– Сначала посмотри, как это делается, а помогать будешь после, – сказал доктор. Роза встала рядом с кроватью и наблюдала, что делает доктор. А я отвернулась, как только увидела красную кровь. Мне и раньше доводилось смотреть на кровь. В последнее время она была везде. Но видеть кровь родного брата было особенно ужасно, потому что я знала, как ему больно. Роза наблюдала за работой доктора. – Я тоже хочу стать медсестрой, потому что… – она не закончила фразу. Потеряла сознание. – Смелая медсестра, ничего не скажешь, – донёсся откуда-то издалека голос Жюля. Он, как и я, не решался подойти. Обработать Оскару ногу оказалось очень трудно. Нога была не просто сломана. Она была размозжена. – Что это значит? – спросила Клара. – Раздроблена на тысячу осколков, – сказал Оскар. Лицо его исказилось от боли. – Ты их сосчитал? – спросила Клара. – Я это знаю, – простонал Оскар. – Я это чувствую. – Мы постараемся восстановить кость, – сказала сестра Маргрит-Мари так же бодро, как обычно. – Так что я смогу отправиться на фронт воевать? – спросил Оскар, улыбаясь, несмотря на боль. Сестра рассмеялась. Её смех прозвучал громковато, чтобы быть искренним. – Поживём – увидим. Сначала вылечимся, шаг за шагом. Оскар снова рассмеялся, но лицо его свело судорогой. Потом я видела, как к Оскару пришёл папа. Положил руку ему на плечо. Руке не было удобно там лежать, и папа её снова убрал. – Прости меня, сынок, – прошептал папа. – Это я виноват. Оскар отрицательно покачал головой. Не знаю, что он хотел этим сказать. Может быть, что папа не виноват. Или что всё не так страшно. Или чтобы папа оставил его в покое. – Старый упрямец, – тихонько произнёс мой брат. Стало ясно, что Оскар не сможет пойти воевать. А если сможет, то нескоро. Если война продлится ещё несколько лет, то, вероятно, года через два-три. То есть очень нескоро. Ведь год – это так долго! Год назад о войне никто и слыхом не слыхивал. И жизнь наша была совсем другой. Мы радовались весне, радовались, что скоро лето. Ходили в школу. Мы были все вместе, и мама была с нами. Тогда ей ещё незачем было уверять нас, что всё обязательно будет хорошо. И потом, повторяя эту фразу, она говорила нам неправду. Хотя сама всегда нас учила, что врать плохо. Возможно, она была неправа дважды. И в том, что всё будет хорошо. И в том, что никогда нельзя врать, ведь есть вещи, о которых лучше не говорить правду. Существует ли ложь во благо? Ложь, которую говоришь для того, чтобы не причинить кому-то боли? Можно сказать, что ужасно некрасивый новорождённый младенец якобы очень красивый. Или, например, как-то дочка мясника Ирма спросила меня, не пахнет ли у неё изо рта. Я ответила, что нет. Хотя изо рта у неё пахло, как от разлагающегося трупа. Но тогда я не могла ей так ответить, потому что ещё не знала, как пахнет разлагающийся труп. И не только поэтому, разумеется. Я ей никогда бы этого не сказала, потому что Ирма была милая и я не хотела сделать ей больно. Я подумала о маминой лжи во спасение. Я не могла на неё сердиться. Во всяком случае, за эту ложь. Я сердилась на неё за то, что она пошла за этим дурацким хлебом. Неужели не могла немного подождать? За это я злилась на неё по-настоящему. Так злилась, что сердце прямо выскакивало у меня из груди и голова раскалывалась. Но всякий раз, когда мне казалось, что я вот-вот не выдержу, приходили слёзы. Слёзы помогали. От них внутри становилось мягче. Папа стал очень молчаливым. Я это заметила только через несколько дней. Его молчание облекла в слова та же сестра Маргрит-Мари. Я услышала их разговор, проходя мимо по коридору. – Нет, – говорила она. – Так нельзя думать. Вы ни в чём не виноваты. Папа что-то произнёс, но так тихо, что я не могла разобрать. – Никто не знает, что случилось бы, если бы ваша семья ушла из города, – сказала монахиня. Папа ответил ей. Я не расслышала, что именно. – Да, возможно, все остались бы живы, – продолжила Маргрит-Мари. – Но так же возможно, что вы все уже давно бы погибли. Ровно эти же слова сказал папа Оскару тогда в кухне, когда они ссорились. Слова, в которые он сам теперь не верил. – Во время войны может произойти что угодно, – сказала Маргрит-Мари. – Вы поступили так, как считали правильным, а это уже много. Папа заплакал. Я убежала с комком в горле. В тот же день я видела, как сестра Маргрит-Мари посадила Клару к себе на колени и погладила по голове. Клара вся напряглась, отвернулась от сестры и с сердитым личиком принялась есть свой бутерброд. Но когда монахиня попыталась приласкать её ещё и ещё раз, Клара заулыбалась. – Вот видишь, тебе хочется, чтобы я тебя поцеловала, – поддразнила её Маргрит-Мари. И поцеловала Клару в затылочек. – Вот видишь! Клара засмеялась. – Маргрит-Мари, – задумчиво произнесла Клара в тот вечер, ложась спать. – Маргрит-Мари. Ма и ещё раз Ма. Похоже на «мама», да? – Совершенно непохоже! Никто совершенно не похож на маму, только наша мама – это мама, но она умерла! Мой голос дрожал. Клара заплакала. – Не плачь, Клара, ну не плачь же ты! – сказала я и попыталась её обнять. Но она вырвалась и убежала. Я ужас как сердилась на монахиню, что она встала между мной и Кларой, хотя на самом деле это было не так. Маргрит-Мари очень старалась помочь нам, как и многим другим людям. Но она не была мамой. И никогда ею не будет. 17. – Вы поедете во Францию, – сказала мне Маргрит-Мари. Я посмотрела на неё с удивлением. Почему она мне это говорит? Почему именно она? Почему именно мне? – Ты старшая, – заметила она и тем самым ответила на мой второй вопрос. Только ответ-то был неправильный. – Я не старшая, я третья по счёту. Старший Оскар, потом Роза, а я посередине. И ещё папа, подумала я. Маргрит-Мари улыбнулась терпеливой улыбкой, но ответ её прозвучал несколько поспешно: – Да, это так, но ваш отец и Роза заболели. Я посмотрела вокруг, как будто папа и Роза были поблизости. Как они могли заболеть, а я ничего об этом не знала? – Ты сегодня весь день играла в трапезной с Кларой и Жюлем, а в это время они оба заболели. Она словно читала мои мысли! – Что у них? – Тиф. – Не может быть! Нам же всем сделали прививку. Нам сделали прививку две недели назад. Или месяц, я точно не помнила. – Вероятно, они подхватили инфекцию ещё до прививки. У монахини было озабоченное лицо, она немного подождала, прежде чем говорить дальше. – Особенно тяжело больна Роза. Ей надо пройти курс лечения, Алиса. Папа поедет во Францию следом за вами, вместе с Оскаром и Розой, как только это будет возможно. – Но разве нельзя их здесь дождаться? – Увы. Надо спешить. Тут стало слишком опасно. Все, кто способен, должны уехать из города как можно скорее. Она хотела погладить меня по голове, но я отпрянула.