Здесь я смеюсь про себя, чтобы не выглядеть сошедшим с ума учёным из классических дорам. Разумеется, ради меня никто бы ничего подобного строить не стал. Обычная скоросткная грузопассажирская платформа для экстренной доставки критически важных модулей по воздуху. Она вела на единственный в моей башне уровень с посадочной платформой для тилтвингов. За всё то время, что я тут провёл, ни один пока так и не приземлился. Так что покуда платформа была в моём полном распоряжении. Если подумать, вполне заслуженное скромное удовольствие, подняться сюда и постоять минуту, оглядывая частокол чернеющих башен. С тех пор, как я перестал обращать внимание на происходящее на поверхности, море Тетис стало другим. Тёмным, с трудом колышущимся студнем. И даже птицы тут стали другими. Вместо начисто пропавших цапель сначала прилетели чайки-бургомистры, за ними стали заглядывать поморники с их характерным оперением, впервые я с удивлением разглядел в воздухе глупыша. Надо же, раньше они так далеко на юг не заглядывали. Раз морская птица решила здесь гнездоваться, значит, море Тетис уже окончательно объединилось с мировым океаном. Что-то продолжало твориться с Матушкой вдали от моих глаз, но какое мне дело до прочих мест. Даже эти руины я узнавал с каждым днём всё меньше. В вечернем сумраке тут повсюду светились огни, наполняя туманный морской воздух холодной электрической дымкой. Меж чёрной гребёнки башен мелькали стремительные тени тилтвингов, а вот привычные глайдеры, по всей видимости, стали тут бесполезны — климат не тот, но в былые времена тилтвинг нам был попросту не по карману. Что бы ни творилось у меня внизу, тут, наверху, тоже всё вновь приходило в движение. Нужно будет присмотреться к происходящему, потому что иначе однажды оно может помешать исполнению моего плана. А этого я допустить никак не мог. Впрочем, сегодня мне не до посторонних угроз. Я просто стою здесь, на самом краю пропасти, и смотрю вдаль, навстречу надвигающейся буре, чувствуя на лице первые уколы снежинок. Снег в центре Сахары, кто бы мог подумать, что это вообще возможно. Человек так долго боролся с техногенным потеплением, но походя устроил себе рукотворное похолодание. Гигатонны импактной пыли от последствий Бомбардировки плюс всё-таки случившийся поворот Гольфстрима. Матушка отныне всё за нас сама решила. Я наскрёб с парапета немного скопившегося там снега. На вкус он был кислым. Ничего. Это пройдёт. Я обернулся напоследок, глядя на приближающиеся свинцовые тучи. Пора возвращаться. XXIV. 36. Умбра Под этими куполами ей до сих пор чудились крики. Протяжные, жалобные крики людей, потерявших веру в будущее. Они метались между запертыми шлюзовыми переборками, разрываемые страхом быть затоптанными и желанием кого-нибудь затоптать. Отрывистые, яростные крики команд. Штурмовые бригады миротворцев в чёрных армированных кабинсьютах не успевали перезаряжать ребризеры, потому, наплевав на инструкции безопасности, дышали одним воздухом со своей паствой и переругивались так же, напрямую, в обход шифрованных каналов. Оглушительные вопли некормленых птиц, которых разводили в куполах на потеху привилегированного корпоративного сословия, но бросили без присмотра с началом Блокады. И вот они носятся, одуревающие от пониженного содержания кислорода и жуткого голода, под самыми небесами и кричат-кричат-кричат. И падают замертво. От этих криков можно было сойти с ума. И многие сходили. Вдоль променада километровых обзорных галерей, некогда составлявших гордость южных склонов кратера Амундсен, больше не гуляли праздные толпы. Здесь вообще не гуляли. Здесь лежали вповалку, чаще ничком, и непрерывно бормотали что-то невнятное. Какие-то только им одним известные имена, только им одним важные места. Люди в те горькие дни быстро теряли надежду и, в конце концов, сдавались. Будучи оторванными ото всей прочей Сол-системы с самого начала Блокады, люди оказались лишены главного, что вообще позволяло человеку бороться. Они оказались лишены даже минимальной возможности повлиять на собственную судьбу. Богатей ли ты, забравшийся на Муну в поисках истратить хотя бы крошечную часть