Что-то подсказывало Меган, что, сними она со своего телефона батарею, разговор не оборвался бы (не потому ли, дорогая моя, что он проходит в твоей хорошенькой головке?), потому она убрала телефон в самый дальний внутренний карман своей сумки и вышла из кабинета. Походка была не такой, как прежде, но все же Меган выглядела хорошо и весьма симпатично. – Уже отработала? – улыбнулся приветливый охранник, мужчина лет шестидесяти, на выходе. – Еще пару дней, – ответила Меган, – а потом вы меня не скоро увидите. – Повезло ему, – ухмыльнулся он. – С моим характером… я не была бы так уверена, – хихикнула Меган. – Что ему до твоего характера, – сказал охранник, – «там» он не имеет никакого значения. – Что, простите? – Я говорю, вот записка, оставили для тебя, – мужчина протянул Меган сложенный листок бумаги. – Кто оставил? – Не могу знать. Я пришел – она уже лежала на моем столе. На ней ясно написано имя, кому следует передать. Ты не волнуйся, я не читал. – Спасибо большое… Меган взяла записку, на которой уже знакомым ей почерком было написано ее имя, положила в карман, поблагодарила еще раз охранника и попрощалась с ним. Что бы там не было написано, она не планировала читать, пока не окажется дома. Рядом с Ником. В автобусе ей сразу уступили место. Николас настаивал на том, чтобы она брала такси или ждала его, если уж сама не хочет садиться за руль, но у Меган опция послушания и принятия во внимание настоятельных советов в свой адрес была развита слабо либо отвергнута совсем, причем давно и весьма ею осознанно. – У вас что-то выпало, – сказала Меган мужчине, который перед ней сидел на месте, на которое теперь присаживалась она. – Нет, это не мое, – вежливо улыбнулся тот и уставился в свой телефон. Меган взяла в руки то, что лежало на сиденье: это был сложенный лист бумаги, такой же, какой ей несколько минут назад передал охранник в университете. Она с опаской перевернула листок, уже зная, что увидит на обратной стороне. Свободная рука проверила карман: записка, переданная охранником, лежала там, где ее положили. Туда же Меган отправила и второе послание. «Я в игре», – подумала она голосом, которому не часто давала волю, но которому была рада. По дороге домой Меган зашла в супермаркет. Еще не так давно она бы сперва посетила магазинчик мистера Фредди, но его обгоревший труп вот уже несколько месяцев покоился в земле. Жена оплакивала мужа и была не в состоянии вести дела магазина, взрослые дети не видели в нем никакого интереса, поэтому дело всей жизни старика, погибшего странной и страшной смертью при крайне загадочных обстоятельствах, которые никто и никогда не раскроет, постепенно сходило на нет, а неделю назад вдова мистера Фредди и вовсе выставила магазин на продажу. И лишь Меган знала, что формально мужчина умер во сне, даже не мучаясь. Зайдя в супермаркет, Меган оставила в камере хранения свою увесистую сумку: в ней лежали папки с некоторыми бумагами с работы. После того, как Николас переехал к ней, количество закупаемых ею продуктов резко возросло. Это была одна из причин, по которой до встречи с Николасом Меган категорически не хотела заводить серьезные отношения. Ник старался не обременять Меган лишней работой, поэтому приготовление еды полностью взял на себя, за что Меган была ему очень признательна: она терпеть не могла готовить, у него же это получалось изумительно. Много она старалась не покупать, потому что носить сумки ей с каждым днем становилось все тяжелее. Она знала, что Николас в любом случае побеспокоится об ужине, поэтому взяла лишь кофе: ему крепкий, себе без кофеина, сливки и, разумеется, консервы для мистера Блонда, который жутко ревновал свою хозяйку к новому обитателю их жилища. Перед выходом из магазина Меган открыла камеру хранения, в которой лежала ее сумка. Злость и раздражение овладели ею, когда в камере, помимо сумки, она увидела еще один – третий – сложенный листок, на котором все тем же каллиграфическим почерком было выведено одно единственное слово: Меган. Такая же записка ждала ее и в почтовом ящике среди вороха бесплатных газет. Четыре записки, четыре послания от бугимена. Меган переступила порог своей квартиры, закрыла за собой дверь. Ей безумно хотелось зашвырнуть ключи в гостиную, да так сильно, чтобы непременно что-нибудь разбить, ей хотелось закричать и ударить кулаком в стену, ей хотелось «выпустить пар» и тем самым дать слабину. Но она молча повесила ключи на ключницу у двери, сняла обувь, поставила на пол сумку и пакет из супермаркета, погладила встречающего ее Джеймса Блонда. – Не дождешься, ублюдок, – улыбаясь и продолжая гладить кота, сказала она, – не с той ты связался. Меган разложила на столик перед диваном все четыре аккуратно сложенных листа, по форме напоминающие конверты, в том порядке, в каком они попали к ней, взглянула на часы: Николас должен вернуться через два часа. Телефон все еще лежал в сумке, и Меган надеялась, что та тварь, говорившая с ней из динамика, уже