— Вольно, капитан. Но напоследок послушайте ещё одну мысль. Я обещаю вам, что вы в точности узнаете, чего мы ждали все эти годы. Более того, об этом узнает всё человечество. — Но время ещё не настало. — Не настало. И будьте уверены, в тот миг, когда вы поймёте, что именно от вас все эти годы скрывали, вам захочется вернуться в этот день и спросить себя, так ли сильно вы хотели знать правду. И я бы не взялся сейчас угадать, какая точка зрения у вас в итоге перевесит. На этом они расстались. Капитан Симидзу брёл по пустым галереям корабля и размышлял над последними словами Соратника Улисса. В них не было никакого смысла, как можно не хотеть что-то знать, да ещё и столь, надо думать, важное. Какой смысл в подобном слепом неведении? Ответа, впрочем, у него не находилось. XXII. 53. Писарь Стэнли старался не поднимать лица. Стоило ему на секунду забыться и бросить взгляд в это зияющее ничто, как в голове словно что-то сжималось, а картинка перед глазами начинала отплясывать предательские кренделя. Что он вообще тут забыл? Интервеб после ухода «Сайриуса» не сразу стал таким. Одно время тут ещё продолжали спокойно резвиться на аренах вольные песняры, а Папа Док ещё вещал долгими ночами с кафедры свои завиральные вирши про «Лолиту как зеркало киберпанковской революции». Те времена давно минули, и разве что Стэнли помнил, как это было. Ярко, азартно, смело. Но без грозной силы Корпорации её детище было обречено на упадок и небрежение. Как только Ромул с Соратниками покинули орбиту Красной, случилось то, что должно было случиться. «Красножетонники» всех мастей слаженно принялись методично прессовать каждого, кто посмел хотя бы иносказательно упомянуть интервеб. Это слово должно быть истёрто из памяти. Его не должно было существовать. Стэнли изначально потешался над происходящим. Эдак вы ничего не добьётесь, если полвека попыток элиминировать код интервеба из недр корпоративных датацентров, казалось бы, полностью подконтрольных собственным админам, завершились ничем, то чего вы добьётесь, таская по бессмысленным допросам рандомных анонимусов из бронзовой лиги? Как же он был не прав. Люди исчезали буквально на глазах. Ещё вчера по расписанным вдоль и поперёк наскальной живописью улочкам бродили праздные толпы в поисках увеселений и пиршеств для ума, сегодня некогда полноводная река стала иссякать, яркие порталы интервеба в корпоративных сетях принялись стараться проскочить как можно незаметнее, а потом и вовсе начали шарахаться от них, как от киберчумы, как раз, будто бы нарочно, бесконтрольно бушевавшей в нетях. На киберчуму тоже грешили, что это так хитроумные «белые» решили прищучить приучившийся к вседозволенности народишко. Стэнли думал даже, что саму эту болезнь выдумали — дешёвый приём вирусного маркетинга, скажи? Но сказать однажды стало некому. Интервеб опустел, его имаджборды ослепли, а арены и цирки с неминуемостью самого времени начало заносить песком неминуемого забытья. По воле Хранителей Стэнли некогда пришёл сюда, в мир мимолётных радостей и недолгой памяти, чтобы сохранить всё то, что стоило сохранить. И вот теперь он оставался чуть ли не последним свидетелем случившейся здесь катастрофы. Что же до киберчумы, однажды ему довелось побывать там, где даже его твёрдая память пасовала перед непостижимым. Гекатомбы завёрнутых в серебристую непроницаемую фольгу покуда ещё живых трупов, разрывающих эфир белым шумом собственного небытия. Только тут Стэнли понял, что корпорации не были в состоянии использовать подобное оружие в собственных целях. Более того, будь для того малейшая возможность, «желтожетонники» наверняка предприняли бы все усилия, чтобы остановить киберчуму. Увы, они не только не были способны на подобное, им даже не хватило ума понять, что послужило спусковым крючком необъяснимой эпидемии. Да, она добила интервеб. Но нет, она бушевала не только там, она была повсюду, пролившись однажды и за пределы сетей. Стэнли видел собственными живыми глазами, как бьётся на полу в конвульсиях человек, как чернеет его лицо, покуда скрюченные пальцы с мясом вырывают из глазниц дешёвые зрительные имплантаты с речного рынка. О, корпорации пытались этим воспользоваться, по привычке пропагандируя «потребляй у своих». Мол, линзы «Сейко» или микромаршрутизаторы «Джи-И» помогут вам не получить приступ посреди