И долго еще неутомимая пресса выжимала у своих читателей вздохи восторга и вздохи умиления. Ах, Маркони! ОДИН НА ОДИН В воскресенье, 30 июня 1902 года, в 11 часов утра на Малый рейд Кронштадта вошел, дымя трубой и под одним изящным парусом, сверкая белизной своих палубных надстроек, итальянский крейсер «Карло Альберто». При входе на рейд отдал салют нации — тринадцать пушечных выстрелов — и выкинул на грот-мачте русский национальный флаг. Усиленным эхом отозвались тяжелые орудийные удары: броненосец «Победа» ответил на салют. Спустя короткое время на воде показался катер, быстро приближающийся к итальянскому кораблю. Катер пристал с левого борта, и по офицерскому трапу не спеша поднялся главный командир кронштадтского порта вице-адмирал Макаров. У верхней площадки его встретили двое — флагман итальянского флота и командир крейсера. Макаров приветствовал иностранных гостей. После обхода караула и официальных церемоний, — как полагается, осмотр корабля. Крейсер был новейшей постройки, и флагман не без гордости показывал русскому адмиралу оборудование и вооружение — скорострельные пушки, машинное отделение с главными двигателями, командирскую рубку с приборами управления, роскошно обставленный салон. Большой корабль, оснащенный по последнему слову техники, должен был свидетельствовать о военной мощи итальянского флота. Именно сегодня было особенно нужно такое представление. В то время как крейсер королевского флота Италии бросал якорь в Кронштадте, сам молодой король Виктор-Эммануил III подъезжал в специальном поезде к летней резиденции Николая II — Петергофу. Подписав договор с Германией и Австрией о Тройственном союзе, он спешил теперь пожать руку русскому государю, как бы намекая этим: еще все возможно и неизвестно, на чьей стороне окажется Италия в будущих конфликтах. Подступ к России осуществлялся двумя путями — и с суши, и с моря. Показ крейсера играл тут немалую роль. Перед адмиралом Макаровым любезно раскрывались все помещения. Офицеры экипажа, вахтенные отдавали ему рапорт на своем мягком, певучем языке. В салоне ему представили: единственный штатский на корабле — господин Гульельмо Маркони. Великий изобретатель беспроволочного телеграфа! Макаров молча кивнул, прямо, в упор посмотрев на этого молодого, ладно скроенного, с энергичным красивым лицом пассажира. Зачем он здесь, этот человек? Что привело его сюда, в северный угол Европы, к российским берегам? И как раз к тому месту, где более семи лет назад совершалось открытие, над которым имя этого молодого подвижного путешественника нависло теперь словно тенью. Нет, не таков он, Маркони, чтобы попусту тратить время ради простой морской прогулки. Итальянский официальный визит в Россию — достаточно серьезный повод. Можно рассчитывать на кое-что под взаимную вежливость царственных рукопожатий. Россия! Умопомрачительные пространства, три флота на разных концах и десяток морей, омывающих страну. Ох, какое поле для беспроволочной телеграфии! Ох, какой рынок для аппаратуры акционерного «Общества Маркони»! И почему бы, пока две королевские особы договариваются друг с другом о своих государственных делах, почему бы ему, Маркони, не договориться о поставках в Россию своих станций? Вот почему крейсер «Карло Альберто» вышел в плавание, оборудованный не только новейшими пушками и корабельными механизмами, но и великолепной установкой беспроволочного телеграфа, находящейся под неусыпным надзором самого Маркони и его ближайшего помощника — лейтенанта Соляри. Станцию охотно всем показывали. За традиционным завтраком адмирал Макаров и Маркони сидели друг против друга. Но Макаров ни разу не взглянул на это приятное, выразительное лицо. А когда итальянский флагман провозгласил тост «за великого изобретателя», русский адмирал, сделав вид, что пригубил, поставил бокал обратно. После