– Я не хочу ехать во Францию одна. – Ты поедешь с младшими братом и сестрой. – Я не хочу ехать без старших! Как я без них поеду? Я же не знаю, куда нам надо. – Не переживай, Алиса. Мы всё устроим. Вас довезут. – Прямо до Франции? – Франция совсем недалеко. Поверь мне. Это не так трудно, как ты думаешь. У меня задрожал подбородок, но я не хотела плакать в её присутствии. Не хотела, чтобы меня утешали. И опять ложь. И опять я была готова в неё поверить. Затем события стали развиваться с бешеной скоростью. После нескольких месяцев сомнений, переездов внутри города и по округе за нас вдруг приняли решение. Мы уедем из Ипра, втроём. Я была старшей. Папу с Оскаром и Розой переведут в больницу в Де-Панне. Но ненадолго. Потому что мы скоро встретимся все вместе во Франции. – Запомни как следует, Алиса, – сказала Маргрит-Мари, глядя мне в глаза. – Вы поедете в монастырь ордена картезианцев в городе Невиле. Поедете на поезде. Там сейчас очень много бельгийцев. В том числе дети без родителей. О вас будут хорошо заботиться. Запомни название монастыря и говори его всем, кого встретишь по дороге. Ла Шартрёз де Невиль. Повтори, Алиса! Я повторила французское название монастыря. Потом ещё раз пять, пока Маргрит-Мари не осталась довольна. Мы попрощались с Оскаром. Обнялись с папой, лежавшим с Розой в разных палатах. Папа, хоть и был болен, но крепко-крепко прижал нас к себе, а потом сразу оттолкнул. – Ну всё, будьте умницами, – сказал он. – Встретимся во Франции. Обещаю! Его голос звучал хрипло. Не знаю, верил ли он тому, что говорил. Мы пошли взглянуть на Розу, лежавшую в полузабытьи от высоченной температуры. Роза, наша умница Роза, которая так хорошо о нас заботилась. Я взяла её руку в свою. Она сжала мне пальцы. До чего горячей была её рука! Намного горячее, чем обычно. Я стиснула её ладонь. – Ты ведь тоже скоро приедешь во Францию, да? – шепнула я ей на ухо. – Ты же должна о нас заботиться! У тебя так хорошо получается! Намного лучше, чем у меня. Мне показалось, что по её пышущему жаром лицу пробежала улыбка. Но потом она снова впала в забытьё. – Обещайте мне всегда быть вместе. Это были последние слова, сказанные папой перед нашим отъездом. 18. – Ла Шартрёз де Невиль, – хором произнесли Жюль с Кларой. Это я их так научила. Нам дали с собой по узелку с нашей одеждой и несколько бутербродов с боллебифом. В кармане платья у меня было несколько монеток: те, которые я вытащила из кошелька французского солдата. Мы все прижались друг к другу. Клара прислонилась ко мне спиной, и я обхватила её одной рукой. С Жюлем мы крепко держались за руки. Чтобы люди видели, что мы трое – вместе. Но никто не обращал на нас внимания. Мы были такие маленькие по сравнению с окружающими. А окружающие всё куда-то спешили. О чём-то говорили, кричали, куда-то показывали. Издали донёсся паровозный свисток. Клара радостно посмотрела мне в лицо. У меня забилось сердце. Я всегда так радовалась этому звуку! Он напоминал о поездках за город и в гости к родственникам. Когда поезд подошёл к перрону, радость исчезла. – Но это же поезд для скота, а не для людей, – сказал Жюль. – Это не наш поезд, – ответила я ему, – наш следующий. Несколько мужчин отодвинули двери в деревянных вагонах. Внутри не было никакого скота. И людей тоже. Вагоны оказались пустые. На полу лежала солома. Я посмотрела вокруг, ожидая увидеть коров, лошадей или овец. Везде были только люди. – Садимся! – послышалось со всех сторон. Толпа пришла в движение. Клара снова посмотрела на меня снизу вверх. В глазах был испуг. Жюль тоже глядел на меня, как будто ждал ответа. Я стояла на месте и только смотрела на людей, заходивших в вагоны. Я видела целые семьи и обломки семей. Я видела стариков. Некоторые дети были без родителей. Люди всё заходили и заходили в вагоны, без конца. Я недоумевала: неужели там так много места? Или, может быть, люди просто проходят через вагоны, а потом попадают в какое-нибудь другое пространство? И нам только кажется, что вагоны словно резиновые? – Вот ещё трое! – крикнул какой-то мужчина. – Они тоже едут? Другой мужчина пожал плечами и скривил губы. – Нам надо в Ла Шартрёз де Невиль, – сказала я. Мужчина не слышал меня, продолжая осматривать толпу. Как будто ответ на его вопрос был написан на людской массе. Я повторила свои слова. На этот раз он взглянул на меня, как будто увидел впервые. – А, значит, во Францию, – сказал он. – Всё правильно. Садитесь в поезд! Какие-то люди подняли нас в воздух и поставили на пол уже внутри вагона. Мы трое оказались в битком набитом помещении. Дверь задвинули, стало темным-темно. Клара испуганно вскрикнула и прижалась ко мне ещё крепче. Похоже, что мужчины на перроне услышали её крик, потому что дверь снова