А вот и искомая наружка показалась. Три стремительных тени рванули со своих мест, разом сокращая дистанцию до цели. — Держитесь. Если бы это помогало. Клиентка даже не обратила внимания на холодный тон, она вообще как будто не услышала обращения к себе. Ладно, с этим потом. Ремни уже автоматически спеленали обоих под горло, остаётся сосредоточиться на пилотировании. Выбор кара был ошибкой. Любые попытки оторваться заканчивались провалом. Юркие, динамичные преследователи уводили тяжёлый корпус «тойоты» всё дальше в глубь заброшки, где не хватало данных об уцелевших конструкциях, полагаться же только на реалтайм… Тяжёлая, бронированная корма «тойоты» присела и сразу же подпрыгнула, роторы Кутта-Магнуса слишком реактивны, чтобы точно отработать резкий импульс касания. Кар тут же повело носом вниз и влево. Ладно. Уйти по-хорошему, очевидным образом, не удалось. Придётся уходить по плохому. С грохотом и визгом раздираемого металла «тойота» размашисто врубилась в корпус ближайшего строения. Впрочем, пиропатроны отработали штатно, упаковав объём кабины в аккуратные упругие додекаэдры, что вывалились сейчас же через боковой люк вместе с двумя вымазанными в пиротехнической пудре телами. Нужно быстро уходить, у них едва пара минут, пока преследователи среагируют. Но сперва нужно усложнить им жизнь. «Тойота» была переутяжелена за счёт дополнительного объёма водородных ячеек, хоть какой-то с них прок. Внутри надувались вспененным биопластиком две антропоморфных фигуры. Чирк! И канареечный корпус тут же начал наливаться изнутри малиновым жаром. Водородные ячейки штука хрупкая и ненадёжная. Поди пойми потом, что же случилось с теми, кто остался внутри разбившегося кара. — Скорее, в укрытие! Но клиентка продолжала стоять на месте, как вкопанная, и только посиневшие пальцы всё глубже впивались в дрожащие ладони. Её глаза, впрочем, были сухими и глядели настолько безэмоционально, будто два сгорающих сейчас перед ней «тела» её вовсе не касались. А вот на попытку взять её за плечи и заставить двигаться клиентка отреагировала острее некуда. Одним прыжком она оказалась в нескольких метрах и там замерла, отчаянно выставив вперёд руки, словно пытаясь в отчаянии защититься. — Нам нужно двигаться. Неужели насекомая оболочка мекка может произвести на человека столь ужасающее впечатление? Да и куда она раньше смотрела, неужели… Нет, погодите. Это был не защищающийся жест, а отстраняющий. Как будто она хотела оградить не себя, а того, кто стоит перед ней. Проклятие. Нужно было осмотреть её как следует ещё до выхода с конспиративной квартиры. Если же прямо сейчас аккуратным и быстрым движением оттянуть в стороны полы её перемазанной в пудре рабочей куртки… При горении белый фосфор развивает температуру до 1300 градусов Цельсия, механически скользнуло в голове. Так вот почему она так себя вела. — Уходите. Мекк в таких случаях реагирует инстинктивно, срабатывает защитная моторика. Хрустальный мир всегда берёт свою цену. Стоит ему поддаться, сделать туда шаг, как пути назад уже не будет. Сколько раз она это делала впервые? Если верить слабому эху былых воспоминаний, уже три. Лилия Мажинэ, Кора Вайнштейн, и вот, однажды настало её время. Верь или не верь отзвукам старых видений, сколько ни уговаривай себя, что это были совсем другие, чужие ей люди, но хрустальный мир — вот он, вокруг неё. Призрачное варево из туманных голосов и бритвенно острых граней физической реальности, которой так несложно управлять, но которая так же легко может тебя убить, как убивала уже не раз. Она ненавидела хрустальный мир, как слепец ненавидит свою слепоту или как провидец ненавидит свои видения. Каково это — раз за разом обретая всемогущество, получать в качестве неминуемой обратки чувство своей полной беспомощности перед лицом тёмной стороны своего дара, своего проклятия. Она каждый раз корила себя за эту слабость. За страх, за невежество. Она смотрит на хрустальную изнанку физической реальности, где стены прозрачны, а люди видны насквозь, но предпочла бы не знать ничего этого. Быть обычным человеком. Ха, как же. Ничего подобного. Она твёрдо знала, что не променяла бы и толики своего дара ни на какие блага этой проклятой планеты. Даже несмотря на то, что уже дважды из-за него умирала, каждый раз возрождаясь вновь. Это была часть цены. Плевать на цену. Перед ней сверкала своими смертельными гранями утлая каморка посреди жилого муравейника. Убогая мебель, допотопные виртапели по потолку и стенам, бытовые приборы по углам, вязкий воздух. Чья-то безуспешная попытка изобразить домашний уют. Именно в таких местах она творила свой суд, поближе к контингенту, подальше от посторонних глаз. Здесь так легко затеряться человеку. Здесь так просто человеку пропасть. Здесь суд может не торопиться, тем более что и судья, и присяжные, и понятые, и свидетели ему были не нужны. Ну, за редким