– Одна я, – говорит старуха, – билась, да из сил выбилась без еды и ослабла. Ослабла и девчонка, да и заробела. Посылали её к соседям – не пошла. Забилась в угол и нейдёт. Заходила соседка позавчера, да увидала, что голодные да больные, повернулась, да и ушла. У ней у самой муж ушёл, а малых детей кормить нечем. Так вот и лежали – смерти ждали. Отслушал их речи Елисей, да и раздумал в тот же день идти догонять товарища и заночевал тут. Наутро встал Елисей, взялся по дому за работу, как будто сам он и хозяин. Замесил с старухой хлеба, истопил печку. Пошёл с девчонкой по соседям добывать, что нужно. Чего не хватится – ничего нет, всё проедено: ни по хозяйству, ни из одёжи. И стал Елисей припасать то, что нужно: что сам сделает, а что купит. Пробыл так Елисей один день, пробыл другой, пробыл и третий. Справился малышок, ходить стал по лавке, к Елисею ластится. А девочка совсем повеселела, во всех делах помогает. Всё за Елисеем бегает: «Дiду! дiдусю!» Поднялась и старуха, к соседочке прошла. Стал и мужик по стенке ходить. Лежала только баба, да и та на третий день очнулась и стала есть просить. «Ну, – думает Елисей, – не чаял я столько времени прогулять теперь пойду». VI На четвёртый день подошли розговены, и думает Елисей: «Дай уж разговеюсь с людьми, куплю им кое-чего для праздника, а на вечер и пойду». Пошёл Елисей опять на село, купил молока, муки белой, сала. Наварили, напекли они с старухой, а наутро сходил Елисей к обедне, пришёл, разговелся с людьми. Встала в этот день и баба, стала бродить. А мужик побрился, чистую рубаху надел – старуха выстирала, – пошёл на село к богатому мужику милости просить. Заложены были богатому мужику и покос и пашня, – так пошёл просить, не отдаст ли покоса и пашни до новины. Вернулся к вечеру хозяин скучный и заплакал. Не помиловал богатый мужик, говорит: «Принеси деньги». Задумался опять Елисей. «Как им, – думает, – теперь жить? Люди косить пойдут, им нечего: покос заложен. Поспеет рожь – люди убирать примутся (да и родилась же она хорошо, матушка!), а им и приждать нечего: продана у них десятина ихняя богатому мужику. Уйду я, они опять так же собьются». И разбился Елисей мыслями и не пошёл с вечера – отложил до утра. Пошёл спать на двор. Помолился, лёг и не может заснуть: и идти-то надо – уж и так и денег и времени много провёл, и людей жалко. «Всех, видно, не оделишь. Хотел им водицы принести да хлебца по ломтю подать, а она, вишь, куда хватила. Теперь уж – покос да пашню выкупи. А пашню выкупи, – корову ребятам купи да лошадь мужику снопы возить. Видно, запутлялся ты, брат Елисей Кузьмич. Разъякорился, и толков не найдёшь!» Поднялся Елисей, взял кафтан из-под головы, развернул, достал рожок, понюхал, думал мысли прочистить, ан нет: думал, думал, ничего не придумал. И идти надо, и людей жалко. А как быть, не знает. Свернул кафтан под голову и опять лёг. Лежал, лежал, уж и петухи пропели, и совсем засыпать стал. Вдруг ровно разбудил его кто. Видит он, будто одет он совсем, и с сумкой и с посохом, и надо ему в ворота пройти, а отложены ворота, только чтоб пролезть одному. И идёт он в ворота и зацепил с одной стороны сумкой; хотел отцепить, зацепился с другой стороны онучей, и онуча развязалась. Стал отцеплять, ан зацепился не за плетень, а это девчонка держит, кричит: «Дiду, Дiдуся, хлiба!» Поглядел на ногу, а за онучу малышок держит, из окна старуха и мужик глядят. Проснулся Елисей, заговорил с собой в голос. «Выкуплю, – говорит, – завтра пашню и покос, и лошадь куплю и муки до новины, и корову ребятам куплю. А то пойдёшь за морем Христа искать, а в самом себе потеряешь. Надо справить людей!» И заснул Елисей до утра. Проснулся Елисей рано. Пошёл к богатому мужику – рожь выкупил, отдал деньги