немного приоткрылась. Нам оставили щёлочку света и воздуха. Щёлку шириной с детскую руку. Потом люди вокруг нас сели на пол, и стало чуть менее страшно. Мы тоже сели. Нам с Жюлем повезло: мы опирались спиной о стену. Клара сидела у меня между коленями. Какой-то дядька кивнул в мою сторону. – М-да, поезд лучше, чем корабль, ребятки. Несколько дней назад они разбомбили корабль. Он не сразу пошёл ко дну. Так мёртвых детей просто выбросили за борт. Я поспешила заткнуть Кларе уши, но она оттолкнула мои руки. – Нас тоже выбросят из поезда? – спросила она. Я посмотрела дядьке в глаза и ответила: – Нет, с живыми детьми так не поступают. А ты ведь знаешь, что мы останемся в живых, да, Клара? Моя сестрёнка кивнула. Когда просвистел свисток и поезд пришёл в движение, я ощутила боль. Какая бывает, когда отдирают пластырь. Пластырь, к которому прилип кусочек кожи. Мне хотелось сказать, что мне страшно. И я сказала бы это папе и маме. Оскару и Розе. Да и Йоханне тоже. Но Жюлю и Кларе я этого сказать не могла. Я была старшей. А старшая сестра должна быть сильной. Я закрыла глаза и увидела ту девочку. Девочку с тёмными кудрями, державшую на руках ребёнка. Увидела, как она сидит, выпрямившись, на тележке в бесконечной веренице беженцев. Тогда мы ещё жили дома. В то время наш дом ещё был по-настоящему нашим. Мама была жива, мы жили все вместе. Не знаю, шли ли её родители рядом – рядом с той кудрявой девочкой. И были ли они живы. Но воображала, что девочка совершенно одна. Одна с этим малышом. С прямой спиной и улыбкой на лице. Поэтому я никому не сказала, что мне страшно, – сделала вид, будто я самая сильная. И я улыбалась. Краешком глаза я видела, что Жюль смотрит на меня. Как и пожилая женщина напротив нас, как и мальчик, сидевший с ней рядом. Все глядели на меня и улыбались мне в ответ. Поезд ехал медленно. Прямо как повозка, которую везут волы. Маргрит-Мари сказала мне, что Франция близко. Не знаю, что она называла близко, потому что ехать во Францию оказалось очень долго. Во всяком случае, в ту область Франции, куда нас вёз поезд. Мы видели и слышали названия деревень, совершенно незнакомые. Названия звучали очень странно, и я их сразу же забывала. Мы спали, свернувшись все трое в один калачик, словно каждый из нас был кусочком пазла. Так мы занимали меньше места. Время от времени поезд останавливался среди полей. Мы всегда выпрыгивали из него в числе первых. Носились по полям так, словно наши ноги – пружинки, которые слишком долго оставались в сжатом состоянии. Поезд останавливался, разумеется, не только затем, чтобы мы попрыгали. Всем хотелось в туалет. Я всегда надеялась, что рядом с нашим вагоном окажется толстое дерево. Мне не хотелось, чтобы другие видели, как я присаживаюсь по нужде. Ведь я была уже большая. А Клара не всегда успевала дождаться остановки поезда. Я ей ничего не говорила, только вытаскивала из-под неё мокрую солому и выкидывала из вагона. Думаю, много кто не успевал дождаться остановки. Причём не только дети. В вагоне всё сильнее пахло грязным туалетом. Я пыталась представить себе, что это от коров и лошадей. Воображать, что запах исходит от животных, было чуть менее противно. Иногда вдоль насыпи вровень с поездом шли люди. Им даже не приходилось особенно бежать, чтобы не отстать. Они бросали в дверь вагона хлеб, картошку, яблоки, твёрдую колбасу. Несколько человек из нашего вагона вставали тогда у двери и всё это ловили. А потом делили на всех. Не знаю, насколько честно они делили, всегда ли поровну. Но нам всякий раз что-то доставалось. Хлеб был кислый, как уксус. Яблоки оказывались сморщенными, а картошка – сырой. Но грех было жаловаться, честное слово! Я уже перестала считать, сколько раз успело стемнеть и опять рассвести. Я просто сидела на полу и покачивалась вместе со всеми в такт движению поезда. Никто не знал, что нас ждёт. Что будет, когда мы приедем в незнакомую страну. И когда мы уже полностью пропитались собственной вонью, поезд остановился. Все поняли, что это конец пути. 19. Мы стояли втроём в конце перрона. Прижавшись друг к другу, точно так же, как перед отъездом. Но теперь у нас не было с собой никакой еды. И ещё мы были грязные, как и все, кто ехал с нами в поезде. Ла Шартрёз де Невиль, повторяла я мысленно. Я попыталась с кем-нибудь заговорить, но ничего не получалось. Все что-то искали. А кто не искал, тот спешил. Одна женщина показала на нас рукой и спросила о чём-то у стоявшего рядом мужчины. Потом подошла к нам с сомнением на лице. Я прижала Клару к себе ещё сильнее. Женщина улыбнулась. Строго. Я поняла, что возражать ей нельзя. Она спросила что-то по-французски. Клара с Жюлем взглянули на меня, но я только посмотрела на женщину и пожала плечами.