собственных неимоверных кредитов, серый ли винтик корпоративной машины, отправленный туда, куда решило начальство, или же ты и сам был тем начальством, не обладающим ни малейшими ресурсами помимо собственного кресла, и потому поневоле следующим туда, где это кресло принесёт тебе больше власти. Всё это стало неважно, когда началась Блокада. Даже штурмовые бригады «Лунар текникс», ошалелые охранники здешнего хрупкого миропорядка, торчали по углам такими же беспомощными жертвами, вся их галимая бравада годилась лишь на то, чтобы не сойти с ума от ужаса уже сейчас. Они сделают это потом, ещё как сделают. Кора оглянулась на молчаливые эволюции мекков. Этим двоим она доверяла безоговорочно, но всё равно до сих пор от них шарахалась. Не потому, что боялась призраков, а потому, что сама и была таким призраком. Для человека, неспособного забыть даже малейшую деталь происходящего, она слишком мало знала о самой себе, но даже того, что ей было известно, было достаточно, чтобы испытывать страх от одного только осознания того факта, что она — это она. А значит, однажды все эти крики снова вернутся к ней во плоти, уже не как досужие воспоминания, но как как новая трагедия. Не двое мекков охраняли её от излишнего интереса посторонних, это она с каких-то пор охраняла всё вокруг от самой себя. От той разрушительной силы, что в ней жила, пускай уже много лет не просыпаясь. А уж проследить связь между истинной природой Коры и тем, что творилось вокруг, можно было даже зажмурясь. С первыми признаками начала Блокады (а тогда ещё никто не знал, до чего дойдёт рядовая авария на гало-орбите) Кора тотчас ощутила на себе пристальное внимание со стороны. Сложите два и два, получите четыре. На Муну прибывает эффектор Соратника Улисса, и тут же вокруг начинает твориться нехорошее. Будто она притягивает несчастья. Нет, будто она и есть — то самое несчастье. Все помнят руины Хрустального шпиля. Если бы всё было так просто. Что бы ни стояло за именем Коры Вайнштейн в те далёкие времени, когда «Сайриус» ещё только готовился к старту, а Лилию Мажинэ не поминали иначе как первым Соратником, всё это благополучно кануло в Лету на тех руинах, не оставив после себя даже обрывочных воспоминаний. Они стояла с Улиссом и Урбаном на той площадке, глядя со стороны на понемногу растаскиваемый остов Шпиля, но не чувствовала более ничего. Ни жалости к себе, оставшейся, ни злости к ней, ушедшей. Отныне у неё была своя судьба, о том же что однажды враг вернётся под именем Лилии, ей тогда и в голову не приходило. Ей вообще ничего тогда не приходило в голову, жизнь эффектора больше похожа на сомнамбулическое времяпровождение погружённого в криосон трассера. Дни идут, а ничего с тобой не происходит. Точнее происходит, ты слышишь что-то, видишь, что-то, что-то ощущаешь, но сутки спустя всё это растворяется в небытие, стоит лишь тебе на секунду отпустить нить рассуждений. Щёлк, и на место твоей собственной памяти встала память Улисса. Она не злилась, понимая, что и у него не было особых альтернатив, как поступить в тот раз. И да, он предпочёл бы погибнуть тогда сам, но не превращать её тело в безвольную куклу, это она сделала за него свой выбор. Но не всегда она была куклой. И её появление на Муне было по плану такими каникулами вдали от Улисса, когда она могла вволю пожить своей жизнью, неся волю Ромула в этот уголок Сол-системы. Своей, ха. У ней в голове не оставалось ничего, кроме воспоминаний Улисса, она была его слепком, пусть и в чужой физической оболочке. Но если вспомнить, что оба они некогда были единым целым, что ж, в этом, в отличие от дилеммы Ильмари Олссона, хотя бы таилась какая-то своя неказистая правда. У того по крайней мере был шанс освободиться. Но что могла она? Без Улисса она стала бы овощем. Не сразу. Не на следующий день. Но однажды её неспособность сладить с пустотой хрустального мира обернулась бы к ней своей зловещей стороной. Потому Улисс и Кора не разлучались надолго, каждый раз с осторожностью нащупывая ту тонкую временну́ю и пространственную грань, за которой он остался бы, наконец, в одиночестве, она же оказалась бы очередным коматозником