Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 30 из 31 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
А он, Попов, оставался здесь, на берегу, на своей земле, в своем мире, с тишью лабораторий и лекционных залов, со всем тем, что было для него и дорого, и тяжело и что не мог он никогда променять на то, чем жил тот, другой. Своя судьба, свои мотивы. БРЕМЯ СОВЕСТИ Попов вышел из своего директорского кабинета. Зашагал по коридорам института. К внутренней лестнице, ведущей в профессорские квартиры. Студенты попадались навстречу, несмотря на лекционный час. Одни спешили с ним поздороваться, почтительно кланяясь, другие избегали его, будто не видя. Были и такие, что смотрели даже с вызовом. Раньше, когда он был только профессором физики, он этого не замечал. Это новое положение, в котором он очутился, — смутное, мучительное. Да и время еще такое… Институт бурлил. Как бурлила вся страна, учебные заведения, университеты. А он чувствовал, что он, директор института — и не просто директор, а первый выборный директор, — не может все-таки в такое время найти до конца общий язык с ними, что встречаются ему сейчас в коридорах. Не то, совсем не то, что было у него с ними за кафедрой лектора или за столиками физических экспериментов. Хотя ему и не в чем себя упрекнуть. Но они, видно, хотели от него большего. Гораздо большего, чем он мог. Он — как меж двух огней. Зашел на квартиру предупредить Раису Алексеевну: — Опять приглашают… — Зачем? Только пожал плечами. Что можно ответить на это «зачем» в то время, когда повсюду обыски и аресты, когда против демонстрантов и забастовщиков идут в атаку казачьи сотни, когда действует приказ петербургского генерал-губернатора Трепова «Патронов не жалеть!», когда в Москве Семеновский полк расстреливает баррикады Красной Пресни… И когда у него в институте… Морозный, опаленный декабрь 1905 года. Попов, по-директорски официальный, в шубе, в меховой шапке, вышел из подъезда на Песочную улицу и сел в поданные сани, застегнув полость. Она провожала его взглядом из окна. Сколько ему выпало за последнее время! «Опять приглашают…» Это не приглашение. Это вызов, строгий, неукоснительный вызов. Вызовы к градоначальнику Петербурга, вызовы к министру… Каждый раз он возвращается совсем подавленный. Сегодня опять. Кто его опять потребовал? Градоначальство, министерство?.. Санки тронулись. На углу Аптекарского, против главного входа в институт, городовой, узнав Попова, директора, отдал честь. Соседний перекресток — опять городовой. А в отдалении — двое конных. Не говоря уж о фигурах, снующих здесь вокруг, особенно в последнее время. Электротехнический институт признан в Петербурге одним из мест неблагонадежных. Студенческие сходки, братания с рабочими, раздача прокламаций, нелегальные явки… Смутьяны! Это о многих из тех, кого встречает он каждый день в коридорах. Дальше по дороге, как выехал он с Аптекарского острова на широкий проспект, меньше чувствовалась эта напряженная обстановка. И прохожие были другими, держались не так, как там, ближе к окраинам. Хотя и здесь больше, чем обычно, встречалось полицейских чинов, конных патрулей. На Троицком мосту стояла охрана. Снег на Марсовом поле был изрыт копытами лошадей, прочерчен следами колес. Артиллерия? А на главных улицах, на Невском текла оживленная, нарядная толпа, проносились щегольские сани, витрины магазинов манили покупателей. Несмотря на все события, Петербург, светский Петербург деятельно готовился к встрече Нового года. Попов велел свернуть на Морскую. Длинная, строгая, даже несколько сумрачная улица, вдоль которой тянутся тяжелые казенные здания. Наконец, миновав Мариинскую площадь, сани остановились у подъезда. Канцелярия министра внутренних дел. …Министр заставил его ждать. Верный признак, что беседа не обещает ничего приятного. Что ему, министру, до того, что ждет его сейчас в приемной директор одного из крупнейших учебных институтов, ординарный профессор, уважаемый всеми ученый! Что ему до этого, когда он, министр Дурново, недавно назначенный в свое кресло, облечен почти неограниченной властью по искоренению всякой революционной смуты и противоправительственных выступлений! По его предписаниям генерал-губернаторы посылали карательные отряды, производили аресты «политиков», отправляли в ссылку. Дурново должен был оправдать возлагаемые на него надежды. Что ему наряду со всем этим сломить там какого-то профессора! Знал ли он даже, что этот директор, статский советник Попов — создатель такого открытия века, как беспроволочный телеграф? Он только знал, что Электротехнический институт находится в ведении его министерства и потому господин Попов состоит в его, Дурново, полном подчинении. Этот институт — бельмо на глазу. У всех в памяти еще недавняя грандиозная забастовка почтово-телеграфных служащих. Среди телеграфистов немало выпускников Электротехнического