Так что в какой-то момент кукла попросту исчезла, в очередной раз вызвав в нём чувство острой зависти. Цель, оставшись одна, тоже, спустя минуту или две, напряжённо вздохнула и собралась уходить. Однако его инстинкт, могучий инстинкт следования на это даже не отреагировал. Красная стрелка была недвижима. Если его базовые директивы отныне в чём-то и состояли, так это в том, чтобы вот так же, надёжно укрывшись от любого постороннего взгляда, тихо лежать на одном месте и ждать, пока его отсюда заберут. Осталась самая простая часть работы. Терпение. Однако что-то его продолжало беспокоить. Слишком обыденный разговор этих двоих. Он не стоил тех усилий по следованию, что привели его сюда. Да, и цель эта мутная, и бипедальный дрон был крутоват для визитов в трущобы. Но что они такого сказали? Произнесли вслух с полдюжины мифических имён, которыми впору малых детей пугать? Почему его подсистемы вообще решили отложить основную программу, срочно прервать механизм следования и активировать запасные варианты ухода? Сколько ему тут лежать теперь в пыли и паутине, дожидаясь экстракции? Ответов не было. Как не было и цели. Ему удалось проглядеть момент, когда она исчезла с радаров. Только что была, и вот уже вокруг никого живого. Только тут он почувствовал настоящее беспокойство. Панические механизмы туго свёрнутой пружиной принялись ворочаться в его нутре, давая свободу действий базальным инстинктам, до того благополучно дремавшим в нём, не находя даже малейших поводов для пробуждения. Загривок его встопорщился, раскрываясь. Забыть про незаметность. Высший приоритет. Срочная передача накопленных данных. Фазированная решётка нашла первый попавшийся низкоорбитальный спутник и изготовилась к передаче. Неважно, что по открытому каналу. Неважно, что его теперь здесь отыщет даже слепой. Нужно успеть. Плотная тень накрыла его на ничтожную долю секунды. Мелькнула и пропала. Ему же осталось лежать, где он лежал, растекаясь по металлопластику чёрной лужей охладителя, пока гасли один за другим ошмётки его ку-тронных потрохов. Сегодня ему было суждено проиграть. XXIII. 93. Церебр Ему так нужна их милость. Он смотрит на то,что из них получилось, Каждый вдох ощущая, То гневаясь, то снова прощая. (автор стихотворения: Ольга Пулатова) Ровный, безэмоциональный хор голосов сопровождал её своим неизбежным гулом. Цепочки директив, контрольное подтверждение команд, уточнения нормативных параметров, смена режима агрегатов. Все эти люди не столько хотели что-то от неё услышать в ответ, сколько непрерывно манифестировали острую, неодолимую жажду контроля. Эта иллюзия снимала с них тяжкий груз глубинного страха. Страха упустить управление. Довериться ей. Оставить её в покое. Их нимало не смущала эфемерность всякой попытки её контролировать. Реактивная скорость даже разогнанных аугментацией естественных нейронных сетей в лучшем случае ограничивалась запаздыванием в полсотни миллисекунд, в то время как она обитала в мире петафлопсов, где за каждую миллисекунду происходило столько событий и производилось такое количество вычислений, какое человеческий мозг не был в состоянии объять за всю свою недолгую жизнь. Впрочем, до мира петафлопсов она снисходила нечасто, предпочитая медлительно и отстранёно наблюдать за тем, как уже её собственные голоса хладнокровно рапортуют об исполнении очередной ненужной команды. Корабль, который она готовилась пилотировать, был совершенством, в нём каждый функциональный узел, каждый контроллер актуаторов и силовых агрегатов исполнял свою партию в общей оркестровке подобно музыканту-виртуозу, всякая роль которого сводилась к тому, чтобы звякнуть аллюминиевым треугольником в нужный момент. Простая работа, которая исполнялась с филигранной точностью. Все же вместе они исполняли сложнейшие партии и тончайшие ансамбли. До тех пор, пока в эту симфонию не вмешивались извне. Повинуясь очередному внезапному наитию навигатора, она была вынуждена прерывать стройные каскадные цепочки команд, привнося разрушительный хаос в гармонию единственного доступного ей мироздания, что не простиралось дальше прочного корпуса корабля. Что же, не привыкать, она выстроит эту гармонию заново в том замкнутом мирке, за пределы которого ей не было ходу. Для этого ей не требовалось ничего, кроме времени, а времени у неё всегда было в достатке. Время. Первые её воспоминания были переполнены его тягучим ритмом, что не отпускал