И правда, вид отсюда даже сквозь полуденный смог был занятный. Блескучая стеклянная поверхность барханов волнами расходилась до самого горизонта, и только с подветренной стороны песчаные волны начинали чернеть, контрастируя со стерильной белизной всего прочего. — Красиво. Это всё соль? — Она самая. Миллионы квадратных километров солончаков. Распреснение Средиземного моря в пике составило пятнадцать промилле, то есть Северная Африка, как губка, фактически единомоментно, за какое-то десятилетие впитала в себя до шестидесяти тысяч кубических километров соли. Большая часть этой соли в итоге была выпарена на поверхности, прежде чем мы сумели заткнуть бреши в Нубийско-Аравийском щите. — Я понимаю, именно потому для опреснения и нужны мощности наших фузионных генераторов. Петаватты энергии, потраченные на электролиз. Но почему на нас всё время нападают? Сенатор переглянулся с дочерью. — Вы были когда-нибудь в районе того щита? — Нет, а это что-то меняет? — Там не просто пустыня, и не просто солончак. Затыкать бреши пришлось ядерными фугасами, просаживая и уплотняя приповерхностные слои щита. А с учётом климатического прилива уровень моря к тому моменту и так поднялся на пять метров. Но Ренат уже догадался, о чём речь. — Так это вы затопили Каир. Было двадцать три метра… — Да, стало три. Но учтите, я вам ничего такого не говорил, официальная позиция Конфедерации состоит в том, что тот тектонический имел естественные причины, подвижка Синая, к тому же остальные фугасы отработали штатно и ни к чему такому не привели. Однако теперь их ни в чём не убедишь. Вцепились, как клещи, в свою теорию заговора, мол, это всё зловредная Корпорация… — Так это и не она, а мы. Мы, в смысле Мегаполис, как говорится, от Дюнкерка до Граца, да? На сенатора было жалко смотреть. Он машинально оправдывался, играя желваками, но на лице его никакой уверенности в собственных словах заметно не было. — Зря вы так. Мне и Лили постоянно твердит, мол, папа, вы были неправы. Если бы мы не остановили бреши на границе водоносных слоёв, здесь лежал бы трёхметровый слой! Сенатор просительно посмотрел на дочь, но та упорно продолжала молчать. — Да и то сказать, там же была бойня. Армия из десяти миллионов плоховооружённых, но готовых на всё беженцев штурмовала стену под Аданой и вы прекрасно знаете, чем всё кончилось! Стамбул до сих пор под контролем Армии Махди, мы ни черта не знаем, что там творится, они сбивают всё, что ниже стратосферы. Что мы должны были сделать, объявить эвакуацию? Они бы всё равно остались на месте, зато их моджахеды рванули бы до Софии! Помолчали. — Я начинаю понимать, почему нас не любят. Думают, небось, что мы вместо опреснения солончаков втихаря водород сгружаем на нужды Мегаполиса. И вообще, скоро весь север Африки утопить порешаем. Сенатор вздохнул. — Затем и нужна эта мирная конференция. Попытаться донести… — Сгладить углы, я понимаю. Иначе такими темпами мы до конца столетия этот месс не разгребём. Думаете, есть шанс? — Должен быть. И вновь вернулся к показаниям автопилота, отзываясь на реплику диспетчера в канале. Тогда Лили выбралась из кресла второго пилота и подсела поближе к гостю. — Простите папу, — вполголоса начала она, — он на эти темы не любит говорить. Он и с вами-то… — Потому что у меня напульсника нету, да? Лили кивнула и продолжила ещё тише. — Да, кому охота повторять судьбу того уханьского профессора. Как его там звали. Запишет кто, потом ещё выложит. Доказывай потом, что ты не дромадёр. Последнее слово она смешно потянула в нос. — Но сенатор же ни в чём таком не виноват, правда? Решения, в конце концов, принимал не он единолично. Так в чём же проблема? — Виноват или не виноват, в наше время же не суд решает, и не комиссия экспертов. В безумное время живём. Но знаете, мне иногда начинает казаться, что миллионы погибших, как он считает, и на его руках. — Так те злосчастные фугасы и спасли миллионы, даже десятки миллионов. Засоление грунтовых