Интересно, что там у тебя в башке твердолобой творится. В отличие от покойного гексапода, придавленного в итоге случайным ледопадом, цератопс был явно существом внутренне весьма высокоразвитым. Его ку-тронные ядра несли в своей структуре нечто вроде зачатков сознания, тем сложнее было в итоге понять ту логику, по которой он действует. Клаус, по большому счёту, до сих пор так и не смог сам себе объяснить, почему цератопс оставил его тогда в живых, для простоты переложив всё на своеобразное механическое чувство благодарности. Клаус спас цератопса из смертельной ловушки, допустим, но зачем тот с тех пор за ним таскался? По всей видимости, какие-то внутренние эджрэнки логических вентилей переключили машину в режим следования как оптимальный для выполнения поставленной некогда задачи. Вот только какой? И кем? Ответов у Клауса не было. Да это и неважно. Здесь и сейчас, на самом краю бесконечного ледяного поля они были не важны. Чем вообще выделялось это место на фоне всего остального белого безмолвия? Клаус с сомнением проследил взглядом тонущий в голубой туманной дымке частокол гребёнки. Отсюда, с севера, она казалась незыблемой. Ровные стальные редуты тянулись от горизонта до горизонта. Будто не было многолетних снегопадов, обрушенных башен, повального бегства всех и вся, тотального запустения. Отсюда всё выглядело так, будто Мегаполис выиграл эту войну с природой. Кому, как не сыскарям знать, какой ценой ему это далось. Хр-рум-м!.. Нутряной рокот, быстро переходящий в оглушительный скрежет, больно ударил по ушам. Акустический удар был такой силы, что Клаус почувствовал его буквально собственными внутренностями, когда диафрагма и перикард принялись беспомощно резонировать с частотой в пару герц. Пытаясь восстановить сбившееся дыхание или хотя бы успокоить бунтующий желудок, Клаус безвольно согнулся пополам, краем зрения не успевая следить за эволюциями цератопса. Псина носилась к коптеру и обратно в каком-то уже совершенно бешеном темпе. От этого мелькания желудок Клауса окончательно вывернуло наизнанку, он едва успел сорвать маску респиратора, с удивлением наблюдая, как остатки утренней галеты смешно подпрыгивают на льду. Землетрясение? Здесь? В двухста километрах от ближайшей горной гряды в любом направлении? Только тут до Клауса дошло, что именно слышали сейсмодатчики. Нет, это были не звуки падения башен, и даже никакая не тектоника. Кому она вообще нужна посреди гигантского ледяного панциря. Три метра осадков в год, которым попросту некуда было деваться. За полвека тут накопился паковый лёд толщиной в полторы сотни метров. Сто пятьдесят миллионов тонн льда на один квадратный километр площади. Цифры послушно мелькали перед глазами Клауса, услужливая аугментация не обращала внимания на то, что ему сейчас не до чёртовой арифметики. Едва утвердившись на обеих ногах, Клаус как мог быстро рванул к покачивающемуся на рессорах коптеру. «Срочный прогрев роторов, готовность к экстренному старту!» Если Мариса ему что-то и ответила, то он всё равно не расслышал, застигнутый новым акустическим ударом. И без того едва сохраняющие равновесие ноги окончательно потеряли опору, уходя из-под него вместе с чёртовым льдом. Не переставая в голос проклинать всё на свете, Клаус отчаянно пытался ухватиться хоть за что-нибудь, но ощущал растопыренными пальцами в армированных перчатках только беспорядочные удары. Перед глазами же и вовсе творилось нечто несусветное — калейдоскоп всех оттенков голубого не обещал ничего хорошего. Судя по всему, Клаус куда-то падал. Вот только куда можно упасть, стоя не бесконечной плоскости пакового льда? Одна. Клаус, прекратив трепыхаться, машинально сгруппировался. Две. И какой было смысл считать? Неужели, он до сих пор надеется, что его спасут? Три. За три секунды свободного падения на Матушке ты пролетаешь почти 70 метров, достигая скорости почти сто километров в час. Опять эта чёртова аугментация. Прыжок веры завершился с хрустом вправляемых позвонков. Лёгкий экзоскелет заскрипел, но выдюжил. Мельтешение за бортом разом прекратилось, сменившись картинкой вальяжно надвигающейся на Клауса стены. Бум! Клаус принялся судорожно прочищать стёкла очков, точно, перед ним колебалась словно бы отколотая от чего-то целого голубоватая ледяная стена. Задрав голову, Клаус разглядел только уходящую в никуда стропу, куда там за спиной вцепились крючья якорей, лучше было пока не думать. Как говорится, спасибо, что живой. Дальнейший подъём проходил скучно. Разом всё вокруг заволокший белый туман снежной пыли не давал видимости дальше пары десятков метров — стропа, ледяной скол понемногу скользящего вниз уступа и ничего больше. Гигантским жуком на верёвочке повиснув посреди туманного ничто, Клаус первые пару минут натужно отдувался, пока из крови не выветрился весь адреналин, потом же на целую вечность остался один на один со своими мыслями. В панцире могла образоваться гигантская трещина, но разве она была способна порождать все эти сейсмические сигналы? Куда достовернее выглядела, скажем, горстовая