института. Главные зачинщики. Не говоря уж о массе его студентов, этих «длинноволосых» в несмазанных сапогах, зараженных ядом бунтарства. Набросились с палками, утыканными гвоздями, на полицейские патрули, которые были выставлены вокруг института, чтобы не допустить в нем сборищ. С палками против полиции! Устроили у себя в чертежной библиотеку-читальню для рабочих и развесили по стенам вырезанные из книг портреты. И кого же! Маркса, Энгельса, Белинского, Чернышевского, Герцена… Прогнали пристава, который прибыл в институт, чтобы выдать на всех студентов пропуска. Пристава обезоружили, бланки пропусков порвали… А выборный их директор Попов не может или не хочет навести порядок. И то ли еще творится в этом институте! Красное пятно оказывается на самом ведомстве министерства, которому, казалось бы, в первую очередь надлежит наблюдать, искоренять и прочее. Министр был крайне раздражен. И, когда Попов наконец был приглашен в непомерно великий кабинет, где под огромным портретом государя едва виднелась маленькая головка министра за столом, его встретил тяжелый, холодный взгляд, полный начальственного гнева. Министр не вышел ему навстречу, не протянул руки, а только, коротко взмахнув, сказал: — Прошу садиться! Это уже было на грани невежливости. И во всей дальнейшей беседе Попов должен был обращаться к нему «ваше превосходительство», а Дурново бросал ему безликое «вы». — Как же вы думаете выйти из положения? Исправить репутацию вверенного вам института? Они встречались уже однажды в этом же кабинете, месяца полтора назад. Особое совещание министров вынесло постановление «о недопущении собраний в высших учебных заведениях». А на другой же день после этого состоялся совет профессоров Электротехнического института под председательством Попова и решил по-своему: «Совет признает, что он не имеет не только возможности, но и нравственного права препятствовать устройству публичных собраний в помещениях института». Прямой вызов государственным установлениям! Совет профессоров потребовал еще свободы слова и неприкосновенности личности, немедленного созыва Учредительного собрания, отмены смертной казни и амнистии политическим заключенным. Каждое из этих требований равносильно преступлению в глазах министра. «Нравственное право!..» — это выражение Дурново повторял тогда с особо злой иронией, он, всемогущий министр, знающий в своих действиях только одно право: право власти и принуждения. Спустя несколько дней еще новый случай. Из окна третьего этажа института был вывешен большой красный флаг с надписью крупными белыми буквами: «Да здравствует демократическая республика!» Флаг провисел почти два дня. Департамент полиции донес об этом, конечно, в министерство внутренних дел не без намека: смотрите-ка, что у вас творится в собственном ведомстве! Что же должен был испытывать министр! А что Попов? Разве он как-то разделял идеи, побуждения некоторых студентов? Он был далек от всего этого. И не оправдывал их крайних поступков. Даже жалел: все эти события отвлекают от занятий, от науки. Но у него были свои взгляды, свои устои… И в ответ на требование Дурново — как собирается Попов осуществлять в подобных случаях свою власть директора — он, Попов, выпрямился в кресле посетителя и коротко сказал: «Как подскажет совесть, ваше превосходительство». Дурново это, конечно, тоже запомнил. А сейчас, по его мнению, дело приняло уж совсем опасный оборот. — Вы знаете, что в вашем институте орудуют большевики? — спросил министр, зачем-то понижая голос. — Подобное расследование не входит в обязанности педагогического совета или директора, — ответил Попов. — Сия привилегия принадлежит другим лицам. — В том и беда, что вы считаете, будто все это вас не касается! — резко заметил министр. — Между тем в ваш институт проникла рука их главаря. А может быть, и сам он. Ульянов-Ленин. Вы слышали? Министру доносили, что Ленин, вождь большевиков, вернулся из эмиграции в Россию, что, возможно, он скрывается где-то в районе Электротехнического института и тайно выступает на собраниях. Полиция его разыскивает. — Мне ничего об этом не известно. И не может быть известно, — подчеркнул Попов. Он не знал, конечно, что Ленин трижды за короткий срок бывал в институте, делал нелегально политические доклады на местных партийных собраниях, что его устраивали на ночевку и дневное жительство то в студенческих комнатах, то в подвальном помещении, то в небольшой комнатке за первой аудиторией, куда ведет дверца, скрытая за грифельной доской. Власти догадывались, но… — Мы должны ввести полицию в институт. Покончить с крамолой, — заявил министр. — Это невозможно, ваше превосходительство. — Как — невозможно? — Это противоречит уставу учебных заведений. Соблюдение законности… — Законности! — прервал Дурново. — А ваши бунтовщики соблюдают законность? Устав запрещает политическую деятельность в стенах учебных заведений. Вдруг