Ромул снова кивнул. — Звучит разумно. Однако у нас тоже есть свои Хранители Вечности. И вот уже две сотни оборотов нашей планеты как они ослепли. Я тут подсчитал в уме, это случилось ровно в тот момент, когда до нас дошли бы ваши когерентные сигналы, если бы вы всё-таки решились их отправить. Соорн-инфарх, я бы посоветовал вам прямо сейчас попытаться связаться с Гнездом через прыжковое пространство или как вы его там называете, в случае успеха вам будет транслирована оттуда критически важная для миссии Крыла информация. До её поступления я предлагаю эти переговоры прервать. Симах Нуари ничего не ответил. Некоторое время он стоял, тяжело дыша своими воздушными мешками. Ромул ждал. Первыми двинулись с места разом оба его секунданта, и лишь потом со знакомым звуком гонга принялась терять прозрачность стеклянная перегородка между соорн-инфархом и Ромулом. Но эти двое до самого последнего мгновения стояли напротив и сверлили друг друга глазами, как будто всё продолжая вести свой ожесточённый спор. Со стороны людей первыми покинули собрание трое Хранителей. За всё время они так и не проронили ни единого слова. XXIV. 82. Сольтатор И полпяди не хватило до мудрости, И полвдоха не хватило до радости, И полчуда не хватило до Вечности. (Здесь и ниже, автор стихотворения: Александр Непомнящий) Трое из ларца с удобством расположились у самого клиффа. Один из них, высокий, отчаянно рыжий старик, всё время размахивал руками, норовя вскочить и побежать, всячески изображая общее возбуждение. Двое остальных, напротив, уютно возлежали в гамаках, подтянув пледы до подбородка, и почти не двигались. Лёгкая, но при этом исполненная нутряного довольства улыбка блуждала на лице у обоих. Все трое для постороннего глаза выглядели бы весьма подозрительно — какая судьба занесла их в этот ветренный край и какова была цель их сегодняшнего наблюдения, не смог бы сообразить даже самый отчаянный сыскарь, даже если бы таковой и случился так далеко на юг от Махараштры. Но на деле здесь никого давно и надёжно не было. Земля гоанская лежала пустой и только холодный зимний ветер носил по этим некогда многолюдным краям пыльные вихри, горстями бросая песок в лицо случайному встречному. Но эти трое здесь были не случайно, и та незримая нить мировой линии, что тянулась сюда из вечности в бесконечность, привела их сюда с той же уверенностью, с какой — впервые за столько сотен лет — они нынче взирали туда, на запад, за наливающийся красками холодного зимнего заката горизонт. А там было, на что взглянуть. С головы до ног измазанная ржавыми подтёками титаническая железная конструкция в косых солнечных лучах выглядела мёртвым танцором, полностью выложившимся на последних па, да так и застывшим посреди океана, застывшим без сил и всякого смысла в ожидании давно случившегося конца. Но не ради этого хтонического видения трое из ларца прибыли сюда, не ради этого солёного ветра и не ради этой красной пыли в лицо. Они ждали чего-то, ещё не случившегося. Они, четыре сотни лет служившие другим проводниками в кромешной тьме будущего, они, бо́льшую часть этих лет пробывшие в не менее кромешной тьме настоящего, впервые за всё это время дожидались чего-то поистине прекрасного, настолько прекрасного, что улыбки отныне не сходили с их морщинистых лиц. — А вы знаете, что меня больше всего терзало все эти обороты? Рыжий снова всплеснул руками, чем тут же вызвал, пусть и на какую-то секунду, косую оскомину на лицах своих молчаливых слушателей. — Я до самого последнего мгновения сомневался во Времени смерти. — В каком смысле? — вяло ответствовал третий, самый неприметный из собравшихся, его лицо было подобно восковой маске, лишённое даже мельчайших личных черт. — Я всё думал, а что, если можно было поступить иначе. Если выбор Ромула был не единственно возможным, а мы его проглядели. — Именно — мы, и именно проглядели. Ромул бы никогда сам не решился на убийство Матери, и ты прекрасно это знаешь. Это подал голос второй из троих, сухонький азиат с клочковатой седой бородёнкой, которой, наверное, очень гордился. — Мы ему сказали то, что он должен был знать, и он сделал то, что должен был сделать. Тебе не хуже меня известно, что ни в одной из возможных временных линий Мать не оставалась бы в живых, вопрос был лишь в том, когда и при каких жертвах она падёт. Рыжий отреагировал в своей манере — затряс головой и замахал руками, отчего-то заливаясь счастливым смехом. — Да нет же, вы не понимаете! Кажется, уже сам факт того, что мысли троих из ларца впервые за столько оборотов оказались настолько рассинхронизированы, что простейшие вещи приходилось друг другу объяснять, вызывал у него новый приступ безудержного веселья. — Ровно наоборот, как только всё погасло, меня обуял ужас, мне стало казаться, что это мы, наш неправильный выбор загнал нас в пучину чёрной колеи, и