и за покос. Купил косу, – и та продана была, – принёс домой. Послал мужика косить, а сам пошёл по мужикам: отыскал у кабачника продажную лошадь с телегой. Сторговался, купил, купил и муки мешок, на телегу положил и пошёл корову покупать. Идёт Елисей и нагоняет двух хохлушек. Идут бабы, промеж себя балакают. И слышит Елисей, что говорят бабы по-своему, а разбирает, что про него говорят. – Бач, оце його значала не пiзнали, така думка: простий чоловiк. Зайшов, кажуть, напиться, та i там i зажив. Чого, чого не накупав вiн iм. Сама бачила, як свого днi у шинкаря коняку з возом купив. Hi мабуть таки э люди на свiтi. Треба пiти подивиться. Услыхал это Елисей, понял, что его хвалят, и не пошёл корову покупать. Вернулся к кабачнику, отдал деньги за лошадь. Запряг и поехал с мукой к хате. Подъехал к воротам, остановился и слез с телеги. Увидали хозяева лошадь – подивились. И думается им, что для них он лошадь купил, да не смеют сказать. Вышел хозяин, отворил ворота. – Откуда, – говорит, – конь у тебя, дедушка? – А купил, – говорит. – Дёшево попалась. Накоси, мол, в ящик травки ей на ночь положить. Да и мешок сними. Отпряг хозяин лошадь, снёс мешок в амбар, накосил беремя травы, положил в ящик. Легли спать. Елисей лёг на улице и туда с вечера свою сумку вынес. Заснул весь народ. Поднялся Елисей, увязал сумку, обулся, одел кафтан и пошёл в путь за Ефимом. VII Отошёл Елисей вёрст 5. Стало светать. Сел он под дерево, развязал сумку, стал считать. Сосчитал, осталось денег 17 р. 20 копеек. «Ну, – думает, – с этим за море не переедешь! А Христовым именем собирать – как бы греха больше не было. Кум Ефим и один дойдёт, за меня свечку поставит. А на мне, видно, оброк до смерти останется. Спасибо, хозяин милостивый – потерпит». Поднялся Елисей, встряхнул сумой за плечами и пошёл назад. Только село то обошёл кругом, чтоб его люди не видали. И домой скоро дошёл Елисей. Туда шёл – трудно казалось, через силу другой раз тянулся за Ефимом; а назад пошёл, так ему бог дал, что идёт и устали не знает. Идёт играючи, посошком помахивает, по 70 вёрст в день уходит. Пришёл Елисей домой. Уж с поля убрались. Обрадовались домашние своему старику, стали расспрашивать; как и что, отчего от товарища отстал, отчего не дошёл, домой вернулся? Не стал рассказывать Елисей. – Да не привёл, – говорит, – бог; растерял дорогой деньги и отстал от товарища. Так и не пошёл. Простите ради Христа. И отдал старухе остальные деньги. Расспросил Елисей про домашние дела: всё хорошо, все дела переделали, упущенья в хозяйстве нет, и живут все в мире и согласии. Услыхали тем же днём и Ефимовы, что вернулся Елисей, пришли спрашивать про своего старика. И им то же сказал Елисей. – Ваш, – говорит, – старик здорово пошёл, разошлись мы, – говорит, – за три дня до Петрова дни; хотел я было догонять, да тут такие дела подошли: растерял я деньги и не с чем стало идти, так и вернулся. Подивился народ: как так человек умный да так глупо сделал, – пошёл и не дошёл, только деньги провёл? Подивились и забыли. И Елисей забыл. Взялся за работу по дому: заготовил с сыном дров на зиму, обмолотил с бабами хлеб, прикрыл сараи, убрал пчёл, отдал 10 колодок пчёл с приплодом соседу. Хотела его старуха утаить, сколько от проданных колодок отроилось, да Елисей сам знал, какие холостые, какие роились, и соседу вместо десяти семнадцать отдал. Убрался Елисей, услал сына на заработки, а сам засел на зиму лапти плести и колодки долбить. VIII Весь тот день, как остался Елисей в хате у больных людей, ждал Ефим товарища. Отошёл он недалеко и сел. Ждал, ждал, соснул, проснулся, ещё посидел – нет товарища. Все глаза проглядел. Уж солнце за дерево зашло, – нет Елисея. «Уж не прошёл ли, – думает, – мимо меня, или не проехал