Да, капитан Тверитинов остался верен себе и своему слову, что говорил там, в Петербурге, в «Же-де-пом», после доклада Попова. Напечатал. И так, как обещал. Как оно есть. — Сигнализация без проводников! Новая телеграфия! — продолжал шуметь Колбасьев, будто внушая Попову чувства восторга перед тем, что он сам же сделал. А тот стоял, теребя бородку, в смущении от такого напора. И поглядывал на приемник. — Надо подумать, — решительно сказал Колбасьев. — О чем подумать? — спросил Попов. — Это же новизна, ваш прибор! Подходит под изобретение. А тут всякое может случиться. Могут наложить руку. Уж верьте моему опыту. Надо подумать… Я как изобретатель изобретателю говорю. Попов поморщился. И сказал: — Надо подумать, как бы выудить сейчас оттуда побольше сведений, — кивнул на шары, болтающиеся с антенной высоко в воздухе. — Как угодно, — пожал плечами Колбасьев. — Мое дело вас предупредить. — Александр Степанович! — вдруг отчаянно выкрикнул Рыбкин, уставившись на приемник. Приемник звонил, верещал во всю мочь. Молоточек встряхивателя бешено колотил по трубке. Потом все замолкло. Началось обычное слабое треньканье от игры воздушных шаров. Все трое обступили прибор. Что за странность? Что привело его в такое возбуждение? И вот опять! Звоночек снова забился, будто в истерике. И замолк. Попов поднял лицо к небу. Глядел в его жаркий зенит, перевел взгляд на облако, глыбой стоявшее вдали. Может, оттуда? Откуда же такой мощный голос волны? Как будто ничего не заметно. А все-таки что-то произошло. Иначе не стал бы приемник… И раз, и два. Так что же? Колбасьев увидел, что с Поповым сейчас бесполезно толковать. Уже витает! И лейтенант, иронически откозыряв, удалился, оставив этих двоих на крыше с их неземными интересами. Он позвонил Любославскому в Петербург. У того в Лесном институте была организована обсерватория и вышка с метеорологическими приборами; наблюдатели отмечали погоду. Да, ответил Геннадий Александрович, судя по записям, в тот день и час, когда случился такой припадок с приемником Попова, наблюдалась гроза. Сильная гроза. Но так далеко от Кронштадта, что они там не могли ее услышать. А вот приемник услышал. Да еще как! Весь захлебнулся от прилива волн, невидимо нахлынувших бог знает откуда. Где же это произошло? Да порядочно от Кронштадта. Километров за тридцать в сторону, к юго-западу. Несколько сильных ударов. Тридцать километров! На таком расстоянии грохнул разряд в облаках, сработал вибратор самой природы, и мгновенно через огромное пространство, над водой и сушей, над кораблями и наземными постройками, над улицами и садами пронеслись электрические колебания, рожденные далекой молнией. Пронеслись тридцать километров, достигли приемника Попова на крыше садовой беседки и заявили о себе громким звоном. Вот это сигнал! Теперь Попов знал, зачем ему нужно еще высовывать к небесам антенну. На воздушных шариках или с высокой иглой громоотвода. Он систематически перезванивался теперь со всеми грозами, проходящими в балтийской округе, — его первые корреспонденты беспроволочной передачи. Он еще не имел никого, кто мог бы послать ему волновые сигналы с таких далеких расстояний. Не было еще такого излучателя, о котором он мечтал, когда говорил в своем докладе: «…Как только будет найден источник таких колебаний, обладающий достаточной энергией». И вот теперь он мог производить пробы на дальность, хотя бы с помощью этой «божественной лаборатории». Вскоре приемник не только отзывался на сигналы молнии, но и начал их записывать. Попов присоединил к нему регистрирующий аппарат, в котором под действием электрических толчков перо чертило по бумажному барабану, как по ленте, волнистые линии. И грозы оставляли свой характерный росчерк. — Расписка в получении! — говорил Рыбкин. Они сделали специальный экземпляр приемника с пишущим аппаратом и преподнесли его в качестве дружеского подарка Геннадию Любославскому. Поставили торжественно на стол в метеорологическом кабинете Лесного института. А на верхушке здания водрузили мачту с обыкновенным наконечником громоотвода — антенну. Там он и работает, этот прибор, отмечая грозы. Пишет своим пером грозовые