Я слышала названия городов, о которых знала только по урокам в школе. Льеж. Лёвен. Антверпен. Точки на карте Бельгии, висевшей рядом с классной доской. На моём глобусе их вообще не найти. Но эти города охватил огонь, рассказывали беженцы. И виноваты были немцы. Они поджигали дома и убивали людей. Даже детей. Бежать было менее опасно, чем оставаться. Вот беженцы к нам сюда и пришли. В тот последний кусочек Бельгии, который ещё не заняли немцы. Самый безопасный уголок мира. Понятно, почему они оказались у нас. Я бы на их месте тоже пришла именно сюда. От этой мысли мне становилось спокойно. Пока прибывают беженцы, мы точно знаем, что у нас хорошо. А разговаривали они на очень-очень странном языке. Некоторые, я слышала, говорили по-французски. Но фламандцы удивляли намного больше. Господи, как они коверкали звуки! Вроде бы говорили на том же языке, что и мы, но совсем по-другому. Ещё более странно, чем валлоны. Вместо «соль» – «силь». Вместо «хлеб» – «хлэб». Но это ещё ладно, это я хотя бы понимала, а многие другие слова было вообще не разобрать. Стоя у дороги, мы смотрели на вереницу беженцев. На женщин с озабоченными лицами, на измождённых мужчин. На детей, таких испуганных, будто они заблудились и боялись, что уже не найдут дорогу домой. Мне когда-то приснилось, что я не могу найти наш дом. Соседские дома были на месте. А наш исчез. И вообще исчезло понятие «мы». Меня никто не узнавал. И никто не слышал о моих родителях. Я была одна, я потерялась. Вот так, наверное, и чувствовали себя эти дети. Как в страшном сне, но только на самом деле. – Всё будет хорошо, – сказала мама. Не знаю, обращалась ли она к идущей по дороге усталой женщине или к нам. А может быть, она сказала это самой себе. Папа обнял её за плечи. Погладил по руке и поцеловал, как всегда, в голову сбоку. Над ухом, где начинаются волосы. – В конце концов всё будет в порядке, – сказал он. На одной тачке поверх груды вещей сидела девочка с тёмными кудрявыми волосами. Её лицо и одежда были перепачканы дорожной грязью. Она держала на руках младенца. Её отец толкал тачку, мама шла рядом, держа за руку маленького мальчика. Я обратила внимание на девочку в тачке, потому что она отличалась от людей вокруг. Думаю, дело было в её осанке: она сидела очень прямо, совсем не сутулясь. И выражение лица у неё было не как у других. Она не казалась заблудившейся. Она выглядела спокойной и сильной. Я всё смотрела и смотрела на неё, потому что не могла отвести глаза. И вдруг она повернула голову и через плечо взглянула на меня. Солнце и ветер играли её кудрями. Ветер смешно их вздыбил, так что они стали похожи на шапочку, излучавшую свет. Я почувствовала, что вот-вот засмеюсь, но мой смех был больше похож на вздох, вырвавшийся из груди. Девочка улыбнулась в ответ и помахала мне. Очень осторожно, одной рукой. А потом снова обхватила младенца обеими руками и устремила взгляд вперёд. 5. Мы по-прежнему ходили в школу, но не знали, сколько это ещё продлится. Учитель продолжал вести уроки и водил указкой по доске. Мы хором повторяли таблицу умножения, делали разные упражнения в тетрадках, писали, высунув кончик языка, диктанты и сочинения и молились каждое утро дольше обычного. И только карты висели на стенах без дела. Мы видели, как учитель иногда бросал на них взгляд, полный сомнения. Мы перестали изучать географию. Мы перестали изучать историю. Потому что история – это в основном про войну. Казалось, учитель решил, что теперь это не имеет смысла. Потому что очень может быть, что в ближайшее время всё изменится. В воскресенье священник, как всегда, читал проповедь. Его слушали ещё внимательнее, чем обычно. Когда он закончил приготовленную заранее речь, все продолжали неотрывно глядеть на него. И он смотрел на прихожан, а губы его оставались плотно сжатыми. В церкви повисла тишина. Но потом он набрал в лёгкие воздуха и заговорил. – Идёт война, – сказал он. – Мы не знаем, сколько она продлится. Мы не знаем, докатится ли она до наших мест. Но давайте просто-напросто жить дальше. Это единственное, что я могу посоветовать. Давайте всё делать как всегда. Выйдя из церкви, я долго размышляла о его словах. Как это – просто-напросто жить дальше? Разве мы живём в каком-то направлении? А жить просто-напросто – это, наверное, не учиться в школе, а играть? – Мы будем играть как всегда? – спросила я у Йоханны. – Мы будем играть, будто всё делаем как всегда, – сказала она. – А что мы будем делать? – Не знаю. Мы молча шагали рядом. Как всегда. А потом расхохотались, потому что пришли к выводу, что жить куда-то дальше – это полная ерунда. Но как-то раз в начале октября, когда мы все вместе возвращались из школы, увидели две попы, торчавшие к небу прямо посреди улицы. Это булочник Мон с сыном Паулюсом стояли на коленях, приложив ухо к булыжной мостовой. Жюль подбежал к ним и в шутку замахнулся ногой, как будто хотел дать им под зад. – Жюль! – сказала Роза с упрёком. Жюль пожал плечами, а я прыснула со смеху. Мы все остановились. – Тсс! – поднял палец Мон, хотя никто из нас не произносил ни слова. Мон медленно разогнул спину, затем распрямился и Паулюс. Мон поправил на голове кепку. Со вздохом отряхнул брюки. – Ты слышал? – спросил он у Паулюса. Тот кивнул. – А что вы слышали? – спросила Роза. – Войну, детка. Войну. – Слышно, как от пушек земля гудит! – в возбуждении сказал Паулюс. – Да, именно так, – подтвердил Мон. И они ушли. Мон ступал медленно, тяжёло, Паулюс – вприпрыжку, словно скоро будет ярмарка. Клара встала на колени. Я перестала смеяться и тоже опустилась на землю, Йоханна рядом со мной. Нашему примеру последовали Роза с Жюлем. Пять поп, обращённых к небу, пять ушей, приложенных к булыжникам. – Я ничего не слышу, – сказала Клара. – Тсс! – шикнул Жюль. Когда от камней у нас заболели колени, мы встали на ноги. Переглянулись, пожали плечами и покачали головой. – Никакой войны! – сказал Жюль. – Ни-ка-кой вой-ныыыы! – пропела Клара. Она трясла Розу за руки, словно качала воду насосом. Мы пошли дальше, в ритм Клариной песенке. В тот день всё небо было закрыто серыми тучами. Но с наступлением темноты горизонт окрасился в оранжевый цвет. Клара даже подпрыгнула, широко раскрыв глаза, и показала в ту сторону. – Как красиво! – Но почему? – воскликнула я, села на стул задом наперёд и сунула голову под занавеску на окне. – Ведь солнце уже зашло! Мне никто не ответил. Я обернулась. Оскар стоял, опустив руки в карманы. С потухшей самокруткой во рту. И не говорил ни слова. Мама прикрыла рот ладонью. Отец нахмурился и посадил Клару себе на колени. – Это не солнце, – сказала Роза. – Это война.