заткнулась. Она закрыла глаза. Искушение было слишком велико, на то оно и искушение. Ник спешил домой – он не мог дозвониться к Меган: линия все время была занята. Когда он зашел в квартиру, то обнаружил в коридоре ее сумку и пакет из магазина. Это было не похоже на нее: она всегда сразу убирала свои вещи. – Меган? – настороженно позвал он. – Я здесь, – последовал негромкий ответ неуверенным в себе голосом. Николас вошел в гостиную и увидел Меган, которая сидела на диване, рядом лежал мистер Блонд и презренно смотрел на Николаса, словно говоря ему: смотри, неудачник, я рядом с ней! Перед Меган на журнальном столике были разложены развернутые листы бумаги, и даже на расстоянии было заметно, что на каждом из них было написано много текста. – Что с твоим телефоном? – спросил Ник. – Он транслирует не то, что мне хотелось бы, – ответила Меган. – То есть?.. – То есть сегодня по нему мне позвонил он. Понимаешь, Ник – он. А потом, когда я не захотела продолжать с ним беседу по телефону, он стал писать мне письма, – Меган иронично улыбнулась, но Николас видел, что она очень расстроена и… напугана? – Одно письмо было оставлено для меня в университете, другое – ты не поверишь – в автобусе, третье было подброшено в камеру хранения в супермакете. С четвертым он обошелся более банально: я нашла его в почтовом ящике. – Кто мог их тебе подбросить? – А разве это имеет значение? – И что в них? – Прочитай сам. Я не хочу перечитывать. Я вообще не понимаю, зачем я их прочла. Здесь выдержки из книг, рассказов или учебников по истории: не могу сказать, так как ты знаешь, что я избегаю чтения книг. Фантазия может сыграть со мной злую шутку, и он решил этим воспользоваться, нашел мое слабое место. Мои сны за последнее время показались ему слишком спокойными и скучными, и он решил разбавить их такими красочными историями… Я думаю, что что-то здесь вымышлено, что-то взято из истории. Это уже не имеет никакого значения. Прочитав каждую из этих коротких записок, я представила описанные события в голове, фантазия доработала то, что ей показалось, было слабо приукрашено, и теперь можно ожидать постановки всех этих сцен в моих снах. Не зря он называл себя сценаристом и декоратором. Не сомневаюсь, что сейчас эти декорации учат свои роли и готовятся к встрече со мной. – Но ты же сама говорила, помнишь? – спросил Николас. – Неважно, что делает он, ты – режиссер. – Проблема в том, – улыбнулась Меган, – что сценарий пишется заранее, а мне, как режиссеру, будет отведено слишком мало времени, чтобы в нем что-то изменить. И, кстати, я не удивлюсь, если сейчас в холодильнике или в банке с кофе мы найдем еще одну записку. Я в душ, а ты можешь пока все это перечитать… Письмо №1 Разумеется, ей это доставляло удовольствие. Если бы это было не так, стала бы она выделять для них столько места? Что обычно рабу причитается: угол в общей, кишащей крысами, комнате. А для этих рабов был отведен весь чердак, чего они, однако, не ценили. Ей снились такие яркие, красочные сны, после которых хотелось творить, создавать, преображать, воплощать свои идеи в жизнь. У нее для этого было все: живые холсты для работы, инструменты для создания правильного образа и нескончаемое вдохновение. Иногда попадались бездарные пустышки, которые ни на что не годились: они ломались сразу же после того, как к ним прикасалось искусство, они не могли выдержать на себе кисти художника. Это ее огорчало, безусловно. Но затем она ложилась спать, и Великий Вдохновитель обучал ее новым приемам в искусстве. С материалом для работы проблем не возникало: искусство требовало жертв, поэтому она платила любые деньги. Для художника важнее всего наличие двух вещей – это возможность творить и иметь неиссякаемый источник вдохновения. И то, и другое у Дельфины имелось. Однажды Вдохновитель показал ей, как легко можно своими руками создать картину с изображением омара или краба. Дельфине эта идея пришлась по душе, и, проснувшись, она немедленно отправилась на чердак. Стоит заметить, что огрехи у картины были, но автор был доволен результатом: она видела прекрасного омара, извивающегося на полу, словно его только что выловили со дна океана. Омар не издавал ни звука, как и подобает морским жителям. Так видела Дельфина – Великий Художник, познававший искусство благодаря Великому Вдохновителю, который приходил к ней ночью и учил ее творить. Другие обитатели чердака видели эту картину иначе: черная девушка с зашитым ртом, которой в нескольких местах сломали руки и ноги, чтобы те напоминали конечности членистоногого животного, извивалась от адской боли, то теряя от нее сознание, то на время снова приходя в него. Мысли ее путались, но в те краткие моменты, когда они были ясными, она молила у жизни смерти. Глупая рабыня не разбиралась в искусстве, потому, когда Дельфина преображала ее тело, противилась, насколько хватало наглости. Или, быть может, сил. Стоит отметить, что омар, которым художница