ли (подвёз кто), не приметил меня, пока я спал. Да нельзя же не видать ему. В степи далеко видно. Пойти назад, – думает, – а он вперёд уйдёт. Расстрянемся с ним, ещё того хуже. Пойду вперёд, на ночлеге сойдёмся». Пришёл в деревню, попросил десятского, чтобы, если придёт такой старичок, отвести его в ту же хату. Не пришёл на ночлег Елисей. Пошёл дальше Ефим, спрашивал всех: не видали ли старичка лысенького? Никто не видал. Подивился Ефим и пошёл один. «Сойдёмся, – думает, – где-нибудь в Одессе и на корабле», – и перестал думать. Сошёлся дорогой с странником. Странник в скуфье, в подряснике и с длинными волосами, был и на Афоне и в другой раз идёт в Иерусалим. Сошлись на ночлеге, разговорились и пошли вместе. Дошли до Одессы хорошо. Трое суток прождали корабля. Богомольцев много дожидалось. Были с разных сторон. Опять порасспросил Ефим про Елисея – никто не видал. Выправил Ефим билет заграничный – 5 рублей стало. Отдал 40 целковых за проезд туда и обратно, закупил хлеба, селёдок на дорогу. Погрузили корабль, перевезли богомольцев, сел и Тарасыч с странником. Подняли якоря, отчалили, поплыли морем. День хорошо плыли; к вечеру поднялся ветер, пошёл дождь, стало качать и корабль заливать. Взметался народ, стали бабы голосить, и из мужчин, которые послабее, стали по кораблю бегать, места искать. Нашёл и на Ефима страх, только виду не показал: как где сел с прихода на полу, рядом с тамбовскими стариками, так и сидел всю ночь и день другой весь; только свои сумки держали и ничего не говорили. Затихло на третий день. На пятый день пристали к Царьграду. Которые странники высаживались на берег, ходили смотреть храм Софии-Премудрости, где теперь турки владеют; Тарасыч не высаживался, на корабле просидел. Только булки белой купил. Простояли сутки, опять поплыли морем. Останавливались ещё у Смирны-города, у другого города Александрии и доплыли благополучно до Яфы-города. В Яфе высадка всем богомольцам: 70 вёрст пешеходу до Иерусалима. Тоже при высадке набрался страху народ: корабль высокий и с корабля вниз на лодки народ кидают, а лодку качает, того и гляди, не угодит в лодку, а мимо; человек двух замочило, а высадились все благополучно. Высадились, пошли пеши; на третий день к обеду дошли до Иерусалима. Стали за городом, на Русском подворье, билеты прописали, пообедали, пошли с странником по святыням. К самому гробу господню ещё впуску не было. Пошли в патриарший монастырь, собрали туда всех поклонников, посадили женский пол и мужской пол особо. Велели разуться и сесть кругом. Вышел монах с полотенцем и стал всем ноги умывать; умоет, утрёт и поцелует, и так всех обошёл. Ефиму ноги обтёр и поцеловал. Отстояли вечерню, заутреню, помолились, свечи поставили и подали поминанья за родителей. Тут и покормили и вино подносили. Наутро пошли в келью Марии Египетской, где она спасалась. Поставили свечи, молебен отслужили. Оттуда в Авраамов монастырь ходили. Видели Савеков сад – место, где Авраам сына заколоть хотел богу. Потом ходили на то место, где Христос явился Марии Магдалине, и в церковь Якова, брата господня. Все места показывал странник и везде указывал, сколько где денег подавать надо. К обеду вернулись на подворье, поели. И только стали укладываться спать, взахался странник, стал свою одёжу перебирать – шарить. – Вытащили, – говорит, – у меня портмонет с деньгами, двадцать три рубля, – говорит, – было: две десятирублёвые и три мелочью. Потужил, потужил странник, делать нечего – легли спать. IX Лёг Ефим спать, и напало на него искушенье. «Не вытаскивали, – думает, – у странника денег; у него, думается, их не было. Нигде он не подавал. Мне приказывал подавать, а сам не давал, да и у меня рубль взял». Подумает так Ефим и начнёт сам себя укорять: «Что, – говорит, – мне человека судить, грешу я. Не стану думать». Только забудется, опять станет поминать, как странник на деньги приметлив и как он непохоже говорит, что у него портмонет; вытащили. «И не было, – думает, – у него денег. Один отвод». Наутро встали и пошли к ранней обедне в большой храм Воскресенья – к гробу господню. Не отстаёт странник от Ефима, с ним вместе идёт. Пришли к храму. Народу – странников-богомольцев, и русских, и всяких народов, и греков, и армян, и турок, и сириян – собралось много. Пришёл Ефим в Святые ворота с народом. Повёл их монах. Провёл их мимо стражи турецкой к тому месту, где снят с креста спаситель и помазан и где 9 подсвечников больших горят. Все показывал и рассказывал. Поставил там свечку Ефим. Потом повели монахи Ефима на правую руку вверх по ступенькам на Голгофу, на то место, где крест стоял; там помолился Ефим. Потом показали Ефиму скважину, где земля до преисподней проселась; потом показывали то место, где прибивали руки и ноги Христа к кресту гвоздями; потом показали гроб Адама, где кровь Христа лилась на кости его. Потом пришли к камню, где сидел Христос, когда надевали на него терновый венец; потом – к столбу, к которому привязывали Христа, когда били его. Потом видел Ефим камень с двумя дырами для ног Христа. Хотели ещё что-то показать, да заторопился народ: заспешили все к самой пещере гроба господня. Отошла там чужая, началась православная обедня. Пошёл Ефим с народом к пещере. Хотел он отбиться от странника – всё в мыслях грешит он на странника, – да не отстаёт от него странник, с ним вместе и к обедне ко гробу господню пошёл. Хотели они поближе стать, не поспели. Стеснился народ так, что ни вперёд, ни назад продора нет. Стоит Ефим, смотрит вперёд, молится, а нет-нет и ощупает, тут ли кошель. Двоится у него в мыслях: первое думает – обманывает его странник; второе думает – коли не обманул, а вправду вытащили, так как бы и со мной того же не было. X Стоит так Ефим, молится и смотрит вперёд, в часовню, где самый гроб и над гробом 36 лампад горят. Стоит Ефим, через головы смотрит, что за чудо! Под самыми лампадами, где благодатный огонь горит, впереди всех, видит, стоит старичок в кафтане сермяжном, блестит лысина во всю голову, как у Елисея Бодрова. «Похож, – думает, – на Елисея. Да нельзя же ему быть! Нельзя ему прежде меня поспеть. Корабль до нас за неделю отходил. Нельзя ему было упредить. А на нашем корабле не было. Я всех богомольцев видел». Только подумал так Ефим, стал молиться старичок и поклонился три раза: раз наперёд богу, а потом миру православному на обе стороны. И как повернул голову, старичок на правую сторону, так и признал его Ефим. Самый он, Бодров, и есть – и борода черноватая, курчавая, и проседь на щеках, и брови, и глаза, и нос, и всё обличье его. Самый он, Елисей Бодров. Обрадовался Ефим, что товарища нашёл, и подивился, как так Елисей наперёд его поспел. – Ай да Бодров, – думает, – куда наперёд пролез! Видно, с человеком таким сошёлся, что провёл его. Дай на выходе найду его, своего странника в скуфье брошу и с ним стану ходить, авось и он меня проведёт наперёд. И всё смотрел Ефим, как бы не упустить ему Елисея. Да отошли обедни, зашатался народ, пошли прикладываться, затеснились, отдавили в сторону Ефима. Опять напал на него страх, как бы, думает, кошель не вытащили? Прижал рукой кошель Ефим и стал продираться, только бы на простор выбраться. Выбрался на простор, ходил-ходил, искал-искал Елисея тут и в храме. Тут же в храме по кельям всякого народа много видел: которые тут же и едят, и пьют вино, и спят, и читают. И нет нигде Елисея. Вернулся Ефим на подворье, – не нашёл товарища. В этот вечер странник не приходил. Пропал, и рубля не отдал. Остался