— А от чего зависит? От того, насколько успешно разрулится очередной рукотворный кризис вроде того, что закончился катастрофой на Церере? Но нет, она не сумела пробить его эмоциональную броню. Даже этим. — Церера была ошибкой. Не только нашей. Но в итоге эта ошибка была исправлена. — Но какой ценой? И да, если бы выпустили Лилию, возможно, этой ошибки бы не случилось. — Это она тебе сказала? — в голосе Улисса послышалась заинтересованность. — Впрочем, неважно. Там и так действовало слишком много заинтересованных сторон. Присутствие дополнительных игроков всё только ещё больше бы усложнило, и тебе это прекрасно известно. — Тогда зачем вы здесь? Уж точно, не для того, чтобы уменьшить число заинтересованных сторон. Большая дюжина будет в ярости. Но уже было поздно, Улисс снова ушёл в себя, срываясь с эмоционального крючка. Зачем что-то объяснять ей сейчас, если завтра они снова станут единым целым. Хотя нет. Что-то он ещё должен был ей сказать, прежде чем уйдёт. — Я хотел бы вас познакомить. И освободил обзор, указывая куда-то вглубь коридора. Там у переборки висела в расслабленной полуэмбриональной позе ссутуленная женская фигура. Тонкие, непропорционально вытянутые конечности выдавали в ней трассера. — Можешь называть её Некст. По тому, как безэмоционально выглядело её лицо, по синхронному взмаху руки, повторившему движение Улисса, Кора уже поняла, с чем имеет дело. Улисс за эти обороты обзавёлся ещё одним эффектором. — В таком случае, мне теперь логичнее именоваться Превиос. — Как тебе будет угодно. XXIV. 41. Патриарх Хранилище спало. Погружённые в полудрёму механизмы жизнеобеспечения едва слышно журчали в такт его дыханию. Занятые, впрочем, всё той же заботой — отодвинуть его смерть на секунду, затем на минуту, затем ещё на пару часов. В этой лишённой всякого напряжения гонке не было ни азарта бегового спринта, ни эмоционального накала огневого боестолкновения, когда или-или, когда игра с нулевой суммой, когда победил или проиграл. Мы все заранее проиграли, ещё при рождении каждый из нас начинает готовиться к собственному концу, сколько ни зажмуривайся, сколько не трать сил в попытках отсрочить неизбежное, каждый всё равно рано или поздно найдёт свою судьбу. И вопрос только в том, что такое «рано» и когда будет «поздно» в каждом конкретном случае. В его случае давно было поздно — бояться и сожалеть, любить или ненавидеть, но как измерить то, что ещё не случилось и как сравнить с тем, что уже произошло. Не беспокоиться о не потерянном, вот высшее дао, которое ему в итоге оказалось недоступно, и каждый раз, когда ему случалось испытывать сомнения по поводу того, что завтрашний день без него будет тусклее и бессмысленнее, чем вчерашний, он сначала смеялся про себя, какая, мол, глупость, какое невероятное самомнение, да кто ты такой на фоне остальной Вселенной, кому вообще есть дело до того, жив ты или уже почил, как и миллиарды до тебя. Но потом так же быстро приходило осознание очевидного — прожитый день лучше не прожитого, как спетая песня, пусть сколь угодно фальшивая, всяко лучше не спетой. А потому пусть приборы жужжат, помпы продолжают нагнетать, а таймер на стене из года в года продолжает молчаливо отсчитывать последние секунды его жизни. Этот день пройдёт мимо него. А потом ещё один. И ещё один. Что бы там кто не думал, хранилище не было тюрьмой ни его телу, ни тем более его разуму. И пусть первое давно уже сдалось, второй продолжал молчаливую борьбу со временем под тиканье атомных часов, необратимых, как и всё в этой жизни. Всё дальше от прошлых тревог, всё дальше от прочих людей, всё дальше от прожитых лет. Вглядываясь в полотнище полярного сияния, что проливалось на него сквозь остатки ледяного панциря и заменивший его металлполимерный карапас, с каждым оборотом Матушки становящийся всё более непроницаемым, как