дэйли-стэндапа. Когда прямо во время совещания в падучей забился один из супердиректоров «Групо Карсо», все поняли, что шутки кончились. Стэнли же по привычке спрятался в уютном запустении интервеба, благополучно дожидаясь там возвращения «Сайриуса», ибо на него были все надежды. Вернутся Хранители, Стэнли снова станет их глазами и ушами. Лучше бы они не возвращались вовсе. Скрипнув зубами, одинокий путник махнул рукой в сторону развалин Колизея. К чёрту воспоминания, к чёрту былые радости и мечты. Если бы он тогда смог догадаться, симптомом чего была киберчума, он бы с удовольствием променял все былые знания на блаженное неведение. Да, несведущим страшно от их незнания, но куда страшнее — единожды узревшим неизбежность того, что тебе предстоит пережить. Здесь налево. Налево и вверх по холму. Смешно. В интервебе не было никакого «вверх», это простая иллюзия, игра света и тени, шарада архитектора, который задумал и спроектировал это место так, что как не иди, тебе будет казаться, что ты с каждым шагом куда-то восходишь. Стэнли был знаком с тем архитектором. Его Волосейшество-и-Грубейшество мастер Принцип были преизрядным искусником. Чувак умер не своей смертью, говорят, бросился с тупым столовым ножом на «красножетонника» в броне. Царство ему поднебесное. Что его сподвигло на подобные подвиги в реале, кто знает. Может, чёрная весть Знамения, что принесли человечеству вернувшиеся Соратники, хотя вряд ли он отнёсся к нему серьёзно. Вуаль смерти, покрывающая по квадратам Сол-систем, эка невидаль, мало ли какие сумасшедшие уверовали в сто-очередной конец света. Сколько тех концов венчали своё в виртреалиях больших и малых театров? И не счесть. Не было то и знамением подступившей к архитектору киберчумы, она приступы агрессии не вызывала. Скорее всего мастер острее других чувствовал то, что другие переживали разве что в кошмарных снах, где собственные руки душили и душили тебя, пока ты не просыпался в холодном поту среди ночи. Так приближалось неминуемое. И то, о чём Стэнли знал из первых рук — кажется, после одного тягостного разговора с Ильмари — проявлялось для всей остальной Матушки. Миллиарды душ день за днём видят один и тот же кошмар, изнемогая в попытках избавиться от наваждения. Кто-то решался со всем покончить, кто-то, как мастер Принцип, действовали иначе. Холм, на который поднимался сейчас Стэнли, и был этим действием. Не та суицидальная глупость, нет. Се был лишь мастерский росчерк, последняя подпись автора на холсте собственной жизни. Но сам мастерпис состоял не в банальной акции неповиновения системе, пусть и прерванной очередью от бедра. Нет, мастер Принцип сперва сделал то, что оставит его имя в веках. Пускай никто, кроме Стэнли, его никогда и не увидит. Одного Стэнли достаточно. Его памяти. Его злости. Поднявшись на холм, Стэнли обернулся. Над руинами Колизея, над аренами и цирками, над обглоданным временем Большим гоночным треком всё так же нависала тяжесть Колосса. Колени сами собой подогнулись, настолько острые чувства порождала в нём статуя. Только так, распростёршись ниц в униженной позе, Стэнли был способен на этом месте справиться с чувствами. Что может быть глупее — чувак, заливающийся слезами в виртстьюте. Однажды его так коротнёт до смерти. Впрочем, ему было плевать. Даже не глядя ввысь, он помнил каждую мраморную складочку на теле Колосса. При всех масштабах статуи, она была исполнена донельзя грубо, будто скульптор только начал над ней работу, отойдя буквально на минуту и грозя спустя мгновение вернуться. На поверхности мокрой глины до сих пор остались случайные борозды от его грубых ладоней. Пропорции нависающей над градом и миром не слишком антропоморфной и почти бесполой фигуры — в ней слегка угадывались женские черты в некоторое округлости бёдер и едва намеченных сосках груди — не выглядели хоть сколько-нибудь совершенными. Отпечатанные папиллярными линиями пальцы художника ещё не завершили свой труд, они ещё должны были работать… увы, Стэнли знал, что некому было отважиться на подобное кощунство — завершить то, что не было завершено. Эта песня была прервана на высокой ноте, но прервана была задолго до коды. И в этом также была своя задумка автора. Колосс не был исполнен символом природного совершенства. То, что олицетворяла статуя, не было ни совершенным, ни