*** – И зачем ты все это прочитала?..– пробормотал вслух Николас, откладывая второй лист и переходя к третьему. Письмо №3 Это была великая женщина. В последствии у нее было много подражателей, но так искусно, так по-королевски изящно и эротично забирать жизни, вкладывая в это всю вселенскую страсть, как это делала она, никому после не удавалось. У нее была цель, выше которой, пожалуй, не сыскать: она отнимала чужие жизни ради величайшего творения на земле – ради себя. Молодость дается каждому человеку лишь раз. Но не для нее. Она была выше такого понятия, как старение и уж тем более выше понятия смерти. Она сама – смерть, она – жизнь, она решает, кто отдаст ей свою молодость, она решает, кто будет достоин этой чести. – Эржебет, как ты прекрасна, – пел ей голос в ее снах, – твоя красота не сравнится ни с кем ни в твоих землях, ни в чужих странах. Но дорогая, дорогая Эржебет… Нет ничего прекраснее красоты, но и нет ничего более мимолетного, чем она. Твоя кожа обвиснет, станет сохнуть и съёживаться, вокруг твоих сочных, полных желания губ, старость нарисует множество бороздок, при виде которых ты будешь думать лишь о том, что ты увядаешь, что твой цветок сохнет и умирает. Но не печалься, Эржебет, я знаю, как тебе избежать позора стать старухой. Этот секрет так прост, но глупцы не могут догадаться и познать его тайну. Почему из человека уходит его красота, его молодость? Ведь просто он ею не насыщается. Что может быть проще? Дорогая Эржебет, моя обожаемая, моя единственная и желанная графиня Эржебет. Все, что тебе нужно – это молодость. Так бери ее! Пей ее, ешь ее, сходи с ума от нее. Умывайся молодостью, пьяней от нее, насыщайся ею. Этой пищей нельзя пресытиться, это самое недолговечное вино. Моя милая Эржебет… Ты – моя любовь, моя единственная, мое прекрасное творение. Если ты будешь наполнять свои сосуды молодостью, то молодость будет твоим спутником вечность, и ты не узнаешь смерти. А я буду рядом. Я буду приходить к тебе в твоих снах, буду любить тебя, а ты будешь моей. Твой муж, твои любовники – ничто рядом со мной. Они не дадут тебе того, что дам тебе я, они не знают тех тайн, которые знаю я. Мы будем править вместе: ты – днем, я – ночью, моя графиня. Ты будешь пить молодость, а я буду пить тебя, ты будешь брать ее так, как захочешь, а взамен я буду брать тебя так, как захочу того я. Но я клянусь, моя дорогая, что тебе это будет нравится. Ты будешь просить у меня этого снова и снова, а я буду тебе подчиняться. Нам будут принадлежать сны. Видишь, как все просто? Я буду любить тебя, моя графиня, моя дорогая Эржебет, и любовь моя сделает тебя всемогущей, а вино юности сохранит твою красоту. Для тебя и для меня. И Эржебет пила это вино. Ох, да, она упивалась им. Ее тайный любовник, который приходил к ней в ее снах, рассказал ей, где течет это вино: в жилах юных дев, чья молодость лишь расцветала, которые не знали мужа и были чисты и невинны. Голос из снов не обманул: она пила вино юности и была свежа и прекрасна. Он приходил к ней, он любил ее страстно, а она не могла насытиться им. Графиня получала истинное удовольствие, купаясь в чане, наполненном вином. Неверных слуг смущал запах, что исходил от вина, к тому же они не всегда могли его отмыть, за что Эржебет наказывала их. Юных дев привозили в замок чаще, чем перепелов и фазанов из деревни. Батори «пила» их, как и завещал ей ее тайный любовник, но иногда ей было так вкусно, что простого бокала было недостаточно. Тогда она могла поцеловать девицу, да так сильно, что порой откусывала ее плоть и с жадностью поглощала. Перечить никто бы не посмел, ведь для молодости графини сии девы и были созданы и привезены. Или украдены. А каждый в ее замке знал: графиня – превыше всего. Порой голос, который Эржебет так любила, долгое время не посещал ее, и тогда она сильно скучала и злилась. Она знала, что ему понравится: она приковывала сосуды с драгоценным вином к стене, она медленно колола и резала их, растягивала удовольствие, медленно забирая их молодость. И он снова приходил. Он не мог не любить ее такую: по изящному телу текла густая, темная кровь, которую он аккуратно слизывал с гладкой кожи. Она не видела его, но ей и не нужно было. Ей было важно, что он любил ее – молодую, прекрасную, свежую. Вино, в котором было обмазано все ее тело, он выпивал, как нектар, и они пьянели вместе. Когда ее предали, когда ее уличили и обвинили в том, что она желала быть молодой и прекрасной, он перестал к ней приходить. Она знала причину и не винила его: без вина, без юных дев она снова стала увядать, снова стала смертной графиней Батори, которую вся округа возненавидела и признала вампиром и кровопийцей, душегубицей и ведьмой. Не понимая, что Эржебет, великая Елизавета Батори, была всего-на-всего женщиной, которая не могла смириться с несовершенством человека, как творения. Письмо №4 Сухая, холодная, арийская расчетливость. Ничего лишнего, никаких отклонений от нормы. Все только по делу. Факты, факты, факты. Сама смерть ее мало прельщала, ей были больше по душе мучения, которые обычно предшествовали смерти в концлагерях. Это особое наслаждение было практически ни с чем не сравнить, разве что с теми моментами, когда Некто (Великий Некто) обучал ее, как можно получить максимальное удовлетворение от ее любимого увлечения. Но потом он научил ее искусству… У Ильзы был отменный вкус, которому не мог угодить ни один художник, ни один мастер. И тогда она сама принялась за дело. Она любила кожу. Она была страстной поклонницей кожаных изделий, но низкосортная кожа свиней или крупного скота… О, нет. Это не для такой женщины, как Ильза Кох. «Для чего эти смертники делали себе татуировки? – размышляла она. – Они умрут, сгниют, их кожу съедят черви вместе с тем, что они изобразили на ней. Или, что вероятнее всего, сгорят в печи. В моей печи. И тогда даже червям не достанется хотя бы обрывок прекрасного. Но искусство должно быть вечным! Его непременно стоит сохранить!» И она сохраняла. Обложки для книг, сумки и кошельки… Нижнее белье из особой, цыганской кожи, возбуждало ее больше, чем что-либо. Но абажур – ее главное достояние: такая тонкая кожа, такая искусная работа… Гладкости этого абажура позавидовала бы даже великая графиня, для которой гладкость кожи была главным в жизни. Когда объект не представлял никакого интереса с точки зрения искусства, Ильза наказывала его, спуская псов. Те не были ценителями, они грызли и рвали, радуя свою хозяйку. Ильза жила в свое время: время, когда убийства были нормой, когда за поклонение столь великому искусству не каралось законом. Но и этому времени пришел конец. Попав в заключение, она хотела сойти с ума, но Некто не позволял ей этого. Он продолжал приходить к ней, медленно высасывая из нее жизнь тех, кого она умертвила во имя искусства. Он медленно кормился ею, медленно, ибо любил. А когда он покончил с ней, она покончила с собой. Ирония. Не более того. Из ее кожи не сделали обложку для книги, из ее кожи не вытянули абажур и не сшили сумку. Она сгнила и была съедена червями. Холодный пересказ о строгой женщине. О несчастной женщине. О бухинвальдской суке с самым изящным и искусным абажуром во все времена. *** Как ребенку не избавиться от странных, плохих мыслей, что прокрались в его детскую головку после того, как он застал своих родителей за тем процессом, в результате которого он в свое время и появился на свет, так и Меган еще долго будет под впечатлением от того, что она прочла. Николас понимал это. Для обычного человека информация, которая содержалась в этих записках, была лишь информацией. Возможно, чтение подобных текстов у кого-то бы и вызвало отвращение, а у кого-то не пробудило бы совершенно никаких эмоций. Но не она. Всю жизнь избегая чтения негативной литературы, она попалась в такую глупую ловушку для разума. Причем четыре раза подряд. Николас не хотел думать об этом. Он понимал, что теперь нужно оберегать Меган еще больше, ведь то, что могло прийти к ней этой ночью, могло погубить ее. И забрать. Она вышла из душа. Он ни о чем не спрашивал. Письма спрятал. Она молчала. Николас приготовил ужин. – Нам стоит посмотреть этим вечером фильм, – сказал он во время еды, – комедию. Ты не против? – Я полностью с тобой согласна, – ответила Меган. – Максимально глупую и бессмысленную. – Но наполненную положительными эмоциями, – улыбнулся Николас. Меган ответила улыбкой. Они оба прекрасно понимали всю серьезность ситуации. И всю ее абсурдность тоже. Заметив