сообщения. Линии, черточки на ленте — совсем как в телеграфе. Пишет там, в Лесном, в Петербурге, пока его старший собрат, первый приемник, проходит в лаборатории Попова в Кронштадте дальнейшие испытания. Пишет сейчас, когда на другом конце Европы, в Италии, молодой человек, по имени Гульельмо Маркони, предпринимает свои первые шаги. ГУЛЬЕЛЬМО И КОМПАНИЯ Вилла «Грифон» в поместье Маркони. На третьем этаже, под самой крышей, младший отпрыск фамилии, подвижной Гульельмо, обставляет свою просторную комнату электрическими принадлежностями и важно заявляет: «Моя лаборатория». Однажды после посещений лекций профессора Риги он получает от отца тугое портмоне и, оседлав любимого ослика, отправляется по ослепительно белой, выжженной дороге в Болонью. Возвращается он уже к вечеру, ведя ослика под уздцы. Через седло перекинуты два объемистых, плотно перевязанных пакета. Все это относится наверх — в «лабораторию». Нетерпеливо вскрывает он пакеты, и на свет предстают опять электрические принадлежности. Разные детали и материалы, из которых можно компоновать действующую установку. Гульельмо тотчас же за них и принимается. Собирает и расставляет так, как видел на лекциях профессора Риги, как изображается в журналах по электричеству. Усовершенствованный вибратор. Когерер Лоджа. Механический встряхиватель. Гальванометр… Набор аппаратуры для опытов с лучами Герца. Знакомый набор, с которым работают во многих лабораториях мира. А теперь еще попробует он, Гульельмо Маркони. Все у него продумано и куплено с толком. За все заплачено по сходной цене. И все аккуратно помечено в записной книжке. И даже такие расходы, как «хлеб с колбасой на завтрак — 0,50 лиры», «одно яблоко — 0,10», «поводок для осла — 1,00». Все точно, с нуликами и запятыми. Отец дает деньги, но и приучает вести всему счет. С электрикой молодой Маркони обращается смело. И еще более смело — со своими помощниками, что образуют своеобразный штат его «лаборатории»: его собственный братец, один из мелких арендаторов у Маркони да еще столяр. Гульельмо властно распоряжается, покрикивая на них. Братец Альфонсо и старше его, и выше ростом, но Гульельмо всегда знает, чего он хочет, выпячивая в спорах свой крутой, твердый подбородок. И старшему братцу обычно ничего не остается, как уступать. А уж в этой электрической игре — и подавно. Гульельмо питает к ней явное пристрастие. Он соорудил, например, ручную машину с вращающимися дисками, при помощи которой можно показывать дома всякие забавные научные фокусы. Электростатическая машина — называется в книжках. Так что перед старшим братом Гульельмо выступает как авторитет. Вскоре в комнате третьего этажа затрещали искры, и радостные восклицания оповестили, что электромагнитные волны, эти таинственные невидимки, ловятся на трубочку когерера. Стрелка гальванометра отвечала скачком на разряды вибратора. Салюте! Но Гульельмо менее всех был расположен к бурным восторгам. Стискивая тонкие губы, деловито и серьезно, как подобает капитану на мостике, следил он за приборами, словно желая выведать что-то еще, что в них скрывается. Конечно, ему, как и всем, кто повторяет опыты Герца, хотелось бы раздвинуть побольше расстояние между приборами. Но пока что это мало удается. Гульельмо недоволен. Каждый лишний метр грозит заглушить прием волн. Не пройдена даже длина комнаты его «лаборатории», от стенки до стенки. А ему хотелось бы… О, что ему хотелось! Он пытается подстегнуть как-нибудь работу приборов еще и еще. И не дай бог кому-нибудь из его помощников допустить в такие минуты оплошность. Гульельмо топает ногой и воинственно сжимает кулаки. В семье Маркони по-разному относились к тому, что происходило в комнате третьего этажа. Отца-Маркони беспокоило лишь одно: как бы мальчишки со своими затеями не спалили дом. Мама-Маркони была настроена иначе. Гульельмо, ее любимец, чем-то занят, и, может быть, из этого выйдет какой-то толк. Пора уже мальчику проявить себя. Получая домашнее образование, на уроках с учителями он особым прилежанием не отличался. Ум у него живой, восприимчивый, но совершенно не расположенный к каким-либо систематическим занятиям. Вот разве только увлечение