Ефим один. На другой день пошёл опять Ефим к гробу господню с тамбовским стариком, на корабле с ним ехал. Хотел пролезть наперёд, да опять отдавили его, и стал он у столба и молится. Поглядел наперёд, – опять под лампадами у самого гроба господня на переднем месте стоит Елисей, руки развёл, как священник у алтаря, и блестит лысина во всю голову. «Ну, – думает Ефим, – теперь уж не упущу его». Полез продираться наперёд. Продрался – нет Елисея. Видно, ушёл. И на третий день опять у гроба господня смотрит – в самом святом месте стоит Елисей на самом на виду, руки развёл и глядит кверху, точно видит что над собой. И светится его лысина во всю голову. «Ну, – думает Ефим, – теперь уж не упущу его, пойду к выходу стану. Там уж не разминёмся». Вышел Ефим, стоял-стоял, полден простоял: весь народ прошёл – нет Елисея. Пробыл шесть недель Ефим в Иерусалиме и побывал везде: и в Вифлееме, и в Вифании, и на Иордане, и на новую рубаху печать у гроба господня наложил, чтобы похорониться в ней, и воды из Иордана, в стклянку взял, и земли и свечей с благодатным огнём взял, и в восьми местах поминанья записал, извёл все деньги, только бы домой дойти. И пошёл Ефим назад к дому. Дошёл до Яфы, сел на корабль, приплыл в Одессу и пошёл пешеходом домой. XI Едет Ефим один тем же путём. Стал к дому приближаться, опять напала на него забота, как без него дома живут. «В год, – думает, – воды много утечёт. Дом целый век собираешь, а разорить дом недолго. Как-то без него сын дела повёл, как весна вскрылась, как скотина перезимовала, так ли избу выделали?» Дошёл Ефим до того места, где он запрошлый год расстался с Елисеем. Народу и узнать нельзя. Где запрошлый год бедствовал народ, нынче все достаточно живут. Родилось хорошо в поле. Поправился народ, и прежнее горе забыли. Подходит вечерком Ефим к тому самому селу, где запрошлый год Елисей отстал. Только вошёл в село, выскочила из-за хатки девочка в белой рубахе. – Дiд! дiдко! до нас заходи. Хотел Ефим пройти, да не пускает девочка, ухватила за полу, тащит к хате, а сама смеётся. Вышла на крыльцо и женщина с мальчиком, тоже манит: – Заходи, мол, дедушка, поужинать – переночуешь. Зашёл Ефим. «Кстати, – думает, – про Елисея спрошу: никак, в эту самую хатку он тогда и напиться заходил». Вошёл Ефим, сняла с него женщина сумку, умыться подала, посадила за стол. Молока достала, вареников, каши – поставила на стол. Поблагодарил Тарасыч, похвалил людей за то, что они странников привечают. Покачала головой женщина. – Нам, – говорит, – нельзя странников не привечать. Мы от странника жизнь узнали. Жили мы, бога забыли, и наказал нас бог так, что все только смерти ждали. Дошли летось до того, что все лежали – и есть нечего и больны. И помереть бы нам, да наслал нам бог такого же, вот как ты, старичка. Зашёл он среди дня напиться, да увидал нас, пожалел, да и остался с нами. И поил, и кормил, и на ноги поставил, и землю выкупил, и лошадь с телегой купил, у нас кинул. Вошла в хату старуха, перебила речь женщины. – И сами мы не знаем, – говорит, – человек ли был, или ангел божий. Всех-то любил, всех-то жалел, и ушёл – не сказался, и молить за кого бога – не знаем. Как теперь вижу: лежу я, смерти жду, смотрю – вошёл старичок, немудрёненький, так лысенький, воды напиться. Ещё я подумала, грешная: что шляются? А он вон что сделал! Как увидал нас, сейчас сумочку долой, вот на этом месте поставил, развязал. Вступилась и девочка. – Нет, – говорит, – бабушка, он прежде сюда посередь хаты поставил сумку, а потом на лавку убрал. И стали они спорить и все его слова и дела поминать: и где он сидел, и где спал, и что делал, и что кому сказал. На ночь приехал и мужик-хозяин на лошади, тоже стал про Елисея рассказывать, как он у них жил.