что теперь впереди ничего, только одно бесконечное Время смерти! — Но всё так и было, — устало напомнил третий. — Так, но не так! — рыжий торжественно воздел указательный палец над головой, будто что-то невидимое им протыкая. — Теперь я вижу, что зря сомневался. У нас впереди была Вечность! Она — незыблемая константа этой вселенной. Какие бы беспросветные каверны не заграбастали в свои глубины эту проклятую временную линию, Она единственная останется для нас всех надеждой и путеводной звездой! — С чего это ты так решил? — это снова поморщился третий. — С того, что даже в этой кромешной тьме я продолжал чувствовать неизбежное будущее нашего вида. Как и вы оба. А без человечества не будет Вечности. Значит, мы вернёмся, вы вернёмся не смотря ни на что! Двое пожали плечами. Задним числом всяк умён. Теперь, когда тьма рассеялась, всякому вольно было рассуждать о том, что могло бы случиться, и чего не могло бы. — Что ж ты, такой всезнающий, не посоветовал тогда Ромулу, рвущемуся на борту «Эолы» к чёртовой Церере, попросту забить? Ты же рядом с ним на мостике стоял, старый чертила, что тебе стоило хотя бы слово сказать, и ты спас бы сотни миллионов жизней! Но рыжему всё было ни по чём, он лишь потряс головой и продолжил: — Ты прекрасно знаешь, какой там был цугцванг. Если бы Цереру оставили в покое, пришлось бы гасить излучатель. Ни вы, ни я, ни Ромул, ни застрявшая на Муне Лилия не знали, остаются ли у Ревнителей ещё форки. А значит сохранилась бы опасность погубить не сотни миллионов, а уже миллиарды. И главное — окончательно погубить Матушку. — Но ты же сам сказал, что ничего просто не могло случиться. Эта треклятая чёрная колея нас в любом случае привела бы нас сюда, на этот берег, на эту встречу. Тогда зачем рисковать, что-то делая. Можно было попросту ничего не делать. Рыжий призадумался на секунду, но потом твёрдо продолжил, уже ничуть не смеясь. — Это для Вечности всё равно, живы мы или нет, жив ли Ромул или нет, и сколько конкретно человек отправятся навстречу Веку Вне. Но вот сейчас я вижу, что наши решения в том конкретном узком коридоре выбора были правильными. Мы спасли всё, что смогли. — И убили всё, до чего дотянулись. — Да, и убили тоже. Пусть и не своими руками. Думая, что летит враг, и большинство из них обречены. И он летел, летел, и… — …и прилетел. Чёртовы спасители. Трое из ларца одним синхронным движением подняли головы и посмотрели вверх, в глубокую синеву зимнего неба, на которую с севера уже накатывалась чёрными клубами набрякшая снегом туча. — И всё-таки, она жива, вы понимаете, жива! И рыжий снова принялся скакать по иссохшей траве на самом краю клиффа, будто вовсе не опасался свалиться с двухсотметровой высоты. — И мне можно в кои-то веки не думать о жертвах, треклятом выборе и той зловещей чёрной колее, в которую мы все угодили, и вы как хотите, но сегодня я буду праздновать! Он танцевал и смеялся под сочувственными взглядами оставшихся в покое. Пока рыжий вертелся юлой и размахивал руками, другие двое спешили впитать последнюю каплю столь скоротечного солнечного тепла, уже буквально кожей чувствуя первые прикосновения колючих снежинок. Сегодня они и правда могли радоваться. Сегодня человечеству ничего не угрожало. Тому, что от него осталось. Но Век Вне уже приближался, как и те грозные знамения, что он нёс с собой Галактике. Человечество было обречено на громкую и славную историю. Хранители действительно не могли ни помешать, ни помочь ему на этом пути. Но в кои-то веки эти трое могли отставить все страхи и сомнения и просто отдаться этому невероятному чувству единения, о котором уже успели позабыть. Мать умерла, осталась лишь Матушка. Голубая планета, медленно засыпающая под ледяным панцирем ледника. Осталась одна, ну или почти одна, посреди зловещей звенящей тишины. Однако сейчас, когда тьма предопределённости на время отступила от Хранителей, он наконец смогли почувствовать, что не всё потеряно. Что где-то вокруг них всё ещё осталось что-то живое. Помимо моря, помимо ветра, помимо заката, помимо красной земли. Мать жива. Незримая и неизбывная. Она была жива. Трое почувствовали, осознали это одновременно. А значит — всё не зря. Посредине вселенной, в чумной благодати, Комочком затравленным девочка снова… Но кому здесь далась твоя глупая ненависть, Кого здесь спасет твоя глупая ненависть? — Вы тут, я смотрю, что-то празднуете? Рыжий тут же остановил свой танец безумного дервиша, двое же других тотчас обернулись навстречу голосу, синхронно склоняя головы в учтивом приветствии. Гостья в ответ также кивнула, но куда более сухо. Она зябко куталась в пончо и по сторонам оглядывалась скорее неприязненно, нежели с интересом. Впрочем, по её сжатым в нитку губам трое из ларца отчётливо прочитали, что символизм этого места гостье остался вполне понятен. — И хватило же вам наглости.