Но Ма Шэньбину уже было поздно отступать. — Я помню образы Знамения наизусть, и Антарктида там оставалась последним светлым пятном на карте, покуда совсем не угасла. Так зачем вы всё это затеяли? На миг Ма Шэньбину показалось, что в глазах собеседника мелькнуло нечто вроде уважения. Драматургический дар его и вправду на этот раз не подвёл, эдак ловко закольцевать диалог — ещё нужно суметь. — Когда настанут последние дни, надеюсь, вы вспомните собственные слова, генерал-партнёр, и тогда,возможно, сумеете ответить на собственный вопрос. Философ, цао ни ма. —Допустим. Но всё же, нейтринные ловушки в системе Юпитера, полярные решётки здесь, невесть сколько ещё прочих подобных проектов. Не знай я вас столько лет, то, быть может, ещё в чём-то сомневался, но вы явно готовитесь не только к, как вы выразились, «последним дням». Вы ждёте чего-то ещё, вы ищетечто-то ещё. Нечто давно утерянное. Ма Шэньбин вцепился в эти чёрные зрачки, стараясь не упустить то, что сейчас произойдёт. — Вы всё ещё ждёте ответа от Симаха Нуари? Вы ждёте спасителей? Можно было ожидать от Ромула любой реакции, человеческой или нет. Вспышки ярости, холодного молчания, саркастической усмешки. Но то, как отреагировал на слова Ма Шэньбина Ромул, было необъяснимо. Ромул мягко, как-то по-отечески улыбнулся. — Хотелось бы его услышать, но увы, я тут бессилен. Подозреваю, он просто не хочет отвечать. Кто знает этих летящих. Но то, чего я жду, случится обязательно. И тогда каждая секунда промедления будет стоить нам миллионов жизней. И тут уже не сдержался Ма Шэньбин: — Одна жизнь не важна. Вы мыслите только миллионами. Но Ромул уже снова замкнулся, возвращая на место свою стандартную ухмылку в тридцать два зуба. — Вы всё-таки были там, а ведь я вам не советовал этого делать. Ма Шэньбин в ответ едва не скрипнул зубами от злости. — Можете оставить ваши советы при себе. Но тут внезапно понял, что он злится не на Ромула и его Корпорацию. Он злится на самого себя, на собственную слабость. — С другой стороны, если бы не эта безымянная урна в нише колумбария, меня бы не было на свете. — Вы это так воспринимаете? В голосе Ромула звучал вполне искренний интерес. — А как иначе я должен воспринимать своё существование? Вы понимаете, насколько… неполноценным я себя порой ощущаю? — генерал-партнёр почувствовал, каким жалким он сейчас выглядит и поспешил заткнуться. Но Ромул даже не попытался воспользоваться слабостью оппонента. Его голос продолжал быть заинтересованным, даже обычная ухмылка вежливо подугасла. — Если вы о том, что вы не ощущаете голод, то не беспокойтесь, почти пятая часть человечества даже в Чёрный Четверг ровным счётом ничего не почувствовала. Дело тут не в вашем, хм, происхождении. Я не думаю, что оригинальный Ма Шэньбин, будь он жив, оказался бы способен ощутить голод. В этом вы очень похожи. — В чём, в бесчувственности? В неспособности ощутить обычные радости, да хоть бы и горести жизни? Ромул нахмурился. —Вас бы сейчас очень немногие поняли. Генерал-партнёр, вотированный в Высший совет «Янгуаи Цзитуань», жалующийся на собственную бесчувственность. Поймите простую вещь, ваш прототип заслужил ту урну в той же степени, в какой и вы сами. В конце концов, вы вольны поступить так же, как и он, вы не марионетка. — А вы? — Марионетка ли я? — Вы — заслужили? — с нажимом уточнил Ма Шэньбин. Ромул в ответ чопорно поджал губы. — Мне в этом году исполнилось сто девяносто два года, я самый старый человек на этой проклятой планете. И вы спрашиваете, заслужил ли я смерть? Его глаза впервые за весь их разговор уставились куда-то в пространство. — Я бы дорого дал за то, чтобы мне нечего было ждать. И поверьте мне, желающих со мною поквитаться достаточно, чтобы мне обеспечить миллион таких урн с прахом. Скажите лучше, что вы