии свои демонстрируешь, журналистов посылаешь, против завуча идешь и думаешь, что так тебе с рук все и сойдет? – Мне директор разрешил. – Он разрешил и забыл, а завуч будет тебе характеристику писать и оценки в аттестат ставить. Последний год, а ты выпендриваешься! И я еще должна выслушивать от этой малахольной училки, – мама поморщилась, – получила от нее «ну и характер у вашей девочки!», думаешь, приятно матери такое слушать? Мы с бабушкой не стали тебя ругать за это самоуправство, поняли, что оно продиктовано твоей скромностью, но сейчас, Ксюша, прошу тебя, соберись и пойми, что эти показания – твой единственный билет в интересную жизнь. У меня нет ни связей, ни денег на взятку, а у тебя нет уникальных способностей, и я уже смирилась, что твой потолок – это пед, но теперь мне твердо обещали, что тебя примут в любой институт по твоему выбору, а еще по комсомольской линии продвинут. Тебя секретарем комсомольской организации школы сделают, если только захочешь, а с такой биографией и без блата в престижный вуз берут. – Но у нас есть уже секретарь. – Подвинется, – выплюнула мама. – Мам, мне кажется, это вранье. – Я думала об этом, но там такие серьезные люди, что им это ничего не стоит. Гораздо проще выполнить свои обещания, чем гадать, а не отчебучат ли что-нибудь эти ничтожные обманутые людишки. – Но я же этому дядьке жизнь сломаю. – Ксения, запомни, пожалуйста, что если ты сама о себе не позаботишься, то никто о тебе не позаботится. Раз и навсегда это выложи золотыми буквами в своем сознании, чтобы постоянно было на виду. Дядька этот десять раз бы через тебя переступил, и любой другой человек переступит, если перед ним замаячат такие возможности, какие сейчас открываются перед тобой. Да и ничего ты ему особенно-то и не сломаешь, максимум, дадут пару лет условно, так он этого даже не заметит, зато если ты сейчас не воспользуешься шансом, то второго не будет никогда. Ксюша почувствовала, что уже сдается, что в маминых словах – истинная правда, а она, действительно, просто упрямится: – Мам, ну я не знаю… Вроде как врать нехорошо. – Ксюша, милая, посмотри на меня, – вдруг сказала мама. Ксюша повиновалась. Серая от усталости женщина, на лице застыло брюзгливое выражение, глаза потухшие… Когда они ругаются, мама часто орет, что она выжатая мочалка и ломовая лошадь. А в молодости была прямо очень, когда Ксюша рассматривала старые альбомы, то остро жалела, что внешностью пошла не в маму, а в невзрачного отца. – Тебе нравится то, что ты видишь? – Ну да, ты же моя мама. – И ты хотела бы прожить такую же жизнь, как у меня? На нудной работе, едва сводить концы с концами, ни на что не влиять, ничего не решать, и бессильно наблюдать, как твою дочь держат за второй сорт, потому что ты не можешь достать ей нормальной модной одежды, и она тебя за это ненавидит? – Ничего я не ненавижу… – Не об этом сейчас речь. Ты хочешь через двадцать лет не спать ночами от мысли, что не можешь устроить дочь в нормальный институт, потому что у тебя нет блата, одновременно понимая, что твой ребенок в три раза умнее тех, кто будет там учиться? Так ты хочешь провести жизнь? Ксюша предпочла не отвечать на этот скользкий вопрос. – Да, я ничтожество, – продолжала мама, – и умру, не поцарапав земной коры, но это не потому, что я глупая или ленивая. Нет, Ксения, я трудилась дай бог каждому, но никто и никогда ничем мне не помог и не поддержал. Все, кто был рядом со мной, только брали и оценивали беспристрастно, но руки помощи никто не протянул. Ах, трудись, ах, добивайся! Да, это прекрасные лозунги, но даже если ты идешь очень быстро и не останавливаешься, ты преодолеешь меньшее расстояние, чем тот, кто едет на машине. Сейчас, Ксюша, у тебя появляется шанс в эту машину сесть, и, если ты им не воспользуешься, транспорт уедет и никогда не вернется. Ксюша привалилась к маминому боку. Так давно они не сидели вместе, что она уже и подзабыла, как это приятно. Да, хорошо бы сесть в эту машину… Можно представить себе, как вытянутся рожи у одноклассников, когда ее сделают секретарем комсомольской организации, а Славик Вавилов кубарем слетит со своего насиженного места… Он хороший парень, ну и что? Его выбрали не за заслуги, а потому, что мама у него директор мебельного магазина, и подвигов никаких он отродясь не совершал, и в журналах про него непромытые Мараты Михайловичи не писали. Дураку ясно, что Ксюша достойнее Славика, и будет только справедливо, если она займет его должность. На институт плевать с высокого дерева, но поступить на филфак университета – это реально билет в другую