десерта Макаров собрался к отъезду. Его провожали до самого трапа улыбками и пожеланиями скорой встречи. Протянул руку — и флагману, и командиру крейсера, и старшему офицеру. Напоследок — Маркони. С официальной частью покончено. Макаров уже не связан этикетом гостеприимства. Он еще раз обернулся к Маркони и сказал: — Вы представляете на корабле новый замечательный вид оружия техники — беспроволочный телеграф. Вам, вероятно, интересно знать, что его впервые изобрел наш физик Попов. Преподаватель Минного офицерского класса здесь, в Кронштадте. Александр Степанович Попов. К вашему сведению. Честь имею!.. И, откозырнув, спустился по трапу в катер. Спустя три дня новая пальба и торжественные звуки гимнов огласили кронштадтские воды. К крейсеру «Карло Альберто» пришвартовалась кокетливо-нарядная, в уборе разноцветных флагов императорская яхта «Полярная звезда». После того как все эти три дня Николай II угощал коронованного гостя то обедами, то балами, то парадом гвардии, пришла очередь итальянцев показать свой коронный номер. Виктор-Эммануил пригласил Николая на крейсер. Пока совершалась медленная церемония приема, два человека, запершись в одной из кают корабля, лихорадочно возились над приборами беспроволочного телеграфа. Один из них, штатский, — Маркони. Второй, в форме морского лейтенанта, — Луиджи Соляри. Вся деятельность Маркони была на людях, он всегда старался быть среди людей, но у него не было дружбы, личной, очень близкой дружбы. Были сотрудники, были сообщники, но не было друзей. Соляри стоял особняком. Он — бескорыстный слуга, преданный духовный невольник Маркони, представитель его дел в Италии и пылкий биограф, восторженно собирающий все его поступки, черточки, словечки. Маркони говорил — Соляри слушал. Маркони приказывал — Соляри повиновался. И сейчас морской лейтенант ждал, что предпримет его господин в такую критическую минуту. Станция на крейсере должна держать связь с Англией — с мощной станцией на мысе Лизард. Маркони готовил эту передачу между Британскими островами и Кронштадтом, как вкусную приправу к угощениям и переговорам обоих монархов. И вот раздаются уже шаги на палубе, а сигналы не получаются. То, что еще доносится ночью, совсем не слышно днем, в эту июльскую пору активного солнца и не менее активных гроз. Даже простейшая буква «С», эти три точки, не раз уже выручавшие Маркони, и то едва различимы в телефон. Англия проваливается куда-то в бездну. Стало быть, провал всего тонко рассчитанного номера! Надежды на поставку! Соляри в отчаянии смотрит на Маркони. Тот с каменным лицом стоит перед приборами. Надо что-то придумать. Предпринять. Немедленно. Иначе… Он вдруг оборачивается к лейтенанту и, указывая на портативный переносный передатчик для местной связи, резко бросает: — Бегите скорей! Пробирайтесь наверх, на бак. Чтобы никто не заметил. Поставьте там и… Спешите, Луиджи, спешите, ради всего святого! …Король Италии Виктор-Эммануил ввел низкорослого царя России в помещение корабельной станции, тесно заставленное всевозможной аппаратурой. Жестом пригласил окинуть все это великолепие металлических и деревянных полированных предметов таинственного назначения. Вот каким богатством обладает итальянский флот! Николай обвел глазами невиданную установку и ничем не выразил своего впечатления. А вот и сам повар этой блестящей кухни. И опять были сказаны те же слова: «Создатель беспроволочного телеграфа». — Мой друг Маркони, — добавил с покровительственной улыбкой король. («Мой друг», — так его называли уже многие: монархи и принцы, министры и короли биржи…) Что же ответил Николай? Что ответил государь «всея Руси»? Подумал ли о том, что в его собственной стране существует некий преподаватель Попов или «статский советник», как именуют в казенных бумагах? Вспомнил ли о том, что после спасения броненосца «Апраксин» сам