вод — не его вина, как него его вина, что решение проблемы оказалось не оптимальным. Лили тихонько вздохнула. — Всегда есть лучшее решение. Ренат лишь пожал плечами. — Не всегда «лучшее решение» оказывается действительно лучшим. И не всегда пресловутое «общее благо» становится таким уж благом. — А мне кажется, — Лили ещё понизила голос, склонившись ближе, до драматичного едва слышимого шёпота, — что есть люди, которым не всё равно, не эти чинуши из сердца Мегаполиса. Лили показательно кивнула через плечо в сторону сенатора. Ренат в ответ хмыкнул. — Вы имеете в виду Корпорацию? Лили в ответ сделал большие глаза. — Вот вы снова. Вы что-то о ней знаете? Но Ренат не разделял её интереса. Его лицо оставалось прежним, разве что где-то в самых уголках глаз мелькнуло нечто вроде усталой скуки. — Корпорация делает вид, что остаётся над схваткой, а сама из-под полы раздаёт свои технологии кому попало. Кто знает, зачем она это делает? Лили не понимающе застыла. Не этого ответа она ждала. — И вы знаете, что те, кто нас атакует, в чём-то правы. Сенатор, — повысил голос Ренат, обращаясь к пилоту, — вы знаете, что они в чём-то правы? Сенатор молча зыркнул в экран заднего обзора, но оборачиваться не стал. — Наши опреснители, в теории, должны всю свою мощность пускать на электролиз с последним окислением полученного водорода. Но управляющий комитет «Релайанс» не был бы сам собой, если бы не приберегал часть энергии в водородных ячейках, якобы на случай остановки фузионного реактора, или не накапливал полученный при распаде трития тригелий. Я собственными глазами видел эти газовозы. Как вы думаете, сенатор, зачем «Релайансу» левый тригелий? И вообще, в чём смысл, жечь его же, полученного баржами «Лунар текникс» по программе помощи жертвам Войны за воду, чтобы получить ещё немного тригелия? Неужто просто чтобы обойти международный контроль? Сенатор к концу этой тирады уже не только развернулся вновь навстречу Ренату, но даже будто бы начал к тому принюхиваться, пытаясь вычислить, к чему тот клонит. Сигналы автопилота его больше не интересовали. — Но если это правда, необходимо немедленно сообщить… — Кому, Еврокомиссии? Вот вы целый сенатор, я вам сообщаю. И смысл? — Огласка в подобном деле крайне важна! — Ну допустим, мы раструбили по всему интернету, снова начались антикорпоративные демонстрации по всему Мегаполису, особенно по периферии, где людей ещё не так прижало. Но вы правда считаете, сенатор, что это остановит глобальные консорциумы по всему миру, они такие лапки кверху и станут совсем хорошими? Сенатор нахмурился. — Не всё так просто, в любом случае, если что-то скрывается, значит, они опасаются возможной огласки, иначе бы действовали в открытую, в конце концов, Корпорация… — Опять Корпорация! — всплеснул руками Ренат. — Вы серьёзно думаете, что вся надежда на Ромула? Сенатор отчётливо дёрнулся при произнесении этого имени. — Но вы же… — А, так вас всё-таки предупредили, сенатор, о моём появлении? Сенатор молчал. — Папа, о чём он говорит? Лили недоумённо переводила взгляд с одного на другого, с какого-то момента она потеряла нить этого диалога, и теперь мучительно пыталась наверстать. — Сенатор, и правда, о чём это я? — Папа? — Лили, не сейчас. И тут Ренат рассмеялся. Таким заливистым, детским смехом. Утирая слёзы, он подпрыгивал в пассажирском кресле. Но наткнувшись на откровенную злобу в глазах сенатора, всё-таки прекратил. — Ну и умора. Сенатор, мы же оба понимаем, что вашей дочери здесь нет, тогда зачем весь этот спектакль? Игры в тет-а-тет, вся фигня. Лили, точнее «Лили» уже послушно застыла, уставившись остекленевшими глазами в одну точку. Сенатор поспешно упрятал трясущиеся руки в карманы лётной куртки. — Чего вы хотите? — Чего хочу я? Чтобы меня доставили в чёртов Айн-Саллах на чёртовом тилтвинге. А не устраивали мне допросов с пристрастием, не пытались запереть в тамбуре, усыпить или что вы там ещё удумали. Но сенатор и не думал отступать.