исключением. Она бросила взгляд на подсудимого сквозь марево хрустального мира. Как много их прошло через её руки с тех пор, как она вновь назвалась Лилией. Твёрдых и сломленных, гордых и мелочных, тщедушных и воплощённых машин для убийства. Таков был уговор между ней и Ромулом, она имеет право судить таких, как этот подсудимый. Людей, за спинами которых дымилась пролитая ими кровь. А взамен… взамен же она не лезет в дела самого Ромула, вступая в игру лишь тогда, когда ей позволено. Это соглашение с самого начала было плодом достаточно шаткого компромисса, но Время смерти примирило многие враждующие стороны. Даже Ромул, всегда властный и несгибаемый, стал способен признавать свои ошибки. К дьяволу Ромула. Она, назвавшись Лилией, не была ему должна и сотой доли того, что он был должен ей. Давным давно, две жизни назад, их связывало нечто большее, чем связывает Ромула и прочих его Соратников, но теперь… теперь её волновало только то, что скажет Улисс. В конце концов, это не Ромул её убил на площадке перед Хрустальным шпилем. И не Ромул был второй, заблудшей половиной той, настоящей, изначальной Лилии Мажинэ. Позже она самовольно заберёт себе это имя, только лишь затем, чтобы напомнить этим двоим, что они ей задолжали. Но не к Ромулу она обращалась. Она обращалась к Майклу Кнехту, волею злой судьбы повстречавшегося ей дважды — сначала в коридорах пропащей социалки и потом, пятнадцать лет спустя, в переходе прогнившего насквозь Мегаполиса. Именно он, ставший к тому времени Соратником Улиссом, на какое-то мгновение подарил ей шанс на возвращение к нормальной жизни, бросив всю эту бессмысленную единоличную борьбу с Корпорацией в бесконечной погоне от проклятия, доставшегося ей после неурочной смерти Жана Армаля. Что и когда бы ни привело её и Улисса к Шпилю в тот день, всё закончилось её смертью, а значит, и привело её в итоге в эту башню, в эту комнату, в этот многократно проклятый хрустальный мир. Зачем? Чтобы что? Её целью с тех пор стало мщение всем этим зазнавшимся людям, что на руинах павшей Корпорации продолжали упорно делать вид, что им дозволено вершить чужие судьбы. Таков был уговор с Улиссом. Должно было свершиться тысяче чёрных знамений, чтобы он уяснил, наконец, что она была права. Ромул и Хранители были простыми свидетелем той сделки, они не могли не согласиться. И вот она здесь. Здесь же — и её сегодняшний подсудимый. Очередной брошенный на произвол судьбы агент Корпорации. Очередной загнанный в угол изгой, который был настолько затравлен, что изловить его в свои сети не составило бы труда и рядовому «красножетоннику» из числа недалёких, но хватких корпоративных крыс, но ему не повезло, и попался он не им, а ей. Впрочем, хватало ли ему ума хотя бы теперь, оставленному без зубов в самой тёмном и вонючем углу лабиринта Мегаполиса, догадаться, что всё кончено? Она глядела на него через свой хрустальный мир, и к вящему удовольствию наблюдала в нём спокойствие и уверенность. Он до сих пор искренне полагал, что всё контролирует. — Возможно, в этом вы правы. — Тогда почему, объясните? Вы же опытный в этом деле человек, объясните мне, зачем они это делают, из чистого (как будет антоним к слову «альтруизм»?), пусть будет корыстолюбие, из чистого корыстолюбия? Я себе слабо представляю человека, который искренне считает себя добрым семьянином, ответственном специалистом, радеющим о всеобщем благе, в конце концов, он просто с чистой совестью каждый день отправляется спокойно спать, зная, что он сделал, и при этом он же не социопат, не технофашист какой, не доктор Зло. Простой серый клерк, которому доверили нажать на кнопку, он её с чувством исполненного долга и нажал. Как это работает? — Я тут могу только теоретизировать, но поймите, они же попросту не думают о последствиях. Что в голове у этого человека? Квартальный план? Или, скорее, планы на ужин. Что ему какие-то там последствия его решений? Это же даже не его решения, а вышестоящего начальства. Складно рассуждает подсудимый, в кресле развалился, нога на ногу, в глазу искрится смех, какой он классный, матёрый волчара, и людей-то он видит всех насквозь, и ему палец в рот не клади — откусит. Она подождала, пока докапает своё на ледяную глыбу дракоценный копи-лювак, вернувшись к подсудимому с двумя крошечными чашками из поднебесной керамики. Чего только не встретишь в подобных апартаментах. Что же до подозреваемого, она могла бы взять его за горло прямо через хрустальный мир, но вот так, в разговоре, проще было вытянуть из него правду. Смотрите, как пульсируют центры удовольствия в его префронтальной коре, господи, да у него почти встал от осознания собственной важности. Острое чувство личной неприязни удалось подавить не сразу. Любой подсудимый заслуживает непредвзятого разбирательства, сколько бы она ни потратила сил, чтобы его сюда заманить, предварительно разыскав и истребовав