же подписал «высочайшую благодарность» и денежную награду этому Попову — «во внимание к особо полезным трудам по применению изобретенного им телеграфа без проводов»? Если и подумал, то не сказал. Если и вспомнил, то не выразил никак своего отношения. А только произнес: — Рад видеть… Очень приятно… — несколько ходячих, ничего не значащих фраз. Итальянский король объявил: сейчас будет демонстрация. Маркони произнес краткую, но убедительную тираду о благодетельном значении нового средства связи, о достоинствах аппаратуры его фирмы и, проделав, как гипнотизер, несколько пассов над выключателями и рычажками, открыл сеанс. Он сказал также о тех тысячах километров, что отделяют английскую станцию на мысе Лизард от Кронштадтского рейда. И вслед за его словами, как по мановению волшебной палочки, на телеграфную ленту полились неизвестно откуда толпы точек и тире — выражения самых изысканных, самых верноподданнических чувств по адресу обоих высочайших посетителей. Телеграфист переводил знаки на буквы. Переводчик читал телеграмму со всей возможной торжественностью — о «божьем предназначении королевской власти» и о «мудрости государей». Николай спросил, откуда исходят столь дружественные послания. Маркони дипломатично ответил: — Лейтенант Соляри организовал эту передачу, ваше величество. Правда, прикрывающая ложь. Царь замолчал, видимо не зная, что еще сказать подходящего для такого случая. Тогда итальянский флагман доложил, что в кают-компании высочайших гостей ожидают фрукты и шампанское. И пока вся процессия потянулась туда, в кают-компанию, на баке крейсера лейтенант Соляри быстро сматывал свой переносный передатчик. Разумеется, высочайшим гостям он не показывался. …На другой день на крейсер прибыл личный адъютант Николая и от имени российского императора вручил Маркони награду. Орден Святой Анны — тот самый орден, на котором начертан по-латыни девиз: «Любящим правду, благочестие, верность». Итальянский король отбыл из Петербурга. Готовился покинуть Кронштадт и крейсер «Карло Альберто». Только тогда, накануне отплытия, с утра была допущена частная публика. Большой корабль облепили лодки, ялики, парусники, моторки. Во всех судовых помещениях замелькали дамские платья и шляпы, мужские летние костюмы, соломенные канотье — всюду любопытные лица и всюду наивные вопросы. В носовой части, на баке, на том самом месте, откуда лейтенант Соляри слал потихоньку свои «английские» телеграммы, в кругу восхищенных зрителей стоял Маркони. Здесь же была расставлена для всеобщего обозрения кое-какая телеграфная аппаратура, и он с веселой улыбкой, пересыпая свои объяснения шуткой и остротами, рассказывал через переводчика то, что уже не раз приходилось повторять ему в разных концах света перед разными персонами. Говорил, что для его беспроволочного телеграфа нет неодолимых расстояний. Он перешагнул через Ламанш, передал сигналы между Старым и Новым Светом, а теперь связал Англию с Россией. Маленькая шлюпка, едва заметная на глади обширного рейда, отчалила от берега. Отчалила и стала медленно подвигаться в сторону крейсера. На палубе Маркони просили рассказать о его первых шагах. Он красочно описал: чердачная комната в вилле «Грифон», опыты в садах и среди холмов усадьбы Понтехио… Шлюпка подползала ближе. Можно было различить две фигуры в ней: гребец и против него одинокий пассажир. Взмахи весел становились заметней, как бы сильней. Маркони рисовал перед слушателями картину успехов своего предприятия. Британское правительство предложило ему установить беспроволочную связь с Канадой. Затем последует Австралия… Соляри, находившийся тут же, молча оберегал приборы от прикосновения слишком любознательных рук. Шлюпка пристала вплотную к кораблю. Пассажир, неловко шагнув из нее, стал медленно взбираться по ступенькам трапа. Серый летний котелок его