министр слегка наклонился вперед к собеседнику и проговорил более мягко, почти доверительно: — Мы не собираемся действовать грубо. Направим в институт сыскных агентов. Негласно. Для наблюдения. — Вы предлагаете мне сделку, ваше превосходительство? — ответил Попов, меняясь в лице. — Вы выражаетесь довольно странным образом, — снова обдал его холодом министр. — Государство просит у вас помощи… Только и всего. Пустяк! — Вы этого не сделаете, ваше превосходительство, — глухо произнес Попов. — Почему же, позвольте вас спросить? — притворно поинтересовался министр. — Потому что я, как директор, не дам на это согласия. — Вы! — вскрикнул министр. — Вы отдаете себе отчет, милостивый государь, что вы говорите? — Вполне, ваше превосходительство. Право и закон на моей стороне. — Ага! Оказывается, вы главный их потатчик! И мы вас… — Ваше превосходительство, я не обязан выслушивать оскорбления! — Попов поднялся из кресла и направился к выходу. — Все равно! Я вас заставлю!.. — крикнул ему вдогонку министр, в ярости ударяя по столу. …Домой на свою профессорскую квартиру Александр Степанович вернулся сам не свой, бледный, с трудом выговаривая слова. К обеду все же попытался сесть со всеми. Но не мог есть. Сказал, что устал, болит голова. Раиса Алексеевна помогла ему встать, уложила на диван в кабинете. Притворила двери. Она как врач понимала его состояние. Непомерная ноша обязанностей. Всю жизнь непомерная ноша. Его изобретение. И все, что за ним последовало. И еще этот год. Год тяжелых переживаний, тяжелых потерь. Поражение России в войне с Японией. Слабое оснащение русских войск и флота установками беспроволочного телеграфа (да и то в большинстве иностранных марок!), из-за чего корабли Тихоокеанской эскадры теряли ориентировку в морском бою. Цусимская катастрофа. Гибель адмирала Макарова, гибель многих учеников Александра Степановича — минеров, электриков, телеграфистов. При Цусиме погиб его лучший, верный помощник во время Гогланда — унтер Андрей Безденежных. Страшный год… И еще новая обязанность выборного директора, от которой он не мог отказаться. Не считал себя вправе отказаться в такое смутное время. А теперь эти вызовы. Градоначальник, министр… Раиса Алексеевна тихонько заглядывала в дверь: как он там? Бесконечно усталый от всего, что легло на его плечи. Все же он пересилил себя и, как ни плохо чувствовал, поехал в университет, на заседание Русского физико-химического общества. Его недавно избрали товарищем председателя физического отделения, и он считал для себя невозможным отсутствовать на этих ученых собраниях. А вернувшись, слег совсем. Через день к вечеру, когда весь Петербург готовился встречать Новый год, его не стало. Александр Степанович умер. От кровоизлияния в мозг, как определили медики. Похоронная процессия направилась с Аптекарского, через Литейный мост, по Невскому, Лиговке, через весь город, на далекое Волково кладбище. Нестройные ряды идущих в тишине за белым гробом под балдахином и колесницей с венками. Прохожие останавливались. «Кого хоронят?» — «Профессор какой-то…» Но у полиции даже эта безмолвная процессия вызвала беспокойство: не произойдет ли какой демонстрации? Особенно когда увидели форму Электротехнического института с желтым почтово-телеграфным околышем. Шли студенты института, профессора и преподаватели, провожая своего директора, шли представители Физического общества, провожая своего товарища по науке, шли преподаватели и слушатели Минного класса, кронштадтские моряки, провожая того, кто был с ними вместе много лет на военном острове и кто сделал на этом острове свое главное дело. Его университетские друзья, его родные, дети и Раиса Алексеевна, идущая мужественно всю дорогу. На кладбище его опустили рядом с тем местом, что называется «Литературные мостки». Говорили последние речи, прощальные слова, военный инженер в серой форменной шинели прочитал свои стихи, нескладные, чувствительные. Стояли молча старые друзья — Георгиевский, Любославский, стояли капитаны Тверитинов, Троицкий, лейтенант Колбасьев… Хмурый январский день походил на сумерки. Снег медленными хлопьями падал на взрытую землю, на восковые цветы. Все разошлись. Лишь самые близкие оставались еще тесной группкой у свежего холмика. Не могли уйти. Снег, продолжая падать, все сравнивал, покрывал ровной пеленой. Могильные камни и памятники. Гаршин, Михайловский, Глеб Успенский… Мостки русской культуры. …Газеты дружно откликнулись на его смерть. И крупные из столичных, и помельче, и в других городах. «Тяжелая утрата», «Видный русский ученый и изобретатель», «Ему первому принадлежит честь…», «Россия может гордиться им», «Яркий научный талант…». И тут же строчки сожаления: «Русские люди проглядели, по обыкновению, изобретение своего соотечественника…», «На нем исполнилась злополучная судьба русских изобретателей».
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!