в тихой больничной палате для неопознанных. Впрочем, наедине они бывали тоже нечасто, Улисс предпочитал оставлять ей шанс вести частную жизнь, если к эффектору такое слово вообще применимо, а потому как можно чаще отсылал её прочь. Каникулы есть каникулы. Увольнительная из концлагеря его сознания, из рабства его воспоминаний о ней. И вот, как всегда втайне ото всех, Кора Вайнштейн прибывает на Муну, а месяц спустя начинается Блокада. Сначала в виде череды нелепых случайностей на гало-орбите, потом в форме бунтов в доках, столпотворения в пассажирских терминалах, нарушения цепочки поставок и последовавших за ними уже почти неизбежных отказов ключевых систем энергопотребления и жизнеобеспечения. Нужно быть слепым, чтобы не узнать о её появлении на Муне, не сопоставить это событие с началом Блокады. Она бы и сама так решила, если бы не была так же, как и все, отрезана от событий в системах внешних планет, и не гадала теперь, что же вокруг творится, запершись в своей каюте и пытаясь раз за разом достучаться до Улисса или хотя бы до любого из людей Ромула, оставшихся на Муне. Те упорно молчали. Что-то творилось, что-то до невозможности тревожное, но она была так же далека от этих событий, как если бы до сих пор оставалась той опасливой и потому особо опасной девочкой, которая некогда случайно столкнулась в муниципалке нос к носу со своим двойником Майклом Кнехтом. Везение, что уж там. Чёртово везение. Теперь же оно привело её на запертую со всех сторону Муну, на которой перед её глазами вскипала буря, жаль только, что в этот раз она не имела к этим событиям ровным счётом никакого отношения. Резервные каналы связи Корпорации молчали, молчал Улисс, молчал Ромул, даже традиционно активные агенты фракции Ревнителей все будто испарились. Кора если и покидала свой закуток, то тут же спешила вернуться обратно, настолько тошнотворной была атмосфера всеобщей паники, что зрела и густела под куполами с каждым днём. Эти люди словно что-то чувствовали, как в дни чёрных ид, но и за пределами Матушки те переносились людьми сугубо субъективно и порознь, не синхронизируясь и не превращаясь в непреодолимую затхлую клаустрофобную волну, тут же, на Муне, хватало своей собственной, естественной клаустрофобии замкнутого пространства и плохо кондиционированного воздуха. С каждым днём паника нарастала даже сама собой, не говоря уже о том, чтобы вспениваться реакцией на очередные страшные новости. Рано или поздно это должно было случиться. Какое-то последнее несчастье, от которого Муна окончательно пойдёт вразнос. Таким несчастьем стало крушение парома «Соверен», последнего из трёх оставшихся на ходу паромов, опускавшихся от старенького «Шлюза-2» к кратеру Кабеус. Разгруженная под завязку калоша не смогла набрать ходовую мощность, зависнув в итоге в пятиста метрах от стартового стола и, несмотря на все усилия команды, до конца уводившей паром маневровыми в сторону, обрушившейся спустя полчаса всей своей неповоротливой тушей на ремонтные ангары неподалёку. Ангары, конечно, к тому времени уже очистили от персонала, но разлёт обломков прочного корпуса и конструкций в итоге был такой, что пострадали купола в радиусе двухста километрах вокруг. Это и стало сигналом к началу паники. Кору разбудил тот самый чаячий крик, что с тех пор звенит у неё в ушах, преследуя даже под предельной дозой седативных препаратов. Людское море бушевало по всей Муне, не разбирая рекреационные зоны, корпоративные купола, упрятанные в толщу реголита промышленные комплексы или жилые купола для обслуживающего персонала. Это быстро стало войной на поражение. Стрельба велась очередями. Ошалевшие от крови штурмовики быстро перестали разбирать своих и чужих, агрессивных и послушных, жертв и нападавших. И без того идущие вразнос системы жизнеобеспечения окончательно перестали справляться с повсеместными утечками, люди теряли сознание при падении давления, гермостворки отсекали сотни обречённых людей там, где их застала судьба. Ей едва удавалось избегать прямого контакта с агрессивной толпой и теми из «красножетонников», кто ещё действительно пытался утихомирить беснующихся, а