6. Беженцам все очень сочувствовали. Точнее, почти все. Кто чем-то мог с ними поделиться – хлебом, молоком, шпиком, – всегда делились. Но поток людей не прекращался, и в лицах наших соседей что-то начало меняться. Глаза сощурились, губы плотно сжались. Сколько же можно! Эти хилятики нас объедают, слышала я разговоры на улице. К тому же отбирают нашу работу. Так нечестно, рассуждала соседка. Они норовят поживиться за наш счёт, утверждали женщины в мясной лавке. Их действительно многовато, но всё равно мы им должны помогать чем можем, говорила мама. Нам повезло больше. Об этом нельзя забывать. Да, нам повезло. Поэтому время от времени мама варила большую кастрюлю супа. И мы кормили супом какую-нибудь семью, чтобы порадовать людей. Хоть немножко. О том, что нам и самим придётся бежать от войны, мы не думали. Вернее, не обсуждали вслух. Ведь нам повезло. Иногда, когда родители не могли нас услышать, мы с Жюлем играли в беженцев. – У тебя на сборы есть только час. Что ты возьмёшь с собой? – спрашивала я. – Тёплый свитер. Тёплые ботинки. Тёплое одеяло. Горячий суп. Мешочек с шариками-книккерами[3]. – И куда ты отправишься? Прежде чем он успевал ответить, я брала в руки мой земной шар. – Подкинь его не глядя. А потом ткни куда-нибудь пальцем. Мы сидели на лугу за часовней. Если Жюль уронит шар, тот упадёт в мягкую траву. Жюль закрыл глаза, подбросил глобус довольно высоко и ловко поймал. Его палец уткнулся в Гренландию. – Молодец, правильно вещи собрал, всё тёплое, – похвалила я. Потому что знала, что в Гренландии живут эскимосы. А эскимосы – это среди людей, так сказать, полярные медведи. – Теперь ты, – произнёс Жюль. Я закрыла глаза и задумалась. – Розино платье. Самое красивое, с голубым бантом. И её сапожки. И большой кусок брезента, от дождя и от солнца. И фотографию, на которой мы все вместе. И вот его. Я открыла глаза и подняла глобус вверх. – А почему Розино платье и Розины сапожки? – Потому что я расту. – Война не будет такой долгой. – Да, конечно. Но ведь я расту очень быстро. – А что же станет носить Роза? – Мамину одежду. – А мама? – Подожди, Жюль! Мне ещё надо подбросить шар! Я снова закрыла глаза и бросила глобус вверх. Он упал на траву. Я отвернулась, чтобы казалось, будто я играю по-честному. Провела рукой по шару, нащупала шов между двумя половинками и ткнула в него пальцем. Я хотела на экватор. Туда, где всегда тепло. Мы проходили экватор в школе, и с тех пор я считала, что это самое красивое слово на свете. Экватор. Когда-нибудь я туда поеду вместе с Йоханной. Мы поселимся в домике на морском побережье, обязательно. – Бултых! – сказал Жюль. – Не забудь взять с собой купальник. Я открыла глаза. Вокруг моего пальца – всё только синее. Океан. – Попробуй ещё раз, – предложил Жюль. Во второй раз я уже не жульничала. Мой палец уткнулся в Бразилию. – Как далеко, – сказал Жюль. – Зато тепло, – ответила я. – А разве мы побежим от войны не все вместе? – Да ну тебя, Жюль! Никуда мы не побежим. Мы останемся здесь. Тут к нам приблизилась Йоханна, толкавшая перед собой отцовскую тачку. Я залезла в тачку, Жюль покатил её по тропинке, а Йоханна пошла рядом. – Мама, нам ещё далеко? – спросила я плачущим голосом. – Никто не знает, детка, – ответила Йоханна. – Я устала, я хочу есть… – хныкала я. – Тихо ты, – сказал Жюль, – если будешь капризничать, продам тебя немцам. Мне пришлось замолчать. 