Бах! Два. Халиль ловит ртом воздух. Бах! Три. Халиль ошеломленно смотрит мне в глаза. И падает. Мне снова десять. Я вижу, как падает Наташа. Из моей груди вырывается оглушительный крик: он рвет мне глотку так, что меня трясет, – ведь, если я хочу быть услышанной, кричать должно все тело. Инстинкт приказывает мне замереть, а все остальное – броситься к Халилю. Я выпрыгиваю из «импалы» и оббегаю машину. Халиль смотрит в небо, словно надеется увидеть Бога. Его рот открыт, как будто он пытается кричать. И я кричу изо всех сил – за нас обоих: – Нет, нет, нет… – это все, что мне удается сказать, словно мне годик и я знаю одно-единственное слово. Не понимаю, как я оказалась на земле рядом с ним. Мама говорит, что, если в кого-то попали, нужно попытаться остановить кровь, но здесь ее так много… Слишком много… – Нет, нет, нет… Халиль лежит без движения: не произносит ни слова, не издает ни звука, даже не смотрит на меня. Его тело деревенеет. Он умер. Надеюсь, он видит Бога. Кричит кто-то еще. Я моргаю сквозь слезы. Сто-пятнадцать орет и целится в меня из того же пистолета, из которого только что убил моего друга. Я поднимаю руки вверх. Три Тело Халиля оставляют лежать на дороге, как на выставке. Гвоздичную улицу освещают мигалки патрульных машин и карет скорой помощи. В стороне стоят люди – пытаются разглядеть, что случилось. – Черт, братан, – бормочет какой-то парень. – Его прикончили! Полиция приказывает толпе разойтись, однако никто не слушается. Медики ничем не могут помочь Халилю, а потому затаскивают в карету меня, как будто это мне нужна помощь. Огни светят со всех сторон, и народ вытягивает шеи, пытаясь меня рассмотреть. Я не чувствую себя особенной. Чувствую только дурноту. Копы обыскивают машину Халиля. Я хочу их остановить. Пожалуйста, накройте его тело. Пожалуйста, закройте ему глаза. Пожалуйста, закройте его рот. Отойдите от его машины. Не трогайте его щетку. Но слова не идут. Сто-пятнадцать сидит на тротуаре, закрыв лицо руками. Другие полицейские хлопают его по плечу и уверяют, что все будет хорошо. Наконец тело Халиля накрывают полотном. Он не сможет под ним дышать. И я не могу дышать. Не могу… Дыши. Я тяжело глотаю воздух. Еще раз. И еще. – Старр? Передо мной появляются карие глаза с длинными ресницами. Такие же, как у меня. Я толком ничего не смогла сказать копам, но выжала из себя имена и телефоны родителей. – Эй, – говорит папа. – Вставай, пойдем отсюда. Я открываю было рот, но отвечаю ему одним только жалобным стоном. Папа отходит в сторону, и мама обнимает меня за плечи. Она гладит меня по спине и тихонечко врет: – Все хорошо, малыш. Все хорошо. Долгое время мы так и сидим. Наконец папа уводит нас от скорой. Он обнимает меня, словно щитом укрывая от любопытных глаз, и ведет по улице к своей «шевроле тахо». Папа за рулем. По его лицу скользят отсветы фонарей – и в них видно, как крепко он сжимает челюсти. На его лысой голове вздулись вены. На маме форма медсестры с резиновыми накладками. Сегодня у нее была сверхурочная смена в неотложке. Она несколько раз вытирает глаза – наверное, думает о Халиле и о том, что вместо него на асфальте могла лежать я. Меня мутит. Из него вытекло столько крови… Часть ее у меня на руках, на худи Сэвена, на кроссовках. Еще час назад мы болтали и весело смеялись. А теперь его кровь… Во рту становится кисло, желудок сводит сильнее. Меня начинает тошнить. Мама бросает на меня взгляд в зеркало заднего вида. – Мэверик, тормози! Не успевает машина остановиться, как я кидаюсь через сиденье к двери. Меня выворачивает наизнанку, и я могу лишь перестать сопротивляться. Мама тоже выскакивает из машины и бежит ко мне. Она убирает волосы с моего лица, гладит меня по спине и шепчет: – Мне очень жаль, малыш. Дома она помогает мне раздеться. Кроссовки и худи Сэвена отправляются в мусорный мешок; больше я их не увижу. Потом я сижу в ванной и под шипение горячей воды соскребаю с себя кровь Халиля. Папа относит меня в постель, а мама гладит по волосам, пока я засыпаю. Я снова и снова просыпаюсь в холодном поту, а мама раз за разом велит мне дышать – как делала это раньше, пока я не переросла астму. Наверное, она останется со мной на всю ночь – потому что всякий раз, когда я подскакиваю на кровати, она сидит рядом. Но вот я просыпаюсь, и в этот раз ее нет. От неоново-синих стен болят глаза. На часах пять утра. Мое тело до того привыкло просыпаться в пять, что ему все равно, будни это или выходные. Я смотрю на светящиеся звездочки на потолке и пытаюсь восстановить в памяти вчерашний вечер. Вспоминаю вечеринку, хаос на танцполе, а потом – как Сто-пятнадцать останавливает нас с Халилем. В ушах звенит первый выстрел. Второй. Третий. Я лежу в своей постели. А Халиль – в окружном морге. Там же оказалась и Наташа. Это произошло шесть лет назад, но я помню все как вчера. Я подметала полы у нас в магазине (копила деньги на первую пару джорданов), когда вбежала Наташа. Она была пухлой (ее мама говорила, что это детский жирок), с очень темной кожей и афрокосичками. Они всегда выглядели так, словно заплели их час назад, и я безумно хотела себе такие же. – Старр, на Вязовой улице сломался гидрант! – воскликнула она. То же самое, что объявить: открыли бесплатный аквапарк! Помню, как я с молчаливой мольбой посмотрела на папу. Он разрешил мне пойти, но при условии, что я вернусь в магазин через час. Никогда в жизни я не видела, чтобы вода била выше, чем в тот день. Вокруг гидранта собрались почти все жители нашего района. Они веселились. Я была первой, кто заметил машину. Из заднего окна высунулась забитая татуировками рука с глоком[11]. Народ бросился врассыпную. А я осталась. Ноги вросли в тротуар. Наташа радостно скакала в брызгах. И вдруг… Бах! Бах! Бах! Я бросилась в розовый куст, а когда осмелилась из него высунуться, кто-то закричал: «Звоните девять-один-один!» Поначалу я решила, что ранили меня, – потому что на футболке была кровь. Но, оказалось, я просто поцарапалась колючками. Попали в Наташу. Ее кровь смешалась с водой, и от текущей вниз красной реки невозможно было отвести взгляд. Она выглядела напуганной. Нам было по десять лет, и мы не знали, что происходит после смерти. Черт, я не знаю этого до сих пор, а Наташу заставили узнать, хоть она этого и не хотела. Она не хотела. И Халиль тоже не хотел. Скрипит дверь, и в комнату заглядывает мама. Она вымучивает улыбку. – Кто тут у нас проснулся?