– Ничего себе. – С детства так обожаю. – А у меня жена цукаты делает. Открыв нижнюю секцию буфета, Федор среди множества пакетов с пряностями, банок с орехами и других запасов нашел небольшой холщовый кисетик с цукатами, открыл его и высыпал часть на блюдечко. В воздухе остро пахнуло Новым годом. – Угощайся. – Мировой, кстати, закусон, – одобрил Сергей. – А то, – с гордостью улыбнулся Федор. – Рад тебя видеть, Сережа, но вообще ты зря ко мне пришел. – Почему? – Я все. Сбитый летчик. – Суда ведь еще не было. Федор многозначительно скосил глаза. – Нет, правда, Федор Константинович! Если взять грамотного адвоката… Усмехнувшись наивности молодого коллеги, Федор разлил по новой. – Не приходи больше, а главное, не вступайся за меня, Сережа. Как бы ни хотелось, молчи. Это приказ. – А вы так и не вспомнили? Федор постучал себя по голове и развел руками. – Жаль. Если бы знать, как оно на самом деле было… – Да так, наверное, и было, как они говорят. Сергей поморщился: – Очень сильно в этом сомневаюсь. – Ты только не вздумай ляпнуть такое в приличном обществе, – совершенно серьезно произнес Федор. – Правда, Сереж, мне будет грустно знать, что я утоплю твою карьеру. – Вообще-то я не один за вас. – Так передай своим соратникам, чтобы заткнулись. Ты только представь себе могущество Воскобойникова, умножь на его отцовское горе и прикинь, станет ли он спокойно смотреть на людей, которые сочувствуют убийце его единственного сына? – Но… – И я его, в общем, понимаю. Наверное, если бы некому было мстить, он бы просто застрелился, а так в жизни остался хоть какой-то смысл. – А вы? – Что я? – не понял Федор. – Вы не хотите отомстить убийце вашей… – Сергей замялся, – Глафиры? Федор покачал головой: – Я сам виноват. И в аварии, кстати, тоже. Знаешь, сколько раз я отмазывал Мишу, когда его ловили пьяным за рулем? Если бы хоть каждый третий раз его наказывали по закону, парень давно на трамвайчике бы катался и был бы сейчас жив и здоров. А если уж совсем по чесноку, то зону бы топтал, и был не так, может быть, здоров, но хотя жив был бы точно. Так что, Сережа, каждый человек не только кузнец своего счастья, но и плотник своего гроба, и обижаться-то не на кого, кроме самого себя, если вдумчиво оглядеться. – Звучит как тост, – мрачно сказал Сергей. Федор налил ему, освежил себе и подсыпал на блюдечко еще Таниных цукатов, с опозданием вспомнив, что делались они не просто так, а для каких-то возвышенных кулинарных целей вроде рождественского кекса. Оставалось надеяться, что жена обнаружит пропажу уже после его посадки. Выпив, он спросил о судьбе Глашиного убийцы, и Сергей сказал, что он сидит в психушке, откуда, видимо, уже не выйдет, потому что врачи признали его душевнобольным и невменяемым[1]. Федор пожал плечами. Что ж, невменяемый так невменяемый, специалисты вынесли официальное заключение, и теперь нравственное чувство требует от него признать, что сумасшедший – это явление природы, он не сознает своих действий и не может ими руководить, поэтому нельзя испытывать к нему ненависти и жаждать мести, точно так же, как нормальному человеку не придет в голову мстить, например, урагану или землетрясению. Остается только скорбеть и оплакивать потерю. Ладно, он сам виноват, а что делать другим людям, чьи близкие стали жертвами маньяков, когда им говорят, что убийцу ваших самых любимых людей надо не наказывать, а лечить? Мстить вам некому, так что утешайтесь христианской идеей всепрощения и слухами о том, что в психушке хуже, чем на зоне. Как у них получится поверить, что человек, с дьявольской хитростью и холодным расчетом выслеживавший своих жертв, прекрасно оценивающий обстановку и грамотно избавляющийся от улик, изворотливый настолько, что его двадцать лет не могли поймать, вдруг, оказывается, все это время не ориентировался в окружающей действительности, не отдавал себе отчета в своих действиях и не был способен ими руководить?.. С другой стороны, человека, убивающего ради удовольствия, нормальным тоже не назовешь. Язык не повернется. Прав был известный психиатр и крупный специалист по маньякам Витя Зейда – проблема эта требует тщательного изучения, межотраслевого исследования, в которое должны включиться и врачи, и криминалисты, и юристы, особенно законодатели. Возможно, потребуется ввести особую категорию вменяемости для преступников этого рода, потому что расстреливать вроде как не годится, если их толкает на преступления сила, которой они не в состоянии сопротивляться, а оставлять в живых – оскорбительно для родственников жертв. Возмездие не исцеляет, оно даже не облегчает боль, но все же позволяет