электрическими самоделками… Оно охватило его так бурно, что пришлось устроить ему сначала частные уроки в Ливорно у одного из тамошних профессоров, а теперь эти посещения лекций с опытами в Болонском университете. По правде говоря, только опыты его как следует и занимают. Да, может быть, еще разглядывание электротехнических журналов, которые он всюду старается раздобыть. А во всем остальном… Чтение, в общем-то, без особого разбора… Книги прямо проглатывает и вдруг может поразить иногда каскадом самых неожиданных для его лет сведений. Нет, было в ее мальчике что-то, что поселяло в материнское сердце надежды. И уж несомненно, у него есть характер — ее черта, как с гордостью считала мама Анна. А это всегда уж что-нибудь значит. И, когда Гульельмо понадобились новые средства на расширение «лаборатории», она настояла, чтобы была удовлетворена и эта его просьба. И старый Джузеппе Маркони со вздохом раскрыл опять свой кошелек. Новые, более совершенные детали и приборы появляются на третьем этаже. Еще более настойчиво и повелительно звучит голос Маркони-младшего, распоряжающегося своей компанией. Еще несколько лишних метров расстояния позволяет достичь новая установка. Но этого ему мало. Все уже известно, и все уже сделано другими. Испытующе, требовательно смотрит Гульельмо на аппаратуру. Он не собирается отступать. Уступают только слабые, да и те, кто не знает, что им надо. А он, Гульельмо, знает. Он едет в Ливорно, к профессору Роза. Он обращается к профессору Риги. Что вы, ученые мужи, можете еще посоветовать? Серьезные, занятые люди оставляют свои дела, чтобы отдать ему время и ответить на его настойчивые расспросы. Посвящают его в тонкости ловли электромагнитных колебаний, рассказывают о последних исследованиях. И рекомендуют, кстати, заглянуть в разные научные издания, где может еще что-то на эту тему промелькнуть. Он слушает внимательно и критически. Он вполне убежден, что обольстительная улыбка, которая вдруг появляется на его смуглом красивом лице, когда он этого хочет, должна открывать ему все двери, и окружающие только и ждут, чтобы пойти ему навстречу. И эта убежденность оказывала свое действие. А что же он, собственно, хочет, этот изящный молодой человек без определенных занятий, но, видно, с определенными намерениями? Он предпочитает больше расспрашивать других, чем распространяться о собственных планах. Ясно только, что его живо интересует все, что связано с передачей и приемом электромагнитных волн. А что за этим последует, покажет время. МЫСЛЬ ДЛЯ УЗКОГО КРУГА Попов окинул взглядом ряды стульев перед ним. Военные, флотские разных рангов. Знакомые — по Кронштадту, по Минному классу. Неудивительно. Кронштадтское отделение Русского технического общества — это же детище Минного класса. Возникло оно недавно, из группы местных энтузиастов техники и распространения технических знаний. И главные основатели общества, его непременные члены — все те же преподаватели Минного класса, специалисты инженерной службы, — основной слой кронштадтской интеллигенции. И сам Попов — избранный товарищ председателя. Тесный круг людей на военном острове, которые не желают все же вести островной образ жизни. Что ж удивительного в том, что он видит перед собой на заседании Технического общества столько флотских! Но сегодня, на январском заседании 1896 года, преобладание командиров высокого ранга особенно заметно. В Кронштадт прибыл представитель Морского министерства, главный инспектор минного дела контр-адмирал Скрыд-лов. И кронштадтские моряки угощали петербургского адмирала в студеный январский вечер лекцией и опытами Попова. Электромагнитные лучи, прибор для обнаружения… Вон он там сидит, важный гость, в особом ряду сбоку, окруженный местным начальством. Уже немолодой, довольно грузный, с тяжелым лицом, но с живым, пристальным взглядом. Внимательно следит за всем, что говорит и показывает Попов. Техническое общество собиралось обычно в библиотеке Минного класса. Здесь, в большой комнате, расставляли рядами стулья, а если надо было демонстрировать какие-нибудь приборы, то сдвигали вплотную несколько маленьких столиков из читальни. Сегодня место на столиках занимали приборы Попова. Вибратор и приемник. Непременная пара, назначение которой в том и состоит, что ее стараются всеми силами возможно дальше друг от друга развести. Адмиралу к тому же был вручен плотный томик только что вышедшего журнала. Серая простая обложка. Журнал Русского физико-химического общества, или «Ж.