– Сэвен, да? – Как ты догадался? – Когда он с тобой говорит, у тебя такой видок, как будто ты хочешь кому-нибудь вмазать. Помнишь, когда на твой день рождения он без умолку советовал тебе, какие желания загадать? – Ага, и я въехала ему по зубам. – А Наташа еще злилась, что ты затыкаешь ее «бойфренда», – смеется Халиль. Я закатываю глаза. – Как же она меня бесила своей любовью к Сэвену. Мне кажется, половину времени она приходила, только чтобы его увидеть. – Да не, она приходила, потому что у тебя были кассеты с «Гарри Поттером». Помнишь, как мы себя называли? Трио-с-района. Дружба теснее, чем… – …у Волан-де-Морта в носу. Какими же дурачками мы были! – Скажи? – смеется он. Мы хохочем, но чего-то нам не хватает. Вернее, кого-то. Наташи. Халиль смотрит на дорогу. – Целых шесть лет прошло, прикинь? И тут мы вздрагиваем от звука бип-бип: в зеркале заднего вида мигают голубые огни. Два Когда мне было двенадцать, родители провели со мной две серьезные беседы. Первая была обычной, о тычинках и пестиках. Ну, не совсем обычной. Моя мама, Лиза, работает медсестрой, а потому подробно рассказала мне, что и как происходит и чего ни в коем случае не должно происходить, пока я не вырасту. Впрочем, тогда я сомневалась, что со мной вообще может что-либо произойти. Между шестым и седьмым классом у всех девочек уже начала расти грудь, а моя оставалась такой же плоской, как спина. Вторая беседа была о том, что делать, если меня задержат копы. Помню, мама возмутилась и сказала папе, что я еще слишком маленькая, а он ответил, что для ареста или пули лет мне уже достаточно. «Старр-Старр, выполняй все, что тебе говорят, – сказал папа. – Держи руки на виду. Не делай резких движений. Говори только тогда, когда к тебе обращаются». В тот миг я поняла, что все серьезно, ведь папа – главный любитель потрепаться, и раз уж он говорит помалкивать, значит, надо помалкивать. Надеюсь, с Халилем проводили такие же беседы. Выругавшись себе под нос, он выключает Тупака и сворачивает на обочину. Мы на Гвоздичной улице, где бóльшая часть домов заброшена, а половина фонарей разбита. Вокруг никого, только мы и коп. Халиль выключает зажигание. – Интересно, что этому дурню надо? Полицейский паркуется и включает фары. Я прищуриваюсь от яркого света и вспоминаю папины слова: «Если ты не одна, молись, чтобы у твоего спутника при себе ничего не оказалось, иначе повяжут обоих». – Хал, в машине же нету ничего такого, правда? – спрашиваю я. Халиль наблюдает в боковое зеркало, как к нам приближается коп. – Не-а. Тот подходит к водительской двери и стучит в окно. Халиль берется за ручку и опускает его. Полицейский светит нам в глаза фонариком, словно слепящих фар недостаточно. – Права, техпаспорт и страховку. Халиль нарушает правило – он не делает того, чего хочет коп. – За что вы нас остановили? – Права, техпаспорт и страховку. – Я спросил: за что вы нас остановили? – Халиль, – умоляю я его, – сделай, как он просит. Тогда Халиль со стоном достает свой бумажник. Фонарик следует за каждым его движением. Стук сердца эхом отдается в ушах, но я по-прежнему слышу в голове папины указания: «Внимательно посмотри копу в лицо. Хорошо, если запомнишь номер жетона». Пока свет фонарика следует за руками Халиля, мне удается разглядеть его номер – сто пятнадцать. Белый, лет за тридцать, может, даже за сорок, шатен, стрижка под ежик и тонкий шрам над верхней губой. Халиль передает полицейскому бумаги и права. Сто-пятнадцать их осматривает. – Откуда едете? – Не ваше дело, – говорит Халиль. – За что вы меня остановили? – Габаритный разбит. – Так что, может, выпишете мне штраф? – спрашивает Халиль. – Знаешь что, умник? Выходи из машины. – Да блин, просто выпишите штраф… – Выходи из машины! И подними руки вверх, так чтобы я их видел! Халиль выходит с поднятыми руками. Сто-пятнадцать хватает его за локоть и с глухим ударом прижимает к задней двери. Я с трудом выжимаю из себя: – Он не хотел… – Руки на щиток! – рявкает на меня полицейский. – Не двигаться! Я делаю то, что мне сказали, но замереть не получается – слишком уж дрожат руки. Коп обыскивает Халиля. – Ну что, умник, посмотрим, что мы у тебя найдем. – Ничего ты не найдешь, – язвит Халиль. Сто-пятнадцать обыскивает его трижды, но ничего не находит. – Стой здесь, – приказывает он Халилю. – А ты, – говорит он, глядя на меня в окно, – не двигайся. Я даже кивнуть не могу. Полицейский идет обратно к патрульной машине. Родители не хотели внушать мне страх перед полицией, но воспитали меня так, чтобы рядом с копами я не вела себя глупо. Они говорили: «Не двигайся, если коп повернулся к тебе спиной». Однако Халиль нарушает правило. Он подходит к передней двери. «Не делай резких движений». Халиль нарушает правило. Он открывает дверь. – Старр, ты в поряд… Бах! Раз. Его тело дергается. Из спины брызгает кровь. Он хватается за дверь, чтобы не упасть.