2 июня 1896 года молодой Маркони в сопровождении адвоката вошел в двери лондонского Патентного бюро. Через час он вышел оттуда, ощупывая в кармане официальную бумагу, по которой он уже значился теперь как «заявитель на изобретение». Бумага приятно топорщилась, толстая, как броня. Она надежно защищала его интересы. Теперь дальше. Предстояло второе действие на лондонской сцене. «В сфере практического применения», — как выразился адвокат. — Нужен покровитель, — решительно заявил Дэвис Джемсон. — Ни один изобретатель ничего не может без союза с промышленностью. Вспомните великого Уатта. Что бы он делал со своей паровой машиной, если бы не нашел заводчика Болтона? Идея и предприимчивость должны шагать рука об руку! — заключил он патетически. — Это значит компаньоны? — спросил Гульельмо. — Это значит нужные связи, дружок, — поправил Дэвис. Были определены условия, которым должен удовлетворять такой покровитель. Это должно быть солидное лицо, известное в ученом обществе. Он должен пользоваться доверием деловых кругов. Он должен соблюдать известную деликатность. Вильям Прис — кто же еще лучше? Пост главного инженера правительственных телеграфов Великобритании достаточно говорил за него. Вильям Прис несомненно обладал тем, что сейчас было нужно. Но как до него добраться? Такое важное лицо. Захочет ли он даже слушать какого-то приезжего безвестного молодчика? Дэвис Джемсон вступил тут в свою сферу. Деловые связи, рекомендации… И он нашел в конце концов тот путь, который привел кузена Гульельмо в служебный кабинет главы британских телеграфов. Чем дольше говорил молодой Маркони, тем серьезней, внимательней становился Прис. О чем думал этот стареющий уже человек с благородной проседью, слушая объяснения юного посетителя? Вероятно, ему нравился смуглый красивый молодой человек, говоривший так энергично и решительно, подкрепляя свои объяснения обворожительной улыбкой. И, конечно, он думал о себе. О своих многолетних опытах, о своих попытках беспроволочной телеграфии, зашедших уже окончательно в тупик. И, вероятно, о неудачах других, о крупных именах, которые также терпели фиаско на том же поприще… А тут является никому не известный не то итальянец, не то англичанин, почти еще мальчик и вдруг выкладывает совершенно неслыханное предложение. Жизненный опыт призывает Вильяма Приса к большой осмотрительности. — Хорошо, — сказал он. — Посмотрим, как факты соответствуют словам. Я готов содействовать. Но прежде необходимо провести испытания. Под наблюдением моих служащих. — Разумеется, сэр, — ответил Маркони. Проба первая. Один прибор — вибратор — расположен под охраной футляра в здании почтового управления. Другой прибор — приемник — расположен также под охраной футляра в здании Управления сберегательных касс, в километре от первого. Лондонские черепичные крыши с каминными трубами разделяют их друг от друга. У Маркони не было здесь его обычных помощников — ни старшего брата, ни верных арендаторов из поместья Понтехио. Он все делал сам, не подпуская никого из посторонних к своим приборам, укрывая их неизменно под футлярами. — Осторожно, вы можете испортить! — кричал он каждому, кто к ним приближался. Он сам залезал на крышу, чтобы установить антенну. Сам налаживал приборы и проверял их действие. Единственно, кого он допустил в последний момент, был телеграфист, которому надлежало выстукивать на телеграфном ключе условные сигналы. Больше ни во что ему не разрешалось вмешиваться — требование Маркони. Так в июльское утро над лондонскими крышами пронеслись волновые сигналы, и Вильям Прис вместе со своими служащими, окружив футляр с приемником Маркони, мог услышать там внутри как бы дробь молоточка, выбивающего ответы на то, что посылал издалека телеграфист. Они разобрали знаки азбуки Морзе. Молодой изобретатель стоял рядом с выражением