Р.Ф.Х.О.», как обозначается сокращенно во всех справочниках, в сносках, в библиотечных картотеках. Том 28-й. Часть физическая. Отдел первый. Выпуск первый. Январь 1896 года. Здесь статья Попова: «Прибор для обнаружения и регистрирования электрических колебаний». То самое сообщение, которое он сделал прошлой весной во вторник, 7 мая в Петербургском университете. С прибавлением еще некоторых опытов по записи гроз, что были произведены немного позже, летом, на метеорологической вышке у Любославского. Каждый может прочесть полное теоретическое описание. И тут же схема изобретения. Фигура первая: устройство стеклянной трубочки для чувствительного порошка. Фигура вторая: схема решения автоматического встряхивания. И трубочка, и реле, и звонок с молоточком — на видном месте. Все самое главное, что решило задачу регистрации волн. Заключительная фраза — та самая, что была сказана тогда в университете: «Могу выразить надежду, что мой прибор… может быть применен к передаче сигналов на расстояния…» Пожалуйста, каждый, кто пожелает, может этим воспользоваться. Понять, увидеть, как это сделано. С тех пор он не оставлял своего приемника, как бы ни был занят и преподаванием, и практическими уроками, и консультациями, и другими научными интересами. Среди всех обязанностей находил он все же тот час, когда мог снова вернуться к прибору, молчаливо стоящему под чехлом. Что-то в нем менял, пересматривал, подправлял. Пробовал ставить более чувствительное реле. Поднимал повыше антенну. Менял засыпку в трубочке когерера: железный порошок на мелкий стальной бисер. Прибор был в основе все тот же, но уже и не совсем тот же. Более совершенный и более пригодный к тому, что собирался Попов показать сегодня флотским специалистам, петербургскому адмиралу. В этом узком кругу. Передача сигналов на расстояния… Если он сказал об этом тогда, в Петербургском университете, как бы под занавес, под шум одобрения людей, интересующихся главным образом научной стороной вопроса, то теперь здесь, в этом кругу военных, все выглядело несколько иначе. Здесь привыкли спрашивать: а зачем это надо? А как можно использовать? Да и сам Попов за прошедшие месяцы еще более утвердился в том, что составляло истинный практический смысл его изобретения. И он говорил со всей отчетливостью, обращаясь к тем, кто находился сегодня, январским вечером, в библиотечной комнате, за толстыми стенами Минного класса: — Передача сигналов на расстояния. Уже не надежда, а утверждение. Утверждение, подкрепленное тут же показом. И он показывал действие своего прибора, выражаясь технически, «в режиме сигналов». Приемник был смонтирован для этого случая на легкой переносной подставке. Попов удалялся с ним в разные углы комнаты, и оттуда звоночек сообщал своим треньканьем о принятых сигналах. Та-та-таа, та-та-таа… — выводил Рыбкин за столиком на вибраторе мелодию коротких и длинных посылок. Трень-трень-трррень… — эхом отзывался звонок приемника. Рыбкин менял мелодию посылок, и приемник менял соответственно порядок ответных трелей. Работа в режиме сигналов. Точно, как по нотам. Разумеется, если он вдруг не принимался капризничать, если его не приходилось понукать, приводить в чувство щелчками или легкой встряской. Ведь оно было так еще непрочно, зыбко, это первое устройство беспроволочной сигнализации, что надо было обладать большим умением и искусством, чтобы извлекать из него нужное действие. Попов подошел к двери библиотеки, открыл ее и сказал, указывая в глубь коридора: — Мы уйдем туда. Двое служителей осторожно понесли приемник по коридору. Через переходы Минного класса, в другой конец здания. Попов шагал рядом, высокий, прямой, весь сосредоточенный на этом опыте. За ним следовало несколько человек из наблюдателей. И с ними адмирал в качестве самого почетного зрителя, со всем своим окружением.