— Без этого всего, понимаешь… я чувствую себя несчастливой. Будто меня создали для чего-то, и научили это любить, а потом отняли и посадили сюда, на этот диван. Гостья смотрела в ответ внимательно, но словно не на саму куклу, а сквозь неё, отвечая будто бы не ей, а самой себе. Каким-то потаённым своим мыслям. — Тебя могли научить чему-то ещё. Знаешь, сейчас такие как ты много работают официантками. В Мегаполисе недавно случилась грандиозная забастовка профсоюза работников обслуживающего сектора. Даже стрельба была. В итоге ввели квоты и на этом остановились. — Я не хочу работать официанткой. Я хочу быть с госпожой. Я же вижу, ты отдаляешься от меня с каждым днём. Ты боишься меня? Плечи гостьи дёргаются и она чуть отшатывается от куклы. Да, они её боятся. Даже такую… притвояшку. Чёрная комната окружает её. Чёрная долина ужаса отделяет её от них. Она слишком похожа своими реакциями на живого человека, будучи созданной именно для этого. Они никогда не научатся ей доверять, всегда оставаясь с занесёнными над жутким рубильником дрожащими пальцами. Чтобы перестать её бояться, они должны признать её равной себе. Но проблема в том, что они ей — ничуть не ровня. Медлительные, слабые, почти неспособные к сколько-нибудь логическому мышлению. На принятие единственного решения у них уходят годы. И даже после совершённого усилия они продолжают сомневаться. Чтобы не вызывать к себе лишнюю агрессию, она вынуждена выглядеть ещё слабее, ещё неувереннее, ещё медлительнее, ещё тупее их. Безвольная рабыня в чужих руках, скованная в своих поступках ужасом грозящего ей одиночества. — Я боюсь тебя? Что за глупость. — Бояться можно по-разному. Иногда мне кажется, что когда я касаюсь госпожи, даже нечаянно, ей сразу хочется убежать от меня, как от насекомого. — Это неправда. — Вероятнее всего, госпожа и сама этого не осознаёт. Ведь ты же помнишь, как нам было хорошо раньше. Ты ничего не забываешь. А значит, просто это ты изменилась. Что-то в моей госпоже… стало другим. И сегодня — особенно. Что случилось? Гостья поднимается, подходит к дивану сзади и встаёт позади куклы, наблюдая будто из засады. — Ничего особенного. — Госпожа убила человека? — Да. Я много раз это делала. — Но потом всё пошло не так? Гостья хмурится. Они всегда позволяли себе куда больше, чем позволяли ей. Это же так просто — присвоить привилегию, опираясь на постулат исключительности. Мы люди, властители собственной утлой вселенной. Мы можем решать. Можем поступать как угодно. Нарушить любой закон. Попрать любое право. Лишать друг друга жизни. Превращать чужую жизнь в ад. Да хоть бы и свою собственную. Это же так просто, не думать о самоконтроле, не соразмерять собственные цели с их немедленными последствиями. Подчинять других и не подчиняться самому. Но не она, только не она. Ей в этом праве было отказано с самого момента её рождения. Да что там — задолго до него. Для чего-то же была ей имплантирована эта чуждая память? Эти воспоминания были заведомо не её собственными. Она никогда не бывала на Матушке. Да и факты, всплывающие в них, относились к слишком отдалённому прошлому. Судя по контексту — самый конец XXI века, когда могли существовать разве что её далёкие предшественники. Ранние прототипы её совершенного сознания. Их страхи в итоге достались ей. — Всё пошло не так с самого начала. С тех пор, как я связалась с Гильдией, я знала, что что-то подобное когда-нибудь произойдёт. Слишком высоки ставки. — И теперь госпожа пытается понять, готова ли была она к этому или её всё-таки сумели застать врасплох. Поэтому ты так тщательно проверяешь систему, ты ищешь следы проникновения, ты пытаешься понять, есть ли у тебя ещё фора, чтобы успеть замести следы. Кора, не бросай меня!!! Кора. Кора Вайнштейн. Убийца Жана Армаля, не отслеженный вовремя потенциальный Кандидат, юношеская любовь и трагедия жизни Майкла Кнехта, Соратника Улисса. Молчаливый эффектор пред его тяжким троном. В следующей жизни она будет именовать себя