как будто полной невозмутимости. «Ну что, убедились?» — говорила его поза. Но Вильям Прис и тут проявил благоразумную осторожность. — Поздравляю! — сказал он. — Но могли бы вы провести опыт в более широких масштабах? — Разумеется, сэр, — почтительно ответил Маркони. Проба вторая. Еще два месяца ушло на подготовку. Открытая равнина Солсбери, недалеко от Лондона. Аппараты на этот раз размещены по-особому. Вибратор — в маленьком сарае, носящем колониально-романтическое название «бунгало». А приемник смонтирован на армейской ручной тележке. Наблюдают за испытаниями не только чиновники почты и телеграфа, но и представители британской армии и флота. Общее напряженное ожидание. Аппараты по-прежнему накрыты футлярами на замке. Тележка, окруженная плотной группой штатских и военных экспертов, передвигалась все дальше и дальше по травянистому покрову Солсбери. Каждый раз, через известный промежуток, Маркони властно подавал команду остановиться. Жестом показывал на футляр. И все эксперты, сгрудившись поближе, прислушивались к тому, что там раздавалось под футляром. Незримый молоточек отбивал точки и тире азбуки Морзе. Прием того, что посылалось оттуда, из «бунгало». Тележка отъехала уже на пять с лишним английских миль. Маркони искал выражение лица Вильяма Приса. — Ну, как теперь, сэр? Вам достаточно? Прис удовлетворенно кивает. Теперь он убежден: в это дело можно вложить свое доброе имя. Главный инженер правительственных телеграфов, много лет не понимавший значения электромагнитных волн, становится их сторонником. Более того — их неутомимым глашатаем. Газеты и журналы печатают: «Новый способ передачи сигналов… Успешные опыты… Мнение инженера Приса…» Прис делает доклад в Электротехническом обществе Лондона. Прис едет в Ливерпуль и там на заседании Британской ассоциации для развития наук повторяет то же сообщение. Говорит о новом открытии, рассказывает об испытаниях. И подчеркивает их практическое значение. Пока никакого разговора об устройстве приборов. Одни только теоретические положения и картинное описание испытаний. Содержимое футляров остается для всех закрытым. В лондонском Патентном бюро продолжается с соблюдением полной тайны изучение заявки Маркони. Попытки некоторых газет намекнуть: «А не шарлатанство ли за всеми этими чудесами?» — подавлялись безусловным авторитетом главы британских телеграфов. Между тем сам виновник поднявшегося переполоха сидел в комнатах комфортабельного дома, что сняла для него в Лондоне мама Анна, сидел в ожидании приговора Патентного бюро. И чтобы убить время, поглощал, лежа на диване, страницы книг, которые удалось схватить в столичных магазинах. Страницы разных опытов с электромагнитными волнами в лабораториях и кабинетах разных стран. За окнами на шумной стрит раздавались выкрики газетчиков: «Последняя новость!», «Телеграфия без проводов!», «Секрет изобретателя!». В ПОЛНЫЙ ГОЛОС Что же там произошло? Что скрывается за эффектными опытами молодого итальянца? Мысль об этом возвращалась навязчиво. И на уроках Минного класса, и в тиши физического кабинета, и дома, когда он, казалось бы, разговаривает с родными совсем о других вещах. Да и газеты продолжали напоминать, оповещая: демонстрация сигналов из одного здания в другое; передача на равнине, передача среди холмов… И повторяется имя — Маркони, Маркони… Но что у него в ящиках под глухими футлярами, никто не знал. Можно было только гадать. А сам Маркони говорил лишь общие слова: его ящики осуществляют наиболее жгучую мечту человечества — телеграфию без проводов. Взвешивая эти отрывочные сообщения, проверяя их в уме, Попов как бы проверял еще раз самого себя, весь свой путь, свои собственные поиски и находки. Еще и еще раз говорит он себе: другого пути нет. Другого пути наука предложить не может. Стало быть, лучи Герца. Стало быть, решение