уже показался над бортом палубы. Маркони продолжал занимать своих слушателей, шутливо отвечая на многие вопросы. Вновь прибывший одинокий гость в сером котелке направился туда же, на бак, где сгрудились зрители. По дороге вдруг остановился. Поднял голову. Он смотрел вверх. Там, на фоне бледно-голубого неба, между двумя мачтами протягивалась сеть тонких проволок. Антенна! Он смотрел на нее и, словно вслушивался, как она тихо гудит, слегка дрожа, покачиваясь на ветру. Пошел дальше. Высокий, немного грузный, но держащийся очень прямо. Встал позади круга зрителей, как бы не желая мешать, следя за речью Маркони. Те, кто был здесь из кронштадтских, не могли тотчас не узнать его. Эту высокую фигуру, эту жиденькую бородку, окаймляющую бледное, усталое, рано отяжелевшее лицо. Попов Александр Степанович. Их кронштадтский преподаватель, их известный любимый лектор. Несмотря на то что он уже как год стал профессором Электротехнического института и живет теперь в Петербурге, все равно его по-прежнему считают своим, кронштадтским. Он наезжает иногда в свободный день сюда, приходит в Минный класс, в физический кабинет, беседует со знакомыми, со своим бывшим ассистентом Рыбкиным. Навещает также и мастерскую в порту, которую он сам все-таки кое-как организовал для выделки и ремонта приборов беспроволочного телеграфа. Видно, и сегодня не утерпел. Приехал в Кронштадт, чтобы побывать на крейсере, чтобы взглянуть на… Маркони что-то говорил занятное, когда переводчик, наклонившись к нему, тихо шепнул, скосив глаза на Попова. Маркони наморщил переносицу, как бы вникая в значение того, что шепнул ему переводчик, и вдруг с неожиданной улыбкой, раздвигая толпу, шагнул навстречу гостю. Ничтожно короткий миг стояли они так — неподвижно, друг против друга, словно оставшись один на один. Но за этот миг, казалось, все, что было раньше, все, казалось, снова прошло между ними. Маркони весь как-то напружился, будто готовый к прыжку. Попов пристально и внешне невозмутимо смотрел на него. Так вот этот человек с энергичным смуглым лицом, такой удачливый, который вошел незримо в его жизнь, в дело его жизни! Вот он, кто шел за ним следом, за той же идеей и все так умно, широко использовал… Но миг прошел, и Маркони с полным радушием хозяина протянул руку, изысканно приветствуя и приглашая в свои владения. Главное, конечно, — станция беспроволочного телеграфа на корабле. То оборудование в специальной каюте, которое итальянский король назвал «блестящей кухней». Маркони понимал, кому он показывает. И какие чувства должен испытать этот русский изобретатель при виде столь богатой, великолепно отделанной аппаратуры, над изготовлением которой трудились первоклассные заводы, инженеры и мастера. Приемник новейшей марки. Но взгляд Попова только скользнул по этой внешней красоте. Его внимание направилось сразу туда, где самое зерно прибора. Что служит уловителем волн? — Магнитный детектор. Новый принцип, — с оттенком превосходства объяснил Маркони. — Я уже взял патент, — поспешно добавил он. — Французы не смогут больше утверждать, что вся беспроволочная телеграфия покоится на порошках Бранли. — Свойства магнитного детектора мне знакомы, — ответил спокойно Попов. — Это явление открыл Резерфорд. Вам, вероятно, известно. Если не ошибаюсь, лет шесть назад. Была его заметка. Так и называлась: «Магнитный детектор для электрических волн». — Общих мыслей и соображений всюду разбросано много. Важно, как их направить… — сказал, чуть заметно улыбнувшись, Маркони. — Все-таки мне кажется, удачная мысль не такая уж последняя вещь, — заметил Попов. — О, ученых мечтателей всегда хватает! — с легкой небрежностью обронил Маркони. — Теоретически можно представить себе и совсем другой принцип улавливания волн, — сказал Попов, явно возвращая разговор в более свойственное ему русло. — Мне