во время просмотра фильма, что Меган смотрит «сквозь» экран, Николас сказал: – Сегодня я не буду спать. – Что? – переспросила Меган. – Почему? – Ты знаешь. Я буду оберегать тебя. Вас. – Думаешь, что сможешь? – Если что-то пойдет не так, я увижу по тебе, – сказал Николас. – я надеюсь на это. – А если я никак не выкажу того, что может происходить во сне? – Я прочел весь тот ужас. Если подобное увидел бы во сне я, я думаю, что как минимум, я бы дрыгал ногами, имитируя бег. Они рассмеялись. – Я думаю, ты понимаешь, что нет смысла это обсуждать, – добавил Ник. – Понимаю, – сказала Меган. – Кстати фильм дерьмовый. Даже не знаю, какой сценарий хуже: тот, что написал для меня бугимен или сценарий, написанный к этому фильму. Глава 21 Эпизод первый. Наблюдение Меган попросила Николаса выйти из комнаты, чтобы ей было проще заснуть. Но даже это не подействовало сразу. Будильник уже дважды срабатывал. Наконец она заснула, а Николас взял книгу, налил в термос кофе, чтобы бодрящий и одновременно пьянящий аромат не мешал Меган, и сел в кресло в ее комнате, которое заранее перенес из гостиной. К его удивлению, Джеймс Блонд запрыгнул к нему на колени и лег, при этом дав понять своим взглядом, что он скорее делает Николасу одолжение, чем дает слабину. Мистер Блонд взглянул на спящую хозяйку, затем на Ника, словно намекая: «Ей этого знать не обязательно, пусть все остается между нами. В противном случае я буду вынужден провести ночь на твоих черных брюках, что лежат в шкафу. О да, я знаю о них. Это моя гарантия». Николас посмотрел на часы: прошло десять минут. Меган сладко посапывает. На ней лишь майка и хлопчатобумажные трусики. Он не выбирал ее, ровно, как и она не выбирала его. Но в этот момент, когда она лежала на боку, зажав между ногами большую белую подушку, чтобы увеличившийся живот не мешал ей во время сна, она выглядела для него самым родным, что у него когда-либо было. Роднее матери? Возможно. И Рита бы простила ему такие мысли, ибо была мудрой женщиной. Что он видел? Он видел спящую женщину. ЕГО спящую женщину. Без легкой улыбки смотреть не получалось. – Правда она прекрасна? – шепотом спросил он у Блонда. Тот в ответ замурчал – впервые под рукой Николаса. – Буду считать это согласием. Ник решил взглянуть на себя со стороны: вот он, взрослый мужчина, сидящий в мягком кресле с книгой в руках, рядом стоит стакан горячего кофе объемом не менее полулитра, а на коленях мурчит огромный пушистый кот. – Вот так вот, мистер Блонд, – шепнул Николас, – еще год назад жил под девизом: секс, наркотики и рок-н-ролл, а теперь установлена версия для престарелых: кот, книга и кофеин. Много кофеина. Меган пошевелила рукой, чем сразу привлекла внимание кота и Николаса. Ее мышцы были расслаблены, ничего не выказывало опасения. До будильника оставалось десять минут. Когда сработал сигнал, Николас уже был рядом. Меган сказала, что все в порядке, что ей ничего не снилось, и это было прекрасно. Она сходила с полуприкрытыми глазами в туалет, а потом тут же легла в постель и заснула. Джеймс Блонд решил, что на сегодня его раздача внимания окончена, пора снова соблюдать дистанцию. Видя, что Николас не ложится рядом с хозяйкой, он с удовольствием занял свое прежнее место: у ее ног. Николас сделал глоток кофе, взглянул на часы: скоро час ночи. Пока все было хорошо. Вот только читать ему совершенно не хотелось. Он вспомнил о том, что прочитал в тех письмах. Они были написаны, чтобы пробудить страх. Но что есть страх? Страх перед чем? В чем его сила? Он задумался. Ночь, пожалуй, создана для трех вещей: для любви, для долгих бесед или для размышлений. Кто-то скажет, что для сна, но сон – это лишь побочное явление ночи и самой жизни, обязательство перед уставшим телом, которое только ворует у нас время, как раз предназначенное для любви, долгих бесед и размышлений. Тот, кто умеет ценить время, кто стремится каждую минуту своей жизни потратить с пользой, он мыслит шире. Время – это его бесценная валюта. Мудрый человек делает вклад из этой валюты, депозит времени: каждую минуту он создает что-то, что приносит ему прибыль не материальную, но моральную, доставляющую удовольствие. И для такого человека сон – это наказание, которого ему не избежать.