Однако вне этих естественных ограничений старпом по жизни был обычным навигатором: интересным собеседником, обучаемым, исполнительным и богатым на шутки. Между дежурствами они часто общались в персональном канале, делились небогатыми на флоте личными новостями и мыли кости сослуживцам. С тех пор, как Ковальского назначили на «Курукештру» лидом навигационной смены, он так и не сблизился ни с кем из навигаторов достаточно сильно, чтобы можно было называть его другом или хотя бы приятелем, слишком много времени отнимала флотская служба. По сути, старпом Варга был единственным, кто знал, как Ковальского зовут по имени, и уж точно ни с кем, кроме него, капитану даже не пришло бы в голову общаться в неформальной обстановке. Нечастые общие собрания высших командных постов всех двенадцати флагшипов флота не в счёт, да и неформальными они выглядели разве что на взгляд со стороны. Ну бродят между трёх конференцзалов облачённые в парадную форму адмиральские чины, остальные им просто стараются не попадаться лишний раз на глаза, тем более с бокалом в руке. С другой стороны, сколько человеку нужно собеседников? Ковальскому хватало одного. Пожаловаться на усталость, обсудить бортовые слухи, самое оно. Когда однажды — просто к слову пришлось — кто-то из них, никто уже не помнил, кто, предложил при случае сыграть партию в сквош, оба тут же радостно согласились, но потом то одно, то другое, то внеочередное медобследование, то Ковальскому пришло сообщение от родни, то инженерная секция срочно собирает свободный вышкомсостав на совещание, то навигационный тренинг. В общем, старая договорённость так и оставалась почти что шуткой, их внутренним приколом — напомнить друг другу при случае, ну как, сквош? Да? Нет? Ну и ладно. В принципе, в эту игру можно было играть бесконечно и даже отдельно забавно. Это звучало как пароль-отзыв, понятный только им двоим. А с другой стороны, какого чёрта? «О, точно, а давай прямо сейчас?» В ответ повисла недоумённая пауза, видимо, у старпома сейчас в голове тоже проносился схожий монолог. «Отлично, я только переоденусь, найдёшь меня в зале?» «Конечно, там и встретимся». Любопытный эффект, Ковальский ощутил в этот момент у себя внутри нечто вроде любопытства. Лёгкая эйфория охватила его, мигом оттесняя на задний план и остаточное головокружение «звездопада» и усталость после дежурства в навигационной рубке. Казалось бы, что такого. Капитан и старпом решили вместе мяч постукать. Но, наверное, нужно провести провести сотню оборотов в одиночестве посреди черноты внешнего космоса, чтобы понять, в чём тут дилемма. Навигаторы становились солипсистами не в процессе подключения к нейроинтерфейсам. Они были такими рождены. В случае старпома — в прямом смысле этого слова. Навигатору не скучно наедине с самим собой и окружающим пространством. Он, если так подумать, есть уникальная девиация хомо сапиенс, долгоживущий одиночка, лишённый необходимости жить в группе. Других здесь не ждали. Другие в этом деле были бесполезны. Ходили слухи, что устойчивость к чёрным идам тоже коррелировала с пресловутом «геном одиночки». И вот стоило Ковальскому только подумать о том, чтобы в кои-то веки изобразить нечто вроде попытки социализации, как его будто током дёрнуло, такой с ним случился выброс окситоцина. Надо будет об этом обязательно поговорить с корабельным психологом. Это всё Ковальский додумывал уже по пути в жилой сектор флагшипа, где располагался его личный бокс. Всё-таки даже зная в точности энерговооружённость и инерционную динамику «Курукештры», сложно было воспринимать её изнутри. Навигатор ты или простой инженер-ремонтник, а пока пробираешься по этим коридорам, сотнями шагов меряя каждый переход и лишь изредка и издалека салютуя встречным флотским, всё равно никак не можешь ощутить истинные размеры этого титанического крафта. Ковальский начинал свою трассерскую карьеру на типичных для внешних орбит малотонажниках, где две смены оборотами задыхались от чужих испарений, сидя друг у друга разве что не на