думается, ближайшие исследования покажут… Он уже намечал поставить кое-какие работы в этом направлении. У себя, в физической лаборатории Электротехнического института. Проверить ряд догадок и соображений. Его занимали процессы, происходящие в пустотных трубках. Мысль не останавливалась. Маркони посмотрел на него острым взглядом и понял: перед ним один из тех самых господ профессоров, ученых мечтателей, которых он всегда немного презирал и знаниями которых всегда пользовался. А память Попова на все научные публикации его раздражала. Ох уж эти научные публикации! Сколько они доставляют неприятностей ему, Маркони! Еще не далее как в прошлом году, когда он после трансатлантической передачи трех точек решил, что созрело время потребовать и в Америке себе патент на изобретение беспроволочного телеграфа, пришлось ему признаться и собственной рукой написать: «Я знаю статьи профессора Попова в «Трудах Русского физико-химического общества», 1895 или 1896 гг.». И это упоминание до сих пор осложняет ему все дело, несмотря на его коммерческие успехи и громкие восторги прессы обоих полушарий. Он скупал патенты, нанимал специалистов и теорети-ков, чтобы держать, по возможности, все, что касается беспроволочной телеграфии, в своих руках. Переманил даже у самого Эдисона известного профессора Флеминга. Всюду простирал он нити своей предприимчивости. Кстати, в прошлом году Попову пришло из Англии странное предложение. Некий синдикат английских капиталистов — «Интернациональное морское общество связи» приглашало его в Лондон для переговоров. Не согласится ли господин Попов продать свои патенты? Или хотя бы дать разрешение на широкую эксплуатацию его системы беспроволочного телеграфа (они, видно, не могли даже предположить, что у него нет никакого патента на его главное изобретение!). Но что это за общество все-таки? И что означает их предложение? Это синдикат кабельных компаний, давно враждующих с Маркони, ищущих ему насолить, объясняли одни. Нет, это подставное общество самого Маркони, через которое он пробует подобраться к самому Попову, объясняли другие. Надо быть очень искушенным в такого рода делах, чтобы распознать тут тайные пружины. Попов нисколько не был в этом искушен. Он не стал особенно гадать, занятый к тому же планами преподавания физики в Петербургском электротехническом институте, куда получил приглашение в качестве ординарного профессора. Он не поехал в Лондон. И на предложение английских синдикалистов не отозвался. Так и сейчас. Сдержанно и холодно принимал он все обольщения Маркони, осматривая его корабельную станцию и слушая его самоуверенную речь. Никакого сближения между ними быть не могло, хотя и стояли они как будто совсем рядом. Пропасть, которую не одолеть даже никакой волне. Осмотр телеграфной рубки закончен. Попов поблагодарил за любезность, слегка приподняв котелок. Маркони по-военному приложил ладонь к козырьку своей фуражки. Расстались без рукопожатия. На крейсере полным ходом шли приготовления к отплытию, и шлюпка Попова отчалила одной из последних. Взмахами весел она словно отталкивалась от корабля. С трудом уже можно было различить два силуэта — гребец и одинокий пассажир против него. Маркони, схватившись за поручни, все еще следил за ней. Ступив на берег, Попов обернулся на итальянский корабль. «Карло Альберто», уже выбрав якоря, плавно описывал циркуляцию, поворачиваясь к морю. Блеснула в косых лучах антенна между мачтами. И, показав корму, крейсер стал удаляться. Попов не двигался. Видел ли он там, на борту, человека с энергичным лицом, схватившегося за поручни, словно готового к прыжку? Он не мог его видеть. И он его видел. Крейсер уходил, обволакиваясь дымом, в море, на запад. И вместе с ним уходил тот человек в другой мир, в другие страны, навстречу своим бурным успехам и своей чужой, непонятной жизни.