жизнь. Во-первых, там можно захомутать нормального перспективного парня, а в педагогическом институте выбрать не из кого, туда идут последние обсосы, которых мамы боятся в армию отдать. После филфака есть шанс по распределению не загреметь в школу, а поехать в загранку, или хотя бы устроиться работать во Внешторг, можно будет хоть одеться нормально, ну и вообще, мир посмотреть, всякое такое. Ксюша вспомнила, как сидела с тем дядькой, зажимая ему рану, и думала, что он умрет у нее на руках, и ругала себя, что ей не страшно, хотя нормальный человек должен бояться трупов. И жалко ей особенно его не было, так чего сейчас начинать? Мама права, ему два года условно, а ей – пожизненное уныние и беспросветность. – Знаешь, Ксюшенька, почему коммунизм никогда не победит и до социализма мы тоже вряд ли доберемся? – вдруг спросила мама. Ксюша вздрогнула, озадаченная такой резкой сменой разговора. – Ну и почему? – Потому что лозунг «от каждого по способностям, каждому по труду» не выполняется именно в первой его половине. Страшно именно то, что берем мы не по способностям. Одному надо в дневном стационаре психиатрической больницы коробки клеить, а он оборонным предприятием руководит. Другому бы в опере петь на радость всему миру, а он во дворце культуры ведет хоровой кружок. И получается в итоге «от каждого по блату и каждому по блату», и воевать с этим бесполезно, если у тебя нет волосатой руки, в твою сторону никто даже не посмотрит. Так что выбирай: или ты сейчас обзаводишься влиятельным покровителем, или так всю жизнь и будешь биться лбом об стенку. Мама обняла ее рукой в шали, как крылом. От шали чуть пахло французскими духами, которые давным-давно кончились, а аромат остался. – Ксюшенька, – продолжала мама, – я знаю, что бываю с тобой слишком строга, но это только для твоей пользы, я ведь хочу, чтобы ты выросла у меня хорошим человеком, чтобы жизнь твоя сложилась интересно и радостно, и если для этого нужно, чтобы ты меня возненавидела, что ж, оно того стоит. Я думаю только о твоем счастье. – Я знаю, мама. – Моя жизнь, к сожалению, не задалась. Карьера – ноль, личное счастье – ты сама знаешь, но, если ты выбьешься в люди, я буду знать, что жила не зря. – Мам, я постараюсь! – изо всех сил пообещала Ксюша. – Надо просто подписать бумагу, и все. Знаешь, можно вообще не читать, что там написано. Ты рассказала следователю все, как было, а что он записал – это уже его проблема. Ты нормальная советская школьница, привыкла доверять людям, особенно милиционерам, и тебе просто неудобно показалось за ним проверять, да еще в его присутствии. Ведь есть же такое правило, что неприлично пересчитывать деньги в присутствии того, кто их тебе дал, и здесь тот же самый принцип. Ты подписываешь, а остальное целиком на совести следователя. – Ну это ж типа самообман! – ахнула Ксюша. Мама усмехнулась: – А ты честно мне скажи, если бы я не начала этот разговор, стала бы читать или нет? Наверняка бы не глядя подмахнула. И вот еще о чем подумай – где этот мужик? – В смысле? – Ты спасла человеку жизнь, так, где он? Спасибо хоть сказал? Нет! Ни разу не объявился, мол, дорогая Ксюша, как мне тебя отблагодарить, а ведь он прокурор, а не хрен собачий! Или, может, жена его, доцент, между прочим, университета, пришла к нам в дом и спросила, не хочешь ли ты туда поступить, потому что за спасение любимого мужа она легко пристроит тебя на любой факультет? Не было такого? Ах, а почему? А потому, доченька, что это номенклатура, цари, а мы для них быдло и ничтожество. Подумаешь, какая-то чернь не дала мне истечь кровью, так это ее прямая обязанность, она для этого на свет родилась. Почему-то мама той девочки нашла возможность тебя отблагодарить, репортаж по телевизору устроила, в газете статью, цветы мне принесла на работу, ах, какую я прекрасную дочку воспитала. А этот – нет. И ты его еще ценой своего будущего покрывать должна, ага, разбежались, как же. Ксюша вздохнула. Действительно, могли бы как-то… Просто позвонить хотя бы или встретиться, она бы посмотрела, как этот дядька выглядит живым. Похоже, ему на Ксюшу действительно плевать, а раз так, то и ей на него тоже. Подпишет что надо, если это единственный шанс на нормальную жизнь. Ноябрь Последние дни Анатолий смотрел в будущее с оптимизмом. Следствие – дело долгое, особенно по ДТП. Пока автотехническая экспертиза, пока то се, они успеют уехать, и никто их не найдет, да и искать не станут, обойдутся показаниями других свидетелей, а он вроде как и обещание не нарушит, и греха на душу не возьмет. И совесть чиста, и мстить ему не за что, прекрасно!