человеку дышать, а это уже немало. До аварии Федор относился к наглому Виктору Николаевичу Зейде и его инициативам с прохладцей, а сейчас вдруг остро пожалел, что все кончено и не придется с ним работать. И создать что-то интересное и новаторское тоже не получится. Точнее, получится, но не у него. Пока Зейда покоряет научные вершины, Федор в самом лучшем раскладе будет топтать зону, а вернее – лежать где-то в вечной мерзлоте под безымянным крестом. Черт, сколько интересного он пропустил, прошел мимо, разменял свои способности, энергию и полномочия на лакейское прислуживание вместо того, чтобы делать по-настоящему хорошие вещи! А теперь поздно. Жизнь прошла, ничего не исправить. Наскоро чокнувшись с Сергеем, он замахнул полную рюмку коньяка. – Если ты действительно хочешь мне помочь, – сказал Федор и на слегка подгибающихся ногах отправился в коридор, где возле телефона лежала семейная записная книжка, – то после суда позвони вот этой бабульке, Гортензии Андреевне. Она на вид очень страшная, но ты ее не бойся, а попроси телефон некоего Виктора Зейды, в узких кругах известного, как Фригмунд Зейд. – Ясно, – охотно кивнул Кузнецов. – Ключ в яйце, яйцо в утке, утка в больнице… – Не перебивай. Поговори с ним про его научные устремления. – Зачем? – Может, заинтересуешься. Может, вы вместе горы свернете, откуда я знаю. Главное, не разменивайся на всякую ерунду и гниль, как это сделал я. – Федор Константинович, что вы такое говорите… – Что было, то было. Главное, Сережа, я успеваю улыбнуться, я видел, кто придет за мной. Октябрь Движимая нехорошим предчувствием, Ксюша купила в киоске «Союзпечати» свежий номер журнала «Костер» и, когда он сам услужливо открылся на нужной странице, застыла в ужасе. Ее отказ отвечать на вопросы не помешал журналисту накатать огромный очерк про комсомолку Кругликову, героическую героиню, и прямо возле киоска Ксюшу чуть не стошнило от патетики, коей сверху донизу был пронизан сей опус. Придя домой, она прочла статью еще раз внимательно, надеясь, что она окажется не так плоха, как представилось на первый взгляд, и действительно, оказалась не так, а гораздо хуже. Барабанного боя и кумача в тексте было столько, что стало ясно – непромытый Марат Михайлович откровенно над нею поглумился. Трескучие фразы «Невзрачная девчушка Ксюша делом доказала, что в жизни всегда есть место подвигу», и «Комсомолка Кругликова закрыла своим телом ребенка, как когда-то комсомолец Матросов бросился на вражеский дот», ясно показывали, что журналист над ней стебется, уж в чем-чем, а в этом Ксюша разбиралась отлично. В очерке поместили ее снимок из прошлогоднего школьного альбома, отчего статья напоминала некролог, и Ксюша совсем расстроилась. Как там сказал директор – гении и герои должны быть мертвыми? Вот и ее вроде как убили, только понарошку. Ксюша тяжело вздохнула. Что ж, надо приготовиться к тому, что завтра ей расскажут, что именно, как и в каких позах она закрывает своим телом. У троих ребят из класса есть младшие братья пионерского возраста, они наверняка выписывают «Костер», и, черт возьми, даже интересно, что подрисуют к ее фотографии. С другой стороны, и без младших братьев обойдутся, ведь Пылесос не дремлет, там и ее фотография тоже есть, с восхвалениями, которые она, старая лоховица, наверняка приняла за чистую монету, и завтра прямо с утра, лопаясь от гордости, прикнопит статью на стенд «Ими гордится школа». Или на «Наши чемпионы», если на первом месте вдруг не окажется. Может, ради такого дела даже школьное радио включит, которое обычно оживает только по большим праздникам. Самое лучшее, что можно придумать сейчас, – это заболеть. Недельку хотя бы профилонить, а там ребята про нее забудут, потому что над тем, кого нет, издеваться неинтересно. Надо сказать, что у нее болит голова и тошнит, и мама разрешит не ходить в школу, насчет здоровья она уступчивая. Только сначала придется посидеть с кислым видом за ужином, чтобы точно поверили. Пока Ксюша прикидывала, как разыграть свою симуляцию, мама сама вошла к ней в комнату. – Ксения, нам надо поговорить. Помнишь, ты ходила к следователю? Ксюша кивнула. – Так вот, это была, оказывается, неофициальная беседа. Чтобы закрепить твои показания, тебе нужно расписаться в них в моем присутствии. Следователь оказался так любезен, что сам заедет к нам сегодня вечером. – Хорошо. – Тебе надо расписаться, где он укажет, и все. – Ладно. – И ни в коем случае не задавай лишних вопросов. – И не собиралась. – Он указывает тебе ручкой, ты молча расписываешься, и на этом ваше общение заканчивается. – А что еще-то? – удивилась Ксюша.