почувствовали, генерал-партнёр, стоя у той безымянной таблички? Вопрос поставил Ма Шэньбина в тупик. Что может чувствовать человек, который только что узнал, что умер и похоронен. Страх? Отвращение? Оторопь? Гнев? Гнев, пожалуй, но и всё остальное вместе тоже. — Я внезапно ощутил, что это я там лежу. Я настоящий. Ромул в ответ резко дёрнул рукой. — Не в этом дело. Вы ничуть не менее «настоящий», генерал-партнёр. И вы ничем не хуже или, я не знаю, ущербнее того, кто кто в урне. — Тогда зачем мы тут разговариваем? Вы же знаете меня, я ни за что и никогда больше не стану агентом Корпорации. — Которой больше не существует. — Тем более. Наступила неловкая пауза. Ма Шэньбин поёжился, поплотнее укутываясь в парку. Ромул молчал, явно о чём-то раздумывая. — Я вот что хотел вам сказать, генерал-партнёр. Да, я по-прежнему чего-то жду. Возможно, чего-то, что уже никогда не случится, чего-то, чьё время ушло. Но некая тень надежды ещё остаётся. — Надежды на что? — На то, что мы с вами ещё встретимся на этом самом месте, и над нашими головами будет сиять ослепительная радуга, и тогда вы поймёте, наконец, ради чего всё это было. И ваша могила, и Чёрный Четверг. С этими словами проекция Ромула растворилась в воздухе, как дым. XXII. 79. Демон Давно я тут не был. Пожалуй, так же давно, как снова заделался слинкером. Или персекьютором, если пользоваться корпоративным новоязом. Как ни называй, человек моей профессии не спешит возвращаться на места былой славы, поскольку твёрдо знает, что ждут его там исключительно чёрные тени прошлого, от которых головняка много — а денег чуть или того меньше. Хороший клиент — новый клиент. Хорошее место — такое, где тебя никто не знает. Простая работа — пришёл, разнюхал, ушёл. Но иногда случаются такие обстоятельства, что хочешь не хочешь, а соглашаешься. Вернуться. Снова вдохнуть полной грудью прогорклый воздух Мегаполиса. Снова поднять лицо к небу и удивиться тому, что видишь. Точнее не видишь. Память — предательская штука. Сколько лет прошло с тех пор, как ты стоял на этом самом месте, исподлобья посматривая на молчаливую четвёрку. Ромул, Улисс, Урбан и Кора. Существа, которые язык не поворачивался называть людьми. В тот день они тоже вернулись к месту если не сказать преступления, то точно проступка. Руины Хрустального шпиля лежали перед ними памятником навсегда ушедшей эпохи, и казалось мне тогда, что это сама Корпорация лежит у их ног, сломленная, поверженная, измазанная сажей пожара, укрытая саваном металлполимерной пыли, проржавевшая от бесконечных дождей и почерневшая от вездесущей плесени. Что эти четверо искали здесь, о чём совещались? Молчание их не было прервано ни на секунду, но неслышимый диалог чувствовался тогда мурашками кожи на затылке. Собрание это было прервано тогда шлепком сверхзвуковой маслины из обеднённого урана. Даже несмотря на вернувшийся после обрушения башни смог, кому-то хватило сноровки стрелять со средних ярусов ближайших многоквартирников. Стреляли будто вслепую, в качестве предостережения, или же, напротив, случилось то, чего давно в тайне опасался каждый агент Корпорации — что однажды сыщется Соратник-ренегат и развяжет тем самым войну, которая камня на камне не оставит от былого мира. Впрочем, выстрел тот оказался первым и последним. Не моргнувший даже глазом Улисс проследил взглядом от дыры в бетонном основании площадки вглубь клубящегося смога, после чего высокое собрание соизволило разойтись. Войны же не состоялось. Во всяком случае, я о гибели ни одного из Соратников не слышал, а вот что состоялось, так это завершение погрома структур Корпорации согласованными усилиями Большой Дюжины. Ромул даже не пытался им противостоять. Те из нас, кому повезло, оказались под надёжным прикрытием, остальные кто погиб в очередной облаве, кто