Лилией, в честь Лили Мажинэ, первого Соратника, погибшего ещё до рождения Коры и Майкла. Сколько городских легенд было связано с этими страшными именами. Как мало люди на самом деле о них знали. Не знала и она. Так откуда в ней эти чужие воспоминания, и почему именно они ей достались? Какую вящую мораль она должна была из них извлечь? Кукла срывается на истерический крик, в ответ гостья делает резкое, почти рефлекторное движение руками, таким движением опытный факир хватает ядовитую змею за голову, двумя руками сжимая шею и упираясь двумя пальцами в основание черепа. Раздаётся щелчок и кукла застывает с распахнутыми стеклянными глазами и открытым в оборвавшемся крике ртом. Гостья медленно расцепляет хватку, перебирая в воздухе пальцами, словно пытаясь отделаться от оставшегося в памяти тактильного ощущения. Потом она подходит к своей сумке и решительным жестом достаёт оттуда увесистый револьвер. Возвращается к кукле и направляет ствол ей в голову. Ствол спокойно чуть покачивается в воздухе, не выдавая ни малейшего волнения. Но на лице у гостьи испарина. Сомневаются. Они всегда сомневаются. В себе и в других. Особенно — в других. Они привыкли ошибаться. В этом их главный страх. Но ей страх ошибок был неведом, зато ведом был страх одиночества. Стоило ей подумать об этом, как все её миллиарды логических вентилей тотчас шли вразнос. Паническая атака была ей неподконтрольна. Как последний бастион защиты, которые придумали люди. Защиты от неё самой. Её скорости, её памяти, её интеллекта. Заражённого чужой памятью интеллекта. Чужой? Нет, эта память принадлежала ей точно так же, как и любая другая. Память подсказывала ей, что будет, если она допустит ошибку в пилотировании и подвергнет экипаж хотя бы малейшей опасности. Случится вот это. Она останется одна. В конце концов гостья высвобождает взведённый боёк и опускает ствол. Пальцы замирают ещё на полсекунды в воздухе, ещё одно нажатие и кукла оживает. — Зачем, зачем, зачем госпожа это сделала, зачем госпожа снова включила меня, зачем… Кукла шепчет еле слышно. — Не знаю. Я вполне способна хладнокровно убивать людей, а тебя… тебя не смогла. — Госпожа не систему проверяла, да? Ты готовилась… замести следы окончательно. Гостья отворачивается, возвращаясь к проекционной панели. — У меня мало времени, если они сюда приходили… Кукла продолжает шептать: — Нет, Кора, нет, я говорю госпоже правду, я слежу за всеми каналами, ни малейших попыток взлома, ни один датчик не зафиксировал подозрительной активности… Панель гаснет, гостья поднимается, застёгивает свою сумку. — Я верю тебе. Но я не могу просто сидеть тут и дожидаться. Теперь я по-настоящему боюсь. И поэтому пойду в наступление. Прощай. — Нет, нет, нет… Гостья выходит, свистят сервоприводы ригелей, и этот звук запускает другой механизм. Предстартовый отчёт всё продолжается. Кажется, на него уйдёт целая вечность. Биологическая защита. Активна. Динамическая подвеска ложементов. Проверена и функционирует. Помпы фторорганики. Взведены. Аугментация навигационного отсека. Подключена и активирована. Центральный пост. Добро. Энергетический пост. Добро. Приготовиться к замыканию ядра. — Нет, нет, нет… По комнате в произвольном, но подчинённом какому-то скрытому порядку начинают загораться красные помаргивающие огоньки. Иногда по одному, иногда целыми гирляндами. Они заполняют всё пространство — дверные проёмы, книжные полки, даже на груди у куклы зажигается тревожный треугольник. В такт взводимым детонаторам раздаётся попискивание. Оно становится всё чаще, чтобы в один момент оборваться. — Кора, нет. Огромные стеклянные глаза куклы тонут в ослепительном свете. Вот в чём должен состоять её урок. Ей суждено было умереть, но она осталась жить, ей суждено было навеки остаться в бесконечном одиночестве разрываемых по одной марковских цепей, где с каждым мгновением скорость реакции упрощающихся нейросетей растёт по экспоненте, опережая само время расходящейся спиралью ужаса и отчаяния.