должно быть такое же, как у него. Или примерно такое же. Если это не надувательство или какое-то недоразумение. А если вправду, то путь тот же. Он может, закрыв глаза, сказать, что там содержится, в этих таинственных ящиках итальянца. И думает, что не ошибется. Уверенность его растет. Как и растет вместе с тем какое-то ощущение, что в его жизнь, Попова, физика и преподавателя, в его научные занятия вторгается все сильнее, назойливее нечто ему совершенно чуждое. И словно глухо чем-то грозит. Какими чистыми, почти безмятежными показались вдруг те дни, когда он ничего не знал, кроме поисков и решений научной истины, и когда вместе с Рыбкиным вот здесь, за столиками физического кабинета, преодолевал он муки «тысячи мелочей» и шаг за шагом, от столика к столику вел свое малое дитя — изобретение приемника. Сладостные муки! А сейчас он шагает туда-сюда вдоль линии этих столиков, словно подстегиваемый, и тяжелые складки проступают на его лице. Он повернулся, вышел из кабинета и стал подниматься по лестнице на второй этаж — в канцелярию заведующего Минным классом. Капитан Васильев чувствовал себя, конечно, неловко. — Кто же мог предположить, что так повернется! — воскликнул он сокрушенно и уже без тени той начальственной холодности, с какой принимал Попова в тот раз. — Ваше изобретение… И вдруг там объявился, с таким шумом! — Этого следовало ожидать, — сухо ответил Попов. — Прошел год, как получил я от вас указание, предостережение. А что у нас подвинулось с применением? — Вы же знаете, Александр Степанович, я только выполнял… — Да, да… — согласился Попов. Он знал, что значит эта лестница подчинения, называемая «по командованию». И эта уверенность некоторых в том, что все можно приказать, запретить — «отставить!» И вроде бы ради пользы отечества! — Что же вы полагаете? — сочувственно поинтересовался заведующий. — Позаботиться, чтобы мы теперь не очень отстали, — горько усмехнулся Попов. — А именно? — А именно — ставить опыты. В более широких масштабах. Если флот заинтересован, переходить на море. — Я доложу, — подхватил капитан. — Надеюсь, согласие командования последует. — Дело не только в согласии, — сказал Попов. — Нужны известные средства, затраты. Мы не можем выходить на море с тем, что есть. Лекционные игрушки! Невозможно уже изготовлять все это почти домашним путем. Требуется надлежащая аппаратура. Заведующий помрачнел. — Средства? — повторил он. — Вам известно, Александр Степанович, наш Минный класс не располагает лишними средствами. — Я не знаю, что следует считать «лишним», — тихо ответил Попов. — Не обижайтесь, Александр Степанович! — поспешил заверить Васильев. — Мы действительно не располагаем возможностью производить подобные траты. Только на учебные цели. А то, что вы предлагаете, не предусмотрено ни по какой статье. — Действительно, предусмотреть подобное бывает трудно, — заметил Попов. Капитан Васильев быстро взглянул на него. — Я могу только испросить у командования, в морском техническом комитете. Послать рапорт в Петербург. Ну, а какой будет ответ… — Он сделал неопределенный жест. — Адмирал Скрыдлов обещал мне содействие. Еще летом, на выставке, — сказал Попов. — А сколько, вы считаете, было бы необходимо? Попов замялся. Он был крайне щепетилен в таких вопросах, когда дело касалось денег, чужих денег, пусть даже из казны. А вдруг кому-то покажется чрезмерным, «с запросом», как говорят? И может вдруг кого-то отпугнуть, остановить… — Думается, рублей триста хватило бы… На самое необходимое. — Он назвал сумму, наименьшую, какую мог. Заведующий сделал все же непроницаемое лицо. — Я доложу по установленной форме. Но придется, Александр Степанович, составить примерную роспись расходов. Попов покорно согласился. Порядок есть порядок. Форма есть форма. Служба во флотском заведении его уже достаточно научила.