С улицы донёсся громкий выстрел. Я втянула голову в плечи, точно черепаха. А Мариетта выглядела так, будто пуля попала ей в живот. Стонала и тяжело дышала, пот лил с неё градом, словно в жаркий летний день. Мужчины отошли вглубь сарая. И дети тоже. Даже Роза, которая уже была взрослой. А я не ушла. Я хотела всё видеть, хотя мама и велела мне присоединиться к другим. На коленях у Мариетты лежало большое полотенце, так что нам не было видно, откуда появится младенец. Мне всегда говорили, что детей находят в капусте. Больше меня не обманете! Я своими глазами видела, что ребёнок вот-вот родится из живота. Я совершенно точно знала, что дети появляются из дырочки, которая при этом становится всё больше и больше: из пупка. Мама сидела, сунув голову под полотенце, а Мариетта пыхтела и стонала. Я взяла её за руку. И сразу пожалела об этом: она так сжала мне ладонь, что у меня захрустели пальцы. В тот самый миг, когда мне показалось, что пальцы у меня уже точно сломаются, Мариетта испустила особенно громкий стон, и рука её разжалась. Мама достала из-под полотенца малюсенького ребёночка. Ребёночек был весь в крови и слизи. У меня широко открылся рот, я запыхтела носом. И не могла ничего сказать. Мама осторожно промокнула живот и спинку ребёночка другим полотенцем и передала малыша Мариетте. – Вытащи грудь, Мариетта. Прижми дочь к телу, чтобы ей было тепло. Фонс, накрой же их обеих. – У меня девочка? – спросила Мариетта со слезами на глазах. – Да, дочка, – сказал Фонс и поцеловал Мариетту. – Какая красивая, – расплакалась Мариетта. – Очень, очень красивая девочка, – подтвердила мама. Я посмотрела на маму испуганно, не понимая, как можно так врать. Но ничего не сказала. Я знала, что люди, глядя на одно и то же, часто видят совершенно разное. Я считаю оранжевый цвет восхитительным, а Йоханна считает его некрасивым. Хотя цвет тот же самый. Тут я задумалась. Засомневалась, правильно ли рассуждаю. Может быть, Йоханна видит другой цвет, хотя мы обе называем его оранжевым? – Слышишь? – спросил Фонс, прижавшись лбом ко лбу Мариетты. Та кивнула. – Да, кончили стрелять. Потом она посмотрела на маму и спросила: – Можно мы назовём её в твою честь? Мама немного покраснела. Улыбнулась и едва заметно кивнула. – Да, конечно. Если вам нравится имя Мария. Меня же зовут Мария. Мариетта засмеялась. – Да уж знаем! Мы назовём её Мари. – Мари – красивая девочка, – сказала мама. – Да, очень! – воскликнула Мариетта и поцеловала дочку в головку. Я еле удержалась, чтобы не возразить. Фонс с Мариеттой выглядели такими счастливыми! От этого меня наполнило тёплое оранжевое чувство. 10. Руселаре казался сейчас дальше, чем когда-либо. Мы узнали, что немцы наступают и в этом направлении. Там тоже стало опасно. И там тоже! Возможно, дядя Жеф уже бежал оттуда. Нам некуда было идти. Папа, мама и Оскар предложили нашим хозяевам помогать им на ферме. Работать в качестве платы за жильё. Но хозяйка сказала, что это невозможно. На ферме и без нас было слишком много народу. Она разрешила нам остаться ещё на одну ночь, но после этого поискать другое пристанище. Вопрос только где. В ту ночь я проснулась от лошадиного ржания и коровьего мычания. А ещё я услышала крики людей. Дверь нашего сарая распахнулась: Оскар выбежал на улицу. Через дверной проём я увидела оранжевое зарево. Я вскочила и бросилась на улицу. От того, что я увидела, у меня подкосились ноги. Я зажала рот рукой. В сотне метров от нас, на соседней ферме, горел сарай. Пожар – штука странная. Днём огонь обжигает точно так же, как ночью. И не менее опасен. Но ночью пламя кажется гораздо ярче, гораздо ужаснее. Ночью видишь только его и ничего больше. Меня бросило в дрожь – не знаю, от холода или от волнения. Я съёжилась, обхватив саму себя руками. Может, так я перестану дрожать. Я смотрела и смотрела, хотя мама пыталась увести меня с улицы. Пламя было оранжевое. Это был опасный оранжевый цвет, но всё равно красивый. Разумеется, я не стала говорить об этом вслух. А то на меня бы рассердились. – Надо пойти помочь, – сказал папа Оскару. – Будьте осторожны! – попросила мама, но удерживать не стала. Через два часа пожар погасили. Никто из людей не погиб. Но лошадь и три коровы сгорели. От этой мысли мне