недостижимой для него становилась обычная человеческая жизнь. Рутина супердиректора «Янгуан Цзитуань» даже в эпоху становления корпораций была совершенно формализованной. Чёткий, нерушимый, на годы вперёд расписанный распорядок дня человека, принимающего решения о судьбах миллиардов людей и квадриллионов кредитов. Но с тех пор эта рутина окаменела, сделавшись ритуалом. Его буквально под руки водили, но если ты не определяешь даже то, сколько секунд тебе вольно сидеть на золотом унитазе и как тщательно подмываться после, то что ты вообще волен определять? Ничего. Он выслушивал с важным видом очередной доклад, кивал солидно да и подмахивал едва заметным безразличным движением кисти бессмысленный рескрипт. О чём он там был? О выделении всё новых ресурсов на освоение системы Сатурна? О совместном патрулировании трасс в обход злосчастного пояса Хильд? О сокращении лимитов на опреснённую воду в Центральной Африке? Воспоминание о только что принятом решении улетучивалось из его головы так же легко, как опадает с дерева осенний лист в тихую осеннюю погоду в предгориях Линьцана, откуда некогда происходили его предки. Предки, которых он уже и не помнил. Время — загадочная материя. По мере своего течения оно не накапливается, не концентрируется, а напротив, словно неограниченно растягивается во все стороны, бесконечно удаляя даже то, что казалось вчера таким близким. И сам человек со временем как будто растворяется в этом море времени, оставляя себе только самое важное, самое значимое, но постепенно уходит и оно. Ма Шэньбин, что ему говорило это имя? Долгий, бесконечно долгий путь из самых низов, борьба сначала за жизнь, потом за место под солнцем, потом за то, чтобы не дать другим отобрать его место под солнцем. Всё это давно уже казалось сном, воспоминаниями о былых снах, растворилось в небытие, подёрнулось рябью интерференции на самом грани чувствительности приборов, скрылось за горизонтом событий. Но ничего другого у него в жизни и не осталось Жизнь двойного агента Корпорации окончательно смешала все краски в бесполезную мазню. Что из этих обрывков было правдой, а что он сам позже сочинил, в рамках очередной легенды? Да и сама Корпорация исчезла с глаз, погребённая под гекатомбами жертв. Скоро уже полвека как от Ромула не было вестей. Да, смутные слухи доносились с внешних планет, больше похожие на пьяные страшилки тронувшихся умом трассеров. Но для него Корпорация всегда была чем-то реальным, опасностью, которая всегда с тобой, буквально держит тебя за руку и ждёт, когда ты моргнёшь. В подобной же полумифической форме она ему была не страшна, но то, что ты видишь, хотя бы можно контролировать, а как держать под контролем хтонический ужас перед неизведанным? Со временем подспудное ожидание удара исподтишка нарастало; годы и годы, прошедшие с тех пор, как он получил свои последние инструкции от Ромула, растягивались в десятилетия, увядая в воспоминаниях и оставляя после себя лишь пустоту. Но пустота — не пуста, спросите у чёртовых физиков. Она населена демонами, самозарождающимися во тьме, как мыши самозарождаются в соломе. И однажды эти мыши и эта солома и эти демоны и это пустота обернутся своей противоположностью. Хранилищем в глубине стремительно избавляющегося ото льда материка на другой стороне планеты. Плотным коконом статичной материи, укрывшим его от его же демонов. Самое нелогичное место на свете, если хочешь сбежать от собственных ускользающих воспоминаний. Ма Шэньбин укрылся там, где последний раз видел Ромула воочию. Не его, конечно, а лишь зыбкий образ, заботливо транслируемый ему в черепушку, но кто вообще мог похвастаться тем, что встречал Первого во плоти? Никого во всей Сол-системе не удивило бы, если бы того не существовало вовсе. Изначально. Как такового. Ромул был идеей в мире идей. Реющим в небесах грозовым