с Ромула подтверждения. А значит — люби его, молись за его пропащую душу и уже только потом ешь его с потрохами, если он этого действительно заслуживает. — Благодарю вас, кофе великолепный. Великолепная будет очная ставка, на сегодня таков был план. По своему опыту она знала, как это бывает. Люди часто склонны старательно закрывать свои самые страшные тайны в дальних уголках собственной памяти, до последнего делая вид, что ничего не было. Как ни закрывайся от правды абстрактными рассуждениями, мол, не мы такие, а жизнь такая, и я, мол, простой винтик в системе, который ничего не решает, но в реальности все всё знают. И помнят. Как бы тщательно подсудимый не скрывал эти воспоминания, хрустальный мир увидит их реакцию. Миг осознания неизбежности наказания. И самое главное — признания собственной вины. За этим они сегодня тут и собрались. — Впрочем, время позднее, мы, кажется, дожидались вашего коллегу, он задерживается? — Прошу прощения, в сетях пишут, что из-за взрыва в промзоне трасса TA-147была перекрыта в течение полутора часов, но всё уже улажено, с минуты на минуту мой коллега к нам присоединится, он уже поднимается. Ещё раз благодарю вас за ваше терпение. Терпение. Ещё бы у него не хватало терпения. Подсудимый вооружён до зубов, аугментация разогрета на полную, но всё, что он видит вокруг, не порождает в нём ни малейшей степени подозрения, лишь нотки неудовольствия, что его заставляют ждать. Ну и правда, вокруг никаких следов внешнего наблюдения или паразитного трафика, она — а что она, никакой серьёзной аугментации, низшее звено в корпоративной пищевой цепочке, просто человек, которому подвернулась удача срубить по-лёгкому баблишка. Ждать от неё какого-то подвоха — это ж каким параноиком надо быть. А вот и её «коллега». Мекк появился в дверях бесшумно, как тень, но подсудимый послушно услышал будто бы настоящие шаги по коридору, настоящий писк замка, настоящий шум дыхания. Это очень несложный фокус, если ты живёшь в хрустальном мире. Звон бритвенно-острых граней музыкой звучал в её ушах. Что случилось? Они успели раньше меня. Кто? «Сейко»? Люди Ромула? Я не знаю. Но они превратили её в живую бомбу. У хрустального мира есть ещё один существенный недостаток. Он исключал всякую аугментацию, тут подсудимый всё понял верно. Вот только отсутствие внешнего обвеса в её случае ничего не говорило о её позиции в земной иерархии ценностей. Она была вне пищевой цепочки. И потому просто не могла заранее услышать, что случилось со свидетелем. И приготовиться. Проклятье. Как всегда некстати. С этим она ещё разберётся. Как и с оплошностью «коллеги». Мекк. Он, она, они, кто поймёт, что там скрывается за оболочкой металлического чудища. Когда-то мекк был человеком. И она могла бы помнить голос этого человека, который пытался спасти Лилию Мажинэ на границе коммунидадес Росинья. Но та умерла, и память истёрлась. Мекк же стал другим, другой, другими, кто поймёт. — Что ж, все в сборе, приступим. Она не любила прибегать к подобным фокусам. Всегда лучше, доказательнее, прямой зрительный контакт с подсудимым. Бросить ему в глаза обвинение и проследить за реакцией. Полвека охоты за самыми грязными секретами этой планеты не пошли даром, с годами поневоле учишься самым действенным методам. Резать правду-матку подсудимому прямо в глаза, отслеживая порядок, в котором начинает загораться его лимбическая система. Хрустальный мир позволял ей читать собеседника, как открытую книгу, нужен лишь правильный спусковой крючок. Но сегодня мекк подвёл её своими новостями. С этим надо будет ещё разобраться, пусть Ильмари поднимет своих людей, необходимо выяснить, что же случилось с свидетельницей и по чьей злой воле. Такие дела, как с сегодняшним подсудимым, всегда тащили за собой длинный хвост из преступлений, но чтобы вот так, у неё на глазах, обычно до подобного не доходило. Впрочем, сейчас она не будет отвлекаться, нужно начинать. Хрустальный мир вздрогнул и поплыл, наливаясь изнутри пурпурным огнём. То, что мы обыкновенно видим глазами и слышим ушами, составляет столь огромное море информации, что никакой даже самый высокоразвитый мозг не в состоянии воспринять даже сотую долю от потока внешних раздражителей. Люди видят и слышат зыбкие тени реального бытия, набор примитивов, надёрганных из нашего прошлого опыта, замешанный на призрачных воспоминаниях и сопричастности участков нервных сплетений в их черепных коробках. Если видеть реальность такой, какой она выглядела при взгляде через хрустальный мир, можно легко манипулировать этими сигналами, превращая реальность в собственную противоположность. Зыбкий туман видений, сон внутри сна. На подобное были способны Ромул и его Соратники, но не только. При помощи манипуляций чужой волей они вели свою войну, а она — свою. И горе побеждённым. Акт первый. Мегаполис. Пешеходная галерея между офисными башнями «Сейко».