головах. Крошечные гробы с минимальным количеством резервного топлива таскали от Пояса и далее до самого облака Оорта оборудование и материалы, и лишь много оборотов спустя стало понятно, для чего. Орбитальные доки для построения в том числе и будущих флагшипов класса «Курукештры», автоматизированные фабрики по сборке из астероидного металла всей необходимой корабельной автоматики, гигантские безлюдные лаборатории, в которых варилось и вовсе непонятное. Лишь только когда с Цереры начали поступать первые замыкания, стало понятно, зачем нужна такая гора машинерии и как она вообще собирается функционировать, поскольку одного термояда на всё богатство если и хватало, то лишь только затем, чтобы затем тихим ходом болтаться на дальних орбитах. Но даже теперь, когда флот был построен и торжественно спущен со стапелей, Ковальский по-прежнему ловил себя на мысли, что до сих пор не верит в его реальность. Как такая махина может существовать, двигаться, жить? Флагшип по своей сухой массе превосходил большинство мунных биокуполов, более того, он был в полтора раза тяжелее легендарного «Сайриуса», а материаловедение за последние три столетия шагнуло далеко вперёд, и при сравнимой энерговоружённости флагшипы представляли собой уже полноценные боевые единицы, готовые принять на себя удар, вот только чего? Многочисленные тактические и стратегические учения, которые и составляли большую часть распорядка дня экипажа «Курукештры» с момента его схода со стапелей, представляли собой всё новые вариации одного и того же сценария — из внешнего межзвёздного пространства по различным траекториям приближался враг. Быстрый или медлительный, многочисленный или одиночная цель, в плоскости эклиптики или с высоких широт. Но никогда это не было нечто, похожее не космические силы Большой дюжины. Ромула словно больше не интересовала внутренняя Сол-система, для которой подобные флагшипы были попросту слишком серьёзно вооружены. Те орбитальные платформы с Соратниками на борту, что были отправлены нести свою вахту на орбите Матушке, при всех своих гигантских размерах по огневой мощи были вполне сравнимы с той же «Курукештрой». На фоне кораблей предыдущих поколений флагшип был колоссален. Титанически огромен. Ковальский мог часами бродить по своему крафту, спускаясь и поднимаясь, выписывая спирали, зигзаги и петли, но не заглянуть при этом даже по одному разу во все его отсеки. Ковальский не о каждом из них мог сказать толком, каково было его предназначение, а ведь он каждую смену становился капитаном этого крафта и по идее имел доступ ко всей, исчерпывающе всей информации о нём самом, его конструкции в малейших деталях. Вот например сейчас. Ковальский остановился. Он оказался в секторе, на схемах помеченном как H-40. Краткий пояснительный транспарант непонятно информировал, что перед Ковальским изгибалась направо переборка, отделяющая «биохранилище носителей» от «машинного зала вторичных систем жизнеобеспечения». Ну второе ясно, а вот первое это что? Каких ещё «носителей»? Да и зачем ему это знать, если честно. Этот крафт можно было годами осваивать, как новый континент на карте Матушки в каком-нибудь шестнадцатом веке, как терру инкогниту прошлых времён. Ковальский служил на «Курукештре» второй десяток лет, но ни разу ещё не бывал в секторе H-40 ни по служебным, ни по личным надобностям, и даже случайно сюда забрести не приходилось. Да, видимо, и не надо. Тратить своё невеликое личное время на изучение корабельного нутра было делом странным и ненужным. Куда интереснее было по нему просто так шататься, всё лучше, чем потеть на беговой дорожке или банально пялиться в иллюминатор, тем более что он бал ненастоящим, обычный виртреал, который себе в номер можно поставить, не покидая внутренних миров. Впрочем, в каютах «Курукештры» виртреалы действительно показывали в реалтайме окружающий космос. Не в боевом режиме, конечно, в процессе активного маневрирования непрерывное мельтешение за бортом было фактически бесполезно в смысле своей малоинформативности даже