попросту попрятался по углам. Я относился к числу последних, мне хватило ума вовремя взять ноги в руки и навсегда забыть Парсонса. Кто таков? Вообще без понятия. Бегал тут когда-то, такими, как он, только детей малых пугать. Плюнуть да растереть. Я исчез, сделался невидимкой, ушёл из-под корпоративных радаров, затаился и выжил, зарёкшись вспоминать о былых временах, благо и скилухи по части выживания ниже ватерлинии у меня хватало, да и профессиональный навык просто так не пропьёшь, будь ты гильдейским слинкером-аутло или важной корпоративной шишкой, неважно «Джи-И» это или безвременно почившая Корпорация. И ни разу не возвращался сюда, стараясь даже не вспоминать это место. Шесть тысяч человек остались лежать под руинами Хрустального шпиля, их даже честно похоронить долгое время было некому. Башню погубило то же, что её создало. Она изначально строилась как нейтральная территория посреди леденящей стратосферной воронки, разгонявшей круглогодичную хмарь стационарного антициклона, что заслонил собой Мегаполис. Ресурсы на постройку Шпиля выделял консорциум корпораций, впоследствии прозванных Большой Дюжиной, они же искренне полагали, что никто из числа пайщиков-концессионеров её не контролирует в достаточной степени, чтобы вести здесь за высокими договаривающимися сторонами слежку или вообще злоумышлять. Ромулу этого делать и не требовалось. Он видел Хрустальный шпиль насквозь, даже не будь он настолько прозрачным, невероятно хрупким и на вид неустойчивым, уж я-то был тому живым свидетелем. Но однажды Шпиль пал, обрушенный столкновением двух стихий, которые были в своей безудержной мощи недоступны пониманию инженеров и архитекторов проекта, одним из которых, я помню, как раз и был отец будущего соратника Улисса Бернард Кнехт. Сынуля героически обратил старания родителя, безвременно почившего от какой-то пустяковой онкологии за барьером Мегаполиса, во прах. Я не знаю, что они там они не поделили с Корой Вайнштейн, но перед самым стартом «Сайриуса» они оба снова стояли на этом сам месте, воочию лицезрея плоды рук своих. Руины остались руинами, трупы под ними остались трупами. Лишь треть часть погибших при взрыве была извлечена поисковыми дронами и захоронена неподалёку на мемориальном кладбище, остальные так и числились пропавшими без вести. Лишь три года спустя Большая Дюжина сумела договориться, приступив, наконец, к разбору завалов, я, впрочем, этими деталями уже не интересовался. Сперва мне предстояло пережить чёртов полёт «Сайриуса», когда выживать приходилось в меру собственного разумения, но но ещё худшее нас всех ждало после возвращения. Время смерти и последовавшая за ним корпоративная война разделила бывших агентов Корпорации на тех, кто бился до последнего и таких как я, кто заранее решил отмести все старые привязанности, забыть про все прежние догмы, незамысловато тащить трудовую лямку. Просто выброси всё из головы и будет тебе счастье, сказал я себе и окончательно распрощался с Парсонсом. Теперь меня звали Илайа Барлоу, по документам мой возраст плавно приближался к Третьей фазе, на каковую я имел все права по праву рождения в Тотнаме, Старый Лондон. Всё равно, что я там ни разу в жизни не бывал. Зато Илайа Барлоу ни разу в жизни не был на площадке Хрустального шпиля, да и то, что было построено на этом месте, его волновало в наименьшей возможной степени. Ну башня и башня. Тяжеловесная, неказистая. То, что спроектировала Большая Дюжина в качестве замены филигранной архитектуре Шпиля, больше походило на гигантские тиски, что всё сильнее сжимают опалесцирующую среди клубов смога жемчужину. Видимо, те, кто принимал этот проект, видели в этом образе какую-то мстительную, самодовольную мораль. Парсонс внутри меня скрипнул зубами, Илайе же Барлоу было совершенно всё равно.