стало больно. А им-то как было страшно! Они-то как мучились в огне! Когда-то давным-давно я обожглась об печку. От боли я кричала и плакала. Хотя обожгла всего лишь руку. Я помотала головой, чтобы выкинуть мысли. Странно, иногда животных мне жалко больше, чем людей. – Тут немногим безопаснее, чем дома. У нас здесь ничего нет, и мы никому не нужны. – Что же мы будем делать? – спросила я. Папа взглянул на маму. Мама кивнула. – Пойдём дальше, – сказал папа. – Где-нибудь же найдётся для нас местечко! Я слишком устала, чтобы расплакаться. Наверное, мы все слишком устали, чтобы плакать или возражать. Даже Клара. Мы собрали наши пожитки. Их было совсем немного. И снова тронулись в путь. 11. По полю с высокой болотистой травой текла узкая речушка. На берегу стояло в ряд несколько домиков, в которых никто не жил. В одном из них мы могли на время поселиться, так нам сказал сельский священник. Папа открыл дверь нашего нового дома. В ноздри сразу же ударил запах плесени. На полу валялось много джутовых мешков. Они будут служить нам постелью – неизвестно, как долго. Папа с Оскаром время от времени ходили работать на ферме, а мама топила печку и, главное, готовила еду. Роза ей помогала, как всегда, наша умница-разумница. Дом оказался слишком маленький, и всем вместе нам было слишком тесно. Поэтому мы с Жюлем и Кларой ходили играть в большой сарай. Там было холодно, а с внезапными заморозками стало ещё холоднее. Зима в тот год началась прямо в середине осени. – Клара, не стой на месте! – говорила я. Потому что от холода Клара совсем притихла и не хотела двигаться, а я знала, что это плохо. – Давай прыгать! Я взмахнула руками и несколько раз подпрыгнула как можно выше. Но Клара стояла неподвижно, с посиневшими губами, зубы её стучали. – Давай вместе! Я взяла её за обе руки, холодные как ледышки, и стала прыгать. Но Клара начала двигаться только после того, как подошёл Жюль и мы втроём встали в кружок. Напрыгавшись до устали, мы шли домой греть руки. Лучшее тепло исходило от мамы. Она обхватывала наши ладони своими и растирала. Причём так сильно и нежно, что согревались не только руки, но и всё тело. – Давай я тоже потру тебе руки! – предложила Роза. Я хотела ответить, что это незачем, потому что мне достаточно маминого тепла. Но Роза уже взяла меня за руки и начала их растирать. Она очень старалась, а я очень старалась получить удовольствие. Постепенно это вошло в привычку: Роза стала часто растирать мне руки. Думаю, благодаря этому я ещё больше полюбила её. Дороги вокруг деревни утратили всякое сходство с дорогами. Так их разворотили. По ним уже много месяцев ездили тяжёлые грузовики, хотя колеи предназначались для телег, запряжённых лошадьми. Когда в сарай вселились французские солдаты, нам запретили в нём играть. Мы бродили, потерянные, между речушкой и нашим затхлым домишкой. Но дня через два солдаты двинулись дальше, а в сарае после них остались настоящие сокровища. Кошелёк с французскими деньгами, пули для винтовок и перочинный нож. Жюль сунул нож в карман. Клара сложила пули в мешочек, чтобы потом с ними можно было играть. А я пообещала отдать кошелёк маме. Так я и поступила, но сначала достала из него несколько монеток. Не знаю, зачем я это сделала. Может быть, потому что подумала: когда-нибудь они мне пригодятся. Я чувствовала, что поступаю нехорошо, но встряхнула головой, чтобы прогнать это ощущение. Мама ведь так обрадовалась кошельку! Даже очень! Вряд ли она обрадовалась бы сильнее, если бы там было на несколько монет больше. Война снова подбиралась к нам. В несколько домов неподалёку попали бомбы. Мы часто слышали пушечную канонаду. Но сколько бы солдат ни погибло, на их место, казалось, всё прибывали и прибывали новые. В этом малюсеньком домишке мы не прожили и недели. Но успели полностью пропитаться его затхлым запахом. Ещё немножко – и превратились бы в грибы. Но тут пришло известие о том, что немцы заняли Руселаре. Как там дядя Жеф, думали мы. Особенно беспокоился папа. Мы слышали рассказы о множестве погибших, но соревновались в молчании. – Какой смысл нам здесь оставаться? – спросила мама. Так и получилось, что мы решили вернуться. Потому что здесь стало не менее опасно, чем дома. Я боялась радоваться.