дислокация ледяного щита. Многосотметровый массив паковых льдов упирается в частокол гребёнки, та некоторое время держит всю эту махину, но однажды касательное напряжение достигает предела текучести и происходит единомоментный сброс нагрузки. Клаусу, кажется, хватило ума оказаться тому прямым свидетелем. По мере продолжения подъёма снежная пыль рассеивалась, показалось голубое небо и, наконец, вновь открылся вид на Мегаполис. Стало понятно, что это никакая не трещина. Полуторасотметровый клиф нависал над изломанным лабиринтом новообразованных ледяных торосов. Перебравшись через край обрыва, Клаус нос к носу столкнулся с цератопсом. Молодец, псина, сообразили вы с Марисой. Если бы не эта удачно выпущенная дроном стропа, валяться бы Клаусу сейчас у самого основания клифа мокрым местом. Клаус аккуратно, под пристальным взглядом всё ещё подозревающего неладное цератопса, подошёл к краю обрыва и заглянул вниз. Ни на поверхности как ни в чём ни бывало тянущегося на север панциря, ни в синих небесах не значилось ни следа коптера. Выходит, его обломки скорее всего валяются где-то внизу, если их вообще не зажевало в момент смещения треснувших поперёк себя титанических ледяных плит. А раз он потерял коптер, значит, связи с Марисой до возвращения в границы прямой видимости не будет. Вот дерьмо. Клаус отошёл для верности шагов на двадцать в сторонку и устало опустился на лёд. Цератопс настороженно подошёл сзади и ткнул его в плечо своим металлическим рогом. Да что поделаешь, псина, что-то он устал после всех этих приключений. Клаус раскинулся на льду в позе «снежного ангела» и замер, глядя в чистые синие небеса. Там привычно висел белый треугольник орбитальной платформы. В такие моменты хотелось думать, что оттуда за ним наблюдают. Ну, не за ним, так за Матушкой в целом. И, если что, придут на помощь. Не придут. Даже теперь, когда ледник самым прямым и ясным способом сообщил о своих намерениях двигаться дальше на юг. Но там, наверху, всем плевать на промёрзший Мегаполис, как им плевать и на дальнейшую судьбу тех немногих, что решил не покидать его до самого конца. Они сами сделали свой выбор, им никто ничем не был должен. Аугментация поспешила подсказать. Скорость ледника может достигать десяти метров в сутки. Неспешные три километра в год, вот та скорость, с которой будет исчезать с лица Матушки гребёнка Мегаполиса. Значит, у них есть ещё в запасе как минимум полсотни лет. Что ж, мы ещё поборемся. Поднимаясь на ноги, Клаус махнул рукой цератопсу. Погнали, псина, будем искать удобный спуск вниз. Будем надеяться, что усталость и голод доканают Клауса не раньше, чем им удастся восстановить связь с Марисой. XXIV. 64. Непобедимый Его пальцы на просвет выглядели стеклянными. Привычный эффект после суточного дежурства на мостике. Переобученные зрительные центры продолжают транслировать в измученный изокортекс опорные звёздные поля окружающего пространства, фантомно визуализируя навигационные параметры даже теперь, когда его нейроконтуры остались без сигнальной подпитки внешних систем. Человеческий мозг быстро привыкает к несвойственным ему функциям. В этом его главное преимущество перед искусственными структурами принятия решений. Сколько не проектируй эти квантовые системы, они все оказываются или неэффективным клубком сумрачных самокопаний, когда машина навсегда уходит в себя, обсчитывая полную бессмыслицу, да ещё и каждый раз разную, или же быстро превращаются в туповатый конвейер простейших решений, принимаемых быстро, но нуждающихся в постоянном дообучении на новых краевых условиях. Человек, помещённый в центр управления машинным царством, потрясающе эффективно аппроприировал любые внешние контуры как свои. Расширенный фенотип всегда был свойством хомо сапиенс, но в некотором смысле, начиная с определённого порога сложности аугментационных интерфейсов сами эти машины как будто становились частью оператора, ощущаясь как продолжение руки, как второе зрение, как второй слух. Пока же мозг варился в тенётах чужеродных ку-тронных цепей, не только его команды влияли на физику вокруг, но и эта самая физика занимала своё законное место в нейронных полях изокортекса, постепенно вытесняя оттуда исходные образы и заменяя их своими. Так глазное дно, на которое случайно упал блик солнечного света, надолго оставляет на себе его иссиня-золотой отпечаток. Разогнанный когнитаторами изокортекс был куда чувствительнее простейшей нейросети глазного дна, он начинал не просто принимать внешние сигналы, он быстро учился их моделировать, создавая новые цепи нервных окончаний, неспособные более ни к чему иному. В этом и состоял главный секрет всех навигаторов. Они на минимальном наборе сигналов буквально кожей ощущали малейшее отклонение в поведении крафта, поскольку внутри них, по сути, жила его полноценная физическая модель. При таком-то импульсе маневровых отклик должен быть таким-то. И если реальность разойдётся с моделью хотя бы на миллиметр, сразу последует реакция, даже если подобный поведенческий паттерн случится