облаком, готовым в любой момент повергнуть свои могутные перуны на головы отступников. И вновь раствориться в горних высях. Но идеи на то и идеи, чтобы не умирать. Они на это попросту неспособны. А значит, и сомневаться в этом не приходилось, однажды Ромул вернётся. Но время шло, чёрные молчаливые орбитальные платформы дамокловым мечом повисли над Матушкой, во чреве морей продолжало копошиться нечто неведомое, не позволяя даже приблизиться к своим ледяным глубинам, а Ромул всё не появлялся. Потому однажды Ма Шэньбин собрался с силами и начал делать то, что уже давным давно оставил в прошлом. Раздавать приказы. Церемониал формального утверждения чужих постановлений сменился недолгим периодом активности, по истечении которого ему должно было распоряжаться своим директоратом уже безо всяких ритуальных мановений. Его полумёртвое тело уже столетие как стало насквозь аугментированным кадавром, скорее полуживым приложением к системам жизнеобеспечения, чем полумёртвым властителем одной двенадцатой части мира. И вот все его кутронные причиндалы весом в полсотни метрических тонн последовали за ним на тот берег Индийского океана, как тогда, давно, в забытую пору, когда он только был вотирован в Высший совет «Янгуан Цзитуань». Так началась его новая жизнь. Знал бы он тогда, как она закончится. Сутки напролёт он разглядывал сквозь толщу породы колыхание авроры, не имея сил отвернуться. Это был прекрасный вид, прекрасный и ужасающий. Кисея изумрудных игл, завивающаяся в воронки и бегущая волнами. Это сам космос напевал Матушке отходную песнь. С тех пор, как случился Чёрный четверг, а Она смолкла, Ромул был тем единственным, кто скрашивал своей Песней ежегодные иды, но с тех пор и он пропал, так что каждый спасался, как мог. Кто-то — декалитрами седативного, а кто-то, вот, глядя на аврору. Она как будто-то обещала ему что-то. Какое-то будущее. Или напоминала. Какое-то прошлое. Если тебе так много лет, это уже само по себе груз, что же поделать, если ты их даже не помнишь? — Помнить не помнишь, а давит на грудь так, будто ты ничего не забывал. Ма Шэньбин обернулся на голос, не чувствуя никакого удивления. Он ждал, он давно ждал его появления. Но всё равно оказался не готов. — Мой случай не похож на твой. И голос его не похож. Сухой, надтреснутый, скорее свист, прорывающийся сквозь натужное сипение, но когда ему предложили имплантировать искусственную гортань, почему-то именно это ему показалось последним шагом в бездну небытия. Он хотел продолжать говорить своим голосом, пока сможет. — А, ты об этом? Тень сделала широкий жест, обводя саккады контрольных огней. Хранилище даже во сне больше напоминало ёлочную гирлянду своими помигиваниями разноцветных огоньков. — Тяжела телесная немочь, но поверь мне, старик, духовная — куда тяжелее. — Не называй меня так! — Ма Шэньбина оскорбляло подобное к себе отношение. Уж ему ли не знать, кто тут старик. — И не тебе указывать мне на немочь. Четвёртая фаза раскрывает все секреты. Тень в ответ лишь пожала плечами: — Да уж, догадаться несложно. Но с другой стороны, я никогда тебе не утверждал, что ты тот самый Ма Шэньбин, да ты и не спрашивал, подозревая неладное. Хотя, погоди, — тень как будто заинтересовалась своим внезапным наитием, — тебе хватило глупости разыскать собственную могилу? Ма Шэньбин коротко кивнул. — Тогда понятно, отчего это тебя так тяготит. Зря, очень зря. Ты же понимаешь, что тебе теперешнему было бы уже глубоко плевать на то, кто ты на самом деле. — Мы, консервы, считаем иначе. — Да ни черта подобного! — тень поднялась и принялась расхаживать туда-сюда, без смущения пронзая насквозь углы аппаратов. — Ничем вы не отличаетесь от нас, естественнорождённых. Я видел сотни тысяч таких, как ты, вы стопроцентные люди во всём, только стареете иначе. — То есть во всём, кроме Четвёртой фазы.