не просто палил из укрытий в любого, кто посмеет приблизиться. На её попытки связаться с агентами Корпорации всё так же не поступало никакого ответа. Зато когда ответ всё-таки последовал, Кора предпочла бы спрятаться от него как можно дальше, забравшись в самые холодные ледяные котлованы на полюсах. Ей ответила Лилия. Её собственная тень. Когда Кора впервые осознала из путанных воспоминаний Улисса, что энергетический паразит, некогда населявший её тело, но в итоге благополучно потерянный на руинах Хрустального шпиля, до сих пор жив и здравствует под новым-старым именем, это прозвучало как грозное предзнаменование грядущих бед. Если она — прежняя она — со всеми её страхами и сомнениями сумела переродиться, значит у Соратников снова появился враг. Беспощадный, всесильный, ничем, в том числе никакими моральными принципами не ограниченный враг, который однажды найдёт способ нанести удар. Эти страхи оказались не оправданными, размен сил в лице Ильмари Олссона состоялся почти бескровно, обе противоборствующих стороны ушли каждый в свой угол ринга, зализывать раны, строить новые планы, пусть и пообещав больше не вмешиваться в интриги друг друга. С тех пор не прошло и полутора сотен оборотов, наполненных постоянными недомолвками, взаимными подозрениями и тотальным шпионажем всех за всеми. Неповоротливые корпорации Большой дюжины служили в этих играх марионетками, люди же, работавшие на них, каждый раз оставались не более чем разменной монетой. И вот теперь, когда волна истерии на блокадной Муне достигает максимума, когда уже месяц нет связи, а люди вокруг гибнут без счёта, Кора в какой-то момент ощущает на себе пристальное внимание со стороны. Как будто-то кто-то незримый и до невозможности знакомый следит за ней на расстоянии, сквозь толщу реголита и металлполимерных стен. Та, кого ни с кем не спутаешь. Та единственная, кого Кора вообще была способна бояться в этой вселенной. Её бывшая сущность, её былое «я». Это было невозможно. Не потому что так гласили старые зароки и былые договорённости. Никакие клятвы на крови не длятся вечно. А потому что Кора доподлинно знала — если она страшилась взглянуть в глаза этому существу, само существо боялось этого не меньше. Поистине, должно было случиться нечто невообразимое, чтобы они вновь, по доброй воле или же насильно, встретились лицом к лицу. Однако это всё-таки произошло. В то утро истерия в куполах поднялась поистине невообразимая. Грохот банок со слезогонкой был слышен во всех направлениях, в матюгальниках орали грозные предупреждения о закрытиях-перекрытиях с призывами не выходить из капсул, но их никто не слушал. Запертые в этой гигантской больнице для умалишённых люди с воем носились по пандусам и коридорам, периодически вступая друг с другом в стычки и снова разбегаясь по углам. И вот посреди всего этого хаоса Кора заметила знакомую укутанную в чёрный плащ демоническую фигуру с горящими от ярости глазами. Увидишь такую — сразу поймёшь, что просто так от неё не уйти, как ни старайся. — Это всё твоих рук дело! Звучало как утверждение, а не как вопрос. Они замерли друг напротив друга, такие спокойные посреди бушующего вокруг них людского моря, как два незыблемых маяка, пылающих во мгле. Ну, или желающие казаться таковыми. Снаружи было не понять, что за бури бушуют у них на душе. Как же они были похожи в ту минуту! Одинаково грозные, одинаково сосредоточенные. Если в обычной обстановке между ними сложно было отыскать общие черты, сейчас сторонний наблюдатель легко принял бы их за сестёр-близнецов. К счастью, такого наблюдателя не сыскалось. Кора не без удивления оглянулась по сторонам. Их окружала гулкая звенящая пустота. Не выдержав незримого столкновения двух воль, паникующая толпа предпочла убраться восвояси, искать свой случай спастись или погибнуть в другом месте беспокойной Муны. — Ты так уверена в своих словах, что даже посмела за этим явиться сюда лично? Впрочем, верно и обратное. Если бы Кора догадалась за эти безумные дни проверить хрустальный мир, она бы наверняка обнаружила там Лилию. Тем более что она, против обыкновения, даже не пыталась сейчас скрываться.