впервые. Но у этой универсальности была своя цена — с каждым подключением к навигационным интерфейсам человек отдавал моделированию физики всё больше собственных кортикальных колонок, где каждый миллион нервных клеток заменял в своей производительности ку-тронный компьютер среднего класса. Ходили слухи, что кто-то из навигаторов внешних трасс, по ошибке систем безопасности вовремя не выключенный из сенсорных сетей корабля, к концу витка остался без половины изокортекса, навсегда замкнувшегося на себе. Что за чудесные миры продолжали моделировать его нервные клетки? Кто знает. Сам парень, по рассказам свидетелей, даже не особо изменился, все когнитивные тесты проходит, память в порядке, но в глазах у него словно навсегда застыла острая тоска по утерянному. Сам он больше не мог вернуться в собственные миры. Да и навигатором дальше трудиться не мог — аугментация словно напарывалась при попытке подключения на некий непреодолимый блок. Мозг бедняги буквально физически отказывался воспринимать внешние сигналы. Так живущие на берегах водопада Виктория, по рассказам, не слышат его шума. До подобного, конечно, лучше не доводить, но банальный «звездопад» был знаком каждому навигатору. С непривычки новичков часто тошнило: открываешь глаза, а всё вокруг пронизано светом галактических маяков, приводимых во вращательное движение незыблемой механикой небесных сфер. Но вестибулярка быстро справлялась. На борту монструозных флагшипов, несущих в своих жарких недрах всю мощь замыкания, которые могли себе позволить постоянное пребывание на активной траектории, сила инерции статично прижимает тебя к палубе — а значит, просто стой на своих двоих, и никуда ты не денешься, привыкнешь. Ковальский резким движением убрал растопыренную пятерню себе за спину, ещё увидит кто из младкомсостава. Вертикаль управления среди навигаторов держится на простом меритократическом правиле — на её вершине не было места слабакам. Застукают тебя в эдакой позе, коситься начнут, ошибки подмечать. А там, глядишь, уже и списали тебя как есть на берег к чертям мунячьим. Оказаться в списке на выбывание Ковальский никому бы не пожелал, не то что самому себе. Впрочем, довольно, до следующей вахты — трое корабельных суток, это не так уж много, учитывая, сколько всего нужно успеть сделать помимо банального физического отдыха. «Ты обещал мне партию в сквош, напоминаю». Старпом Варга на связи. Любопытно, как меняется отношение к человеку, стоит с ним хоть немного вне дежурства пообщаться. Сколько бортовой психолог не затирал на сеансах про командный дух и взаимовыручку, но в навигационном интерфейсе каждый трассер становится записным солипсистом, возвращаясь в далёкое детство. Для ребёнка младше трёх лет мир вокруг него как бы нереален; каждая игрушка, каждый человек — и особенно родители — воспринимаются им как часть себя и вне этого контекста не существуют. Любимая всеми игра в младенческие прятки — ровно оттуда. Закрой лицо руками, и весь мир исчез. Обруби каналы связи, и ты снова один на всю вселенную. Большинство из его подчинённых для Ковальского вне рамок навигационных смен до сих пор оставались абстракцией. Расслышав из-за угла знакомый голос, он поневоле подёргивался. Проклятый изокортекс. Столкнись они нос к носу в лифте или на травалаторе — вероятнее всего, даже не узнают друг друга. А ведь сколько кругов за спиной на одном корабле. Голос же, даже пропущенный через гундосый вокорр, всяко не спутаешь. Вот так смотришь на человека как будто впервые, неужели это тот, с кем тебе завтра вести крафт в бой? Но со старпомом они почти сдружились. Их вместе свёл случай. Сцепились как-то на переключении курса языками — пока крафт ненадолго повисает на инерционной, а остальная команда, сидя по капсулам, занята бесконечными проверками по аварийному расписанию, только дежурной смене нечем заняться, вот и чешут кто во что горазд. Помнится, в тот раз Варга залепил басню о том что он-де бывал на Церере ещё до всего. Мол, лёд там кругом лежал голубой. Ему все такие — дурак-человек, ты с Европой попутал, Церера вся серая была, как Япет в области Кассини, только диаметром поменьше и без экваториального хребта. Тот — ни в какую. Пришлось ему разыскивать старые фотки из бортового репозитория, под нос совать. Особенно Ковальский тогда серчал от упёртости старпома. Но потом как заглянул в его дело, так сразу и заткнулся. Что уж там. «Тинк», «консерва» или, как их на официальном новоязе называли в официальных документах, «пренатальный рекрут» на подсознательном уровне не может отличить те события, которые с ним действительно происходили, от имплантированных воспоминаний, без которых он ещё долгие годы не будет способен не то что к службе по назначению, но даже банально обслуживать себя, оставаясь ребёнком во внешне взрослом теле. Так что гадать, кто там из операторов пре-имплементированной памяти налажал с фактологией не было смысла. Старпом Варга на самом деле не был ни на Церере, ни на Япете, ни где бы то ни было за пределами нескольких кораблей их флота.