7. – Ну ты, сосед, и счастливчик по сравнению с другими, – сказала Флор нашему отцу. – Дочерей у тебя больше, чем сыновей, и мальчики ещё не достигли призывного возраста. У Флор было четверо сыновей. Старшему двадцать семь, младшему двадцать. Вскоре после этого разговора к нашему дому на велосипедах подъехали двое из добровольной народной гвардии. Двое спокойных мужчин в тёмной форме. Мы испугались. Подумали, что они пришли за папой, чтобы забрать его в армию. Или за Оскаром. До сих пор мы считали, что этого не будет, что папа слишком старый, а Оскар слишком молодой. Но оказалось, гвардейцы ошиблись адресом. Им надо было к Флор. В тот день армия пополнилась четырьмя солдатами. Когда гвардейцы уезжали на велосипедах, мы стояли на улице перед нашим домом. А Флор тотчас ушла к себе и закрыла дверь. Оскар провожал взглядом людей в форме, удалявшихся на своих велосипедах по нашей улице. И когда они исчезли из виду, он всё ещё смотрел им вслед. – В следующий раз они приедут за мной, – сказал он. Я замотала головой. Он взглянул на меня, но ничего больше не добавил. Я не хотела слышать ни слова. Кроме, разумеется, маминой фразы, что всё будет хорошо. Но мама стояла поодаль и разговаривала с соседкой. А Оскар молчал, потому что читал газету, в которую заворачивали шпик. Наша булыжная мостовая вся дрожала. По ней снова текла людская река, но теперь это были не беженцы. Мы услышали их раньше, чем увидели. В воздухе висел туман, скрывавший всё, что было вдали. Пелена тумана становилась всё тоньше, и постепенно показалась колонна из молчаливых людей и лошадей. Люди шагали по улице, грохоча каблуками. Немецкие солдаты. Некоторые выглядели более важными, чем другие. Некоторые сидели верхом, в шинелях с капюшоном. И держали в руках хлыстики, готовясь пустить их в ход, если потребуется. Я почувствовала себя маленькой-маленькой и спрятала руки за спину, стараясь не думать о том, что мне однажды рассказал Паулюс. Про то, как немцы отрубают людям кисти рук. Я старалась забыть этот рассказ, очень-очень старалась. Но в голове у меня так и летали отрубленные руки, а в запястьях я ощущала зуд. Пешие солдаты маршировали. Переваливались с боку на бок, как гуси, но точно попадали в ритм. Одни надели меховые шапки, хотя было совсем не холодно. Другие носили шлемы с острыми пиками на макушке. Я подумала, что немцы, наверное, умеют убивать людей совершенно особым способом. Возможно, они нападают, как быки или олени, наклонив голову и выставив вперёд пику? Но вслух я этот вопрос не задала. Чем дольше они шли, тем яснее становилось, что немецкая армия очень большая. Прямо как целый город. Мимо проехала походная кухня с поварами, мешавшими суп в огромных котлах. За ней штук пять санитарных повозок. А потом телега, на которой сидел сапожник и чинил сапоги. У них было всё-всё. Часть марширующих солдат пела, но их пение не было радостным. На три счёта они пели, затем на три счёта просто шагали. А после всё повторялось снова. Звучало так, будто они уже выиграли войну. Родители уводили детей по домам. С шумом захлопывали двери, задвигали засовы. В домах вдоль центральной улицы шевелились занавески на всех окнах. Мы с Жюлем тоже сунули головы под занавеску, чтобы видеть. Остальные, как обычно, разместились за столом и оттуда прислушивались к грохоту марширующих сапог и цоканью лошадиных копыт. Пора было ужинать, но мама и не думала доставать из буфета хлеб с сыром, а мы с Розой не накрывали на стол. Папа не напоминал нам о наших обязанностях, Оскар не притрагивался к шпику. Жюль и Клара не ныли, что хотят есть. Казалось, желудки у нас полны. Мы продолжали сидеть, надеясь, что колонна скоро закончится. Что солдаты пройдут мимо и мы их никогда больше не увидим. Мы поговорим о них, как о грозе, пролетевшей над городом, и навсегда забудем. Но уже стемнело, а мостовая всё ещё дрожала у них под ногами. Мы легли спать ровно в то же время, что и всегда. Но сон не шёл.