восхищалась, просуществовал достаточно долго. Куда дольше, чем голова-котелок, в которой Дельфина решила равномерно перемешать содержимое, или «многоножка», к которой Художница пришила дополнительные конечности – неблагодарная мразь даже не удосужилась обучиться новому умению, которым Художница ее наградила. Не каждому Творец предлагает такой дар, а эта падаль, вместо того, чтобы благодарить Дельфину за возможность стать первым творением с пятью руками, сгинула и сама, и испоганила такой материал… Но ничего. Дельфина знала, что наступит ночь, что ночью придет Он – тот, который знает, как творить искусство. И его запах… его запах напоминал работы Дельфины: ее лучшие, хотя и недолговечные работы, которые она хранила на чердаке рядом с заготовками. Все прекратил случай. Огонь. Она не хотела, чтобы ее работы, ее искусство, ее картины сгорели, но она не могла позволить, чтобы кто-то еще их увидел. Ведь лишь она – Великий Художник – могла восхищаться своим творением. Но злые люди проникли в ее сокровищницу, они отобрали у нее ее картины, ее творение, ее любовь. Они преследовали ее. Они – бесчувственные, неспособные постичь всю глубину искусства. Он больше не приходил к ней, и Дельфина больше не могла творить. Она молила, но Он ее не слышал. Без искусства художник умирает. Так случилось и с Дельфиной Лалори. Письмо №2 «Если это не ад, то что же?» Так думал каждый, кто попадал сюда. Те, кто ранее отрицал существование ада, тут же раскаивались в этом, но убеждение в том, что нет рая, там крепло с каждой прожитой минутой. Нет, не прожитой. Вынесенной там минутой. Ибо то была не жизнь, то было лечение от жизни, изучение всех ранее неизвестных людям способов, как исцелить землю от ее разрастающейся раковой опухоли – от человечества. Генерал-лейтенант – личность важная, уважаемая и значимая. Его гениальный ум и высокий профессионализм в области хирургии помогли ему достичь неслыханных высот. И, как многие великие мастера своего дела, вдохновение и идеи доктор Ишии черпал, когда отдыхал и восстанавливал потраченные силы. Он знал, что многим великим их открытия пришли во сне. Пример тому – периодическая таблица, которой он руководствовался при создании того, что было принято считать биологическим оружием. Сам же Широ Ишии называл это вовсе не оружием, а лекарством для мира, избавлением человечества от бесполезного биомусора. Странное вдохновение посещало маэстро по утрам. Он был полон идей и готов к самым немыслимым экспериментам. Начинал он с весьма безобидной вивисекции, что практически не приносило никакого удовлетворения мастеру. «Все не то, не то», – твердил про себя доктор Ишии. Во сне все было куда проще. Но, когда угроза войны стала слишком велика, и его страна нуждалась в его гениальном и извращенном уме, то ему предоставили полную свободу действий с неограниченным материалом для работы. Было увлекательно сравнивать последствия обморожения и переохлаждения: столь разное влияние на организм и столь схожие полученные результаты. Но разве результаты были важны для мастера? Настоящий художник наслаждается не только результатом, но и процессом своей работы. Это – пища для него, его воздух. Вставляя клещи в беременную женщину, извлекая из нее «биоматериал», которым она и была беременна – что может быть более вдохновляющим для такого гения, как Широ Ишии? Но все это было предсказуемо. Даже ребенок знает, что от прикосновения кожи к острому предмету появится разрез, из которого струйкой будет вытекать кровь, разница лишь в преследуемой цели, соответственно и в толщине лезвия этого острого предмета, и в длине полученного разреза: чем длиннее и шире разрез, тем больше струя. Это все уже было неинтересно и скучно. Ишии не мог спать: его терзали мысли о том, что его гений теряет сноровку, теряет вкус к жизни. Тогда он стал испытывать на имеющихся у него биоматериалах настоящее лекарство. В отчетах Широ указывал: «Биологическое оружие», но он – доктор, а посему это было лекарством. И безусловно, оно лечило. Ох, как оно умело исцелять. Он изобретал прививки для планеты. Получая вакцину, сперва приходилось вытерпеть последствия: биоматериал корчился от мучений, у кого-то отсыхали конечности, у кого-то разъедало внутренние органы до тех пор, пока кислота, их прожигающая, не выходила наружу через кожу, тела других покрывались язвами, кто-то опухал настолько, что задыхался от расширившихся до ненормальных размеров стенок гортани, из-за чего воздух не мог попасть в легкие. А затем биоматериал умирал, а значит планета вакцину приняла и переболела ею. Больше вакцины – меньше болезней. Все просто. Доктора ценили по заслугам. Его руководство было менее сентиментальным, потому его труды формально значились так: испытания микроорганизмов на военнопленных врагах, создание биологического оружия, хирургические опыты, эксперименты по воссозданию искусственным путем природных болезней. Большие успехи. Много жертв. Неоценимая заслуга перед своей страной.