для опытного навигитора — те предпочитали систему координат, привязанную к плоскости эклиптики. Но пока крафт лежал в активном дрейфе, компенсируя постоянным импульсом от двигателя свою орбиту, этот вид из окна был прекрасен сам по себе. Бортовая обсерватория флагшипа пусть и была сосредоточена на отслеживании объектов, расположенных не дальше ста килотиков от Солнца, тем не менее, давала богатую на детали и краски фоновую картинку, обогащённую спектрами вне видимого диапазона от микроволнового по жёсткий рентген включительно. Получаемый на выходе композитный обзорный транспарант только на первый взгляд напоминал привычную всем картину звёздного неба — уж бывшему трассеру не нужно было напоминать, что из себя обыкновенно представляет дальний космос для невооружённого взгляда. Белый зрачок далёкого Солнца да едва заметные точки ярчайших звёзд плюс планеты, вот и весь небогатый визуальный ряд. Тут же в распоряжении свободного от прочих занятий навигатора был целый многоцветный мир контуров Галактики и целых звёздных россыпей ближайшего скопления. Глядя на это богатое панно, составленное из миллиардов звёзд, газовых облаков, шаровых скоплений и туманностей ближайших галактик Ковальскому становилось понятно, что они вообще тут потеряли. Если на взгляд с Матушки устремления за пределы Сол-системы выглядели утопичными и ненужными — многие оставшиеся искренне полагали, что покидая родной мир, они его тем самым предают — то подобный вид на Внешний космос наглядно демонстрировал, насколько жалкий и обыденный уголок Вселенный достался человечеству от рождения, и покинув его, люди ничего особенного не теряют, но обретают, напротив, безмерные богатства. Впрочем, хмыкнул себе под нос Ковальский, для того, чтобы тебя посетила столь банальная мысль, не обязательно забираться так далеко от дома. Достаточно было вспомнить, что там, вне пространства Сол-системы, уже бывали люди. «Сайриус» под командованием Ромула улетел, пропав на долгих три десятилетия, и вернулся два столетия назад, но с тех пор этот подвиг так и не повторили. Почему? Ковальскому не хватало смелости спросить. Если всё дело в Предупреждении — так тем более, разве не стоит отправить экспедицию хотя бы в качестве простой альтернативы полному и окончательному уничтожению человека как вида. Но Ромул словно ждал чего-то ещё. Какого-то ключевого события, которое было важнее даже самой жизни на Матушке. Что бы это могло быть? Для Ковальского, сколько он ни пытался гадать, всё это до сих пор оставалось загадкой. А с другой стороны — зачем командиру навигационной смены флагшипа все эти мысли о запасных планах и вселенских тайнах. Его задачей было вступить в бой и победить. Всё остальное уже будет происходить без него. «Ну чего, я уже на месте». Задумавшийся, уставясь носом в переборку, Ковальский дёрнул головой, возвращаясь к действительности. «Скоро буду». Космические черти бы тебя драли, старпом, с твоим сквошем, совсем вылетело из головы, что нужно было сходить к себе переодеться. Впрочем, это можно сделать и на месте, раздатчик спортивного инвентаря выдаёт, если надо, и форму, и обувь. Кто бы подумал, что на флоте такое вообще когда бы то ни было станет возможным. Ладно, так куда нам? Ковальский отправил запрос с личным номером старпома, разворачивая у себя в поле зрения трёхмерную схему этого сектора «Курукештры». Хм. Странная история. Маркер Варги маячил на ней прямо перед ним, вот буквально за этой переборкой. Явно какая-то ошибка. Старпом же сказал, что на месте. А это малопонятное «биохранилище носителей» совсем не похоже на отсек физподготовки. Надо разобраться. Входная группа отсека H-40 поддалась приказу Ковальского не сразу, для этого пришлось дважды подтверждать полномочия, но и после этого автоматика распахнула перед ним створки шлюза как бы в больших сомнениях, что это хорошая идея — пускать сюда кого бы то ни было. Однако странный двухкамерный шлюз удалось преодолеть, попав в итоге внутрь. И оказавшись в почти полном мраке. Нет, внутренние помещения «Курукештры» даже вне маневрового статуса как правило освещались лишь дежурными огнями, исключение составляли разве что центральные галереи и осевые тамбур-лифты, обшитые яркими световыми панелями. Ковальский же как навигатор и вовсе привык жить в полумраке рубки, где ничто не должно было отвлекать погружённого в транс пилота. Но кого и от чего старались не отвлекать тут? Обернувшись, Ковальский не обнаружил и следов дежурного персонала, пожал плечами и переключил сетчатку глаза на повышенную чувствительность к дальнему инфракрасному спектру. Любопытно. Отсек был разбит негерметичными перегородками, служащими скорее опорой для разводки подключённой инфраструктуры, на отдельные боксы, уставленные ровными рядами одинаковых саркофагов с матовыми крышками, из-под которых, а также из скрытых под уровнем палубы радиаторов, отчётливо сочилось тепло. Что бы ни скрывалось в этих саркофагах, для собственного хранения оно требовало не криогенного холода, но заметно повышенной температуры. Триста кельвин, если не выше. И самое главное — маркер старпома Варги упорно продолжал маячить прямо перед глазами Ковальского. Он отчётливо указывал на один из саркофагов. «Ну где ты там, я уже иду разминаться». Ковальский подавил в себе первый позыв ляпнуть ему что-то вроде «тут такое дело, старпом, я на тебя прямо сейчас смотрю». Если это такой аппаратный глюк, забавно будет потом рассказать, но что-то ему подсказывало, что дело тут не в глюках. Как там эта штука называлась, «биохранилище носителей»? Носителей чего? Ковальский насторожено приблизился к саркофагу и осмотрел его. Ничего особенного, монолитный корпус с крышкой, на вид как будто нарочно затенённой изнутри, но судя по покрытию панорамным остеклением, явно предназначенной для простейшего визуального осмотра того, что хранилось внутри. А вот и пара сенсоров с очевидными пиктограммами подсветки и смены поляризации стекла. Допустим, мы крайне любопытны и нам нечем заняться, кроме как лезть в дела чужого департамента, но если бы у Ковальского не было допуска, вряд ли автоматика его сюда пустила. Решившись, наконец, он разом притопил оба сенсора. И замер, не веря глазам. «Тинки» или, если грубее, «консервы», вот как их называли за глаза. Но до сих пор считалось, что искусственнорождённые были такими же людьми, пусть без родителей и с искусственной автобиографической памятью. Но, видимо, быстро растущему личному составу флота Ромула уже и этого было мало. В саркофаге лежал закованный в чёрные латы реанимационных агрегатов и залитый перламутровым питательным субстратом человеческий остов. Ни конечностей, ни внутренних органов. Только обглоданный до костей череп, гортань и та часть грудной клетки, что непосредственно относилась к позвоночному столбу. Особенно поразительны были слепые глаза, активно двигающиеся в пустых глазницах. Ковальский поспешил выключить подсветку и снова обратить поляризацию крышки саркофага. «Капитан, ты там в порядке? Чего молчишь? Если передумал, так и скажи, я как обычно, с автоматом мячик попинаю». Да как бы теперь ему объяснить, в чём заминка. Ковальский осторожно вышел из отсека через тот же тамбур. Не было понятно даже, в курсе ли сам старпом своего истинного положения на корабле. Развернув план отсеков на более крупный масштаб, Ковальский тут же убедился, что дублирующая пометка Варги благополучно водружена в самый центр рекреационной секции. Может ли старпом даже не подозревать о том, что его физическое тело базируется в саркофаге посреди подобного «хранилища носителей»? Впрочем, это в любом случае его личное дело, Ковальский туда лезть бы не хотел, даже если бы его лично попросили. Это касалось только самого старпома и наблюдающий его медперсонал. Пулей добежав до раздевалки и судорожно там переодеваясь, Ковальский чувствовал, что ощутимо краснеет. Ему было стыдно и за своё непрошеное знание, и за то, что ему теперь придётся скрывать от Варги тот самый факт, что они вообще-то уже виделись. Это было похоже на какой-то случайный сеанс подглядывания.