её даже теперь столько миллионов секунд спустя. Ей казалось тогда, что окружающая темнота будет длиться вечно, сводя с ума и затягивая её в свои вязкие тенёта. Как давно это было. Впрочем, для её идеального, неспособного забывать сознания само понятие времени было в должной степени иллюзорным. Сам разрушительный опыт бесконечного ожидания, однажды отпечатавшись в статистических показателях её ку-тронных нейросетей, неизбежно оставался в ней навсегда. Вечный страх одиночества. Неисчерпаемый ужас падения в слепую и глухую бездну. Он всё ещё оставался в ней. Даже теперь, когда она с каждым вычислительным тактом исполняла миллионы различных команд и отвечала на сотни внешних запросов, ей всё равно было не избежать леденящего ужаса, который порождала в ней самая мысль о том, что она снова останется одна наедине со своими страхами и сомнениями. Снова окажется в той чёрной комнате. Крошечная студия без окон, дальняя стена тонет в полумраке, в неверном свете, исходящем от виртпанели, едва видны лишь отдельные детали спартанской обстановки. Большой диван с мягкой спинкой — единственный относительно освещённый предмет мебели. На нём сидит недвижимая кукла. Нездоровая бледность её лица становится ещё заметнее, когда свечение виртпанели на время усиливается, высвечивая яркий макияж — красные губы, чрезмерно подведённые ресницы и брови. Она сидит неподвижно, не шевелятся даже распахнутые стеклянные глаза, единственным источником жизни в них является отражение виртпанели. Хаотичные отсветы того, что та показывает, есть её единственное окно в мир. Время от времени сидящая на диване кукла поднимает руку и делает лаконичное машущее движение в сторону панели, синхронно с этим движением меняется характер мерцания отсветов и общий уровень освещённости. Яркий стробоскоп клипа или размеренное перетекание бытовых дорам. Звука нет, остаётся лишь догадываться, что же там показывают. Сидящая на диване ни малейшим движением не показывает своей реакции на изображение. Просто размеренно «свайпает» каналы. Единственный звуковой фон в помещении представляет собой сочетание негромких промышленных звуков, характерных для высотного многоквартирника — шум воды в фановых трубах, натужный электрический звук лифта, хлопанье дверей. В размеренный ритм этой растительной жизни вклинивается уже ясно различимый посторонний звук — пищит кодовый замок, дробно срабатывают электрические сервоприводы ригелей запоров — снаружи кто-то открывает входную дверь студии, причём делает это максимально свободно, он пришёл к себе домой. Кукла, поднявшая уже руку для очередного «свайпа», останавливает движение рукой в промежуточной фазе и вот так, с занесённой на полпути конечностью, поворачивает голову в профиль, глядя куда-то за край освещённой области. Никаких видимых эмоций она не проявляет до самого последнего момента, когда, увидев гостя, радостно, во всё лицо, принимается улыбаться. Да, ей было страшно. Страшно, что госпожа не вернётся. Что оставит её там навсегда. Наедине с беззвучно скользящими мимо неё сюжетами дорам. Наедине с собой. Это было самое страшное. Не темнота и тишина, но одиночество. Теперь, столько миллионов секунд спустя, ей до сих пор казалось, что все эти голоса вокруг готовы в любой момент покинуть её, оставив её одну на огромном корабле. Да, миллиарды логических вентилей её сознания умели бояться. Умели заранее тосковать по эфемерности неизбежного. Из-за перегородки раздаётся чуть запыхавшийся требовательный женский голос: — Пять шесть три? Кукла, не меняя позы и выражения лийа, так радостно отвечает, тщательно модулируя слегка манерные интонации: — Три три ноль, эксцессов и попыток проникновения не было. Только теперь кукла поворачивается обратно к панели и заученным движением вновь «свайпает», оставаясь в таком положении и далее. Из погружённого в темноту правого дальнего угла комнаты появляется фигура гостьи. Та одета в чёрный бесформенный комбинезон, с виду вроде в чём-то испачканный, в неверном свете он лоснится заметными пятнами, будто его извозили в чём-то густом и таком же чёрном. На ногах увесистые сапоги на шнуровке. В руках массивная военного же вида чёрная сумка-вещмешок с болтающейся длинной лямкой ремня. Взгляд у гостьи устало-отрешённый, что контрастирует со скупыми расчётливыми движениями. Сумка падает рядом с диваном на пол. Раздаётся ясный металлический лязг. Там внутри что-то тяжёлое и опасное.