природным. Ни его существование, ни его безвременная кончина. Колосс печально глядел в пустые небеса интервеба безглазым своим лицом, отнеся левую руку чуть назад в загораживающем жесте, правой же гигантская фигура хваталась за вонзившийся ей в грудь предательский кинжал. Стэнли мог только догадываться, благодаря каким анатомическим буграм мышц статуя создавала подобное ощущение у зрителя, но по ней с первого же взгляда становилось понятно, что Колосс изображал отнюдь не сцену благородного суицида во имя защиты тех, кто остался позади. Несмотря на исступлённую жертвенность, усматриваемую в изгибе этих плеч и подъёме головы, зрителям была явлена финальная сцена именно убийства. Если хотите, ритуального жертвоприношения. Фигура Колосса не желала такой смерти, она и понятия-то такого «смерть» не знала, умирали другие, но не она. Но заклание состоялось, клинок был обнажён и, придя в движение, завершил начатое. Колосс замер в момент осознания тягчайшего из предательств, осознания вящей неспособности что-либо исправить или повернуть вспять, осталось сделать так, чтобы тот, кто узрит эту жертву, тотчас осознал, во имя чего она состоялась. Стэнли поднялся на ноги и тотчас поспешил отвернуться. Ромул вернулся из своего похода незримой тенью. За него глаголило Знамение, за него действовали Соратники, тотчас принявшиеся восстанавливать разбросанные повсюду сети агентов Корпорации. Но он молчал. Самый полёт «Сайриуса», никак не объявленный и оставшийся неизвестным большинству жителей Матушки, остался лежать под спудом слухов и городских легенд. Законсервированный корпус корабля также был оставлен болтаться бесхозным где-то там, во внешней Сол-систем, за поясом Койпера. И тем не менее, и безо всякого Знамения, какое значение ему ни придавай, и полёт этот тридцатилетний, и тихое после него возвращение — они несли для человечества свои неизбежные плоды. И масштаб последствий того, что случилось, не опишет никакой Колосс. Стэнли часто думал, что было бы, если бы Ромул остался, не улетал бы со всем ядром командной и управленческой цепочки Корпорации в дальний путь. Помогло бы это? Быть может, не улетай бы они все, не стоял бы тут сейчас Колосс, и всё было бы хорошо. Нет, не было бы. Да, без малого тридцать лет, на которые агенты Корпорации, да и Стэнли лично, постарались уйти как можно ниже радаров и залечь на дно так, чтобы ни одна корпоративная сволочь не зацепилась — они бы не ушли впустую. И многих хороших друзей Стэнли за эти годы тишины и безвременья потерял, но дело было не в этом. Тот факт, что именно на эти годы пришлись первые пандемии киберчумы, и заварилась всеобщая паранойя по поводу зловредной Корпорации, следы которых искали разве что не у себя под кроватью. Но главное, именно на время вояжа «Сайриуса» пришёлся расцвет того, что впоследствии назовут Помрачением. Внезапные бунты вспыхивали по всему Мегаполису, оставляя после себя сожжённые башни. Эпидемия немотивированной жестокости и аутоагрессии постепенно захватила всю Матушку. Это ощущалось как чёрная волна, катившаяся по миру. Волна безумия, словно вирусная болезнь, передавалась от человека к человеку, неважно при личном контакте или посредством голосовухи через «айри». Срывало с катушек случайных людей без разбора. Мафусаилов после третьей фазы и совсем зелёных мальков, едва покинувших ясли. Корпоративных шишек с их виртуальной бронёй и десятилетями дорогущей терапии за плечами и опустившихся нарколыг, живущих от дозы к дозе на нижних ярусах агломераций. Безумие косило всех, не оставляя шанса и людям пропащей Корпорации. Стэнли с трудом вспоминал себя в те тяжкие времена. Просыпаешься с утра и не знаешь, какой сейчас год. Многие попросту впадали в кататонию, умирая у себя в постели от истощения под истерические вопли домашней техники, не в силах даже нажать на экран для подтверждения автоматического заказа еды на дом. Впрочем, это касалось не всех. Те немногие, что спокойно летали на Красную и обратно, или годами работали на вахте в системе Юпитера, не могли впоследствии взять в толк, о чём им твердят те, кто остался на Матушке. Естественный отбор. Те, кто мог в открытом космосе запросто перебороть то, что всех прочих вызывало острейшую, до панических атак, тоску по дому, не были подвержены ни киберчуме, ни прочим проявлениям подступающей катастрофы.