– Не знаю, зачем это вам, но так и быть, отвечу, – отозвал могильщик, и, помахав своей мятой широкополой шляпой, громко представился, – если вам так угодно, то моё имя Генрих Шнайдер! Маркус тоже ещё раз махнул ему в ответ и вновь продолжил свой путь. Довольно грустно и тяжело было вновь подниматься на холм, с которого он совсем недавно рассматривал кладбище. Ступая по своим же следам, Маркус вернулся к отправной точке. Вот здесь он стоял. Вот огромный ствол засохшего дерева. А где же могилы? Разрыв уже несколько бугорков, Фабер наткнулся лишь на заметённые кустарники и упавшие с дерева ветки. Наконец его сапог ударился обо что-то твёрдое. Разгребая ногами очередной скрытый под снегом бугор, мужчина увидел ровную земляную насыпь, скованную морозами. «Нет, таких идеально ровных форм в природе не существует», – подумал он, и, упав на колени, стал очищать могилу от снега. Какова же была его радость, правда быстро сменившаяся отчаянием, когда рядом показалась вторая такая же насыпь. Теперь возникал вопрос, как узнать, где могила девушки, а где, старого графа, ведь они абсолютно ни чем не отличались. Тем временем вечерело. Отстояв свою вахту, красный солнечный диск, склонился к закату. Ветер усилился и стал неистово раскачивать корявые ветки старого дерева. Самая большая ветвь, расположенная ниже других, касалась земли и царапала снежный покров, словно когтистая лапа гигантского зверя. Из-за реки, со стороны леса стал доноситься волчий вой, усиливающий и без того жуткую обстановку. Ещё чуть-чуть и зарево заката погаснет, окончательно уступив место уже появившейся на небе луне. Фабер в отчаянии, пронизываемый ветром, срывающим постоянно с головы шляпу, достал из камзола листок бумаги и, протянув его над могилами, закричал: – Во-о-от, оно-о-о! Во-о-от, оно-о-о! Завывание ветра, слившись с воем волков, разнесло слова Маркуса над всей долиной. Ствол старого дерева задрожал и застонал, словно живой организм. Вопреки, разбушевавшейся стихии на небе не было ни облачка. Луна, окончательно вступив в права ночного стража, ярко светилась мертвенным холодным светом. Вдруг, перед взором мужчины, стоящим с зажатым в руке письмом, над одной из могил появилось свечение. Поначалу Маркус принял его за отражающийся от снежного наста лунный блик, но свечение усилилось и начало менять цвета. Оно было похоже на забивший из могильного холма радужный фонтан или же пробивающий себе путь родник, состоящий из невероятной, постоянно меняющейся, цветовой гаммы. Вскоре, образовавшийся столб неземного света стал формироваться в девичий образ. Фабер смотрел на происходящее, как заворожённый. Трудно описать бушующие в этот момент в нём эмоции: это были страх и смятение, любопытство и волнение. Девушка зависла над могилой и медленно, не касаясь земли, поплыла в его сторону. Мужчина сразу узнал её – это без сомнения была Брунгильда. Маркус сделал шаг навстречу. В его выставленной вперёд руке по-прежнему находился заветный листок бумаги. Привидение протянуло маленькую гибкую ручку и попыталось забрать письмо. Пальцы Маркуса бессознательно разжались, позабыв, что бестелесный призрак не может взять земной предмет, и листок бумаги, тут же подхваченный ветром, закружил в танце. Образ девушки моментально размылся, обретя форму цветной кляксы, упавшей на холст с палитры художника и, превратившись в вихревую воронку, поглотил уносимое ветром в долину письмо. Немного покружив, вихрь завис над одной из могил, а затем быстро стал исчезать, втягиваясь в неё словно в вытяжную трубу. Когда воронка пропала, над могилой вновь возникло привидение девушки. Только теперь от него исходило сияние, как от полуденного солнца. «Спасибо вам за письмо, за помощь сыну и за напоминание Богу о моей несчастной душе», – услышал отчётливо в своей голове слова девушки Маркус. «Теперь я буду молиться за спасение души отца вместе с ангелами. Слышите, как за рекой воют волки? Где-то там, среди них, скитается и мой отец. А за вашу помощь, хочу предупредить о грозящей вам смертельной опасности. Бегите из того дома немедленно. Вспомни, вспомни, вспомни…», – повторяющимся эхом раздались в голове Фабера последние слова растворившегося во тьме призрака. 7 глава (начало) Как только Вагнер пришёл в себя, пробыв в забытьи после странного сеанса доктора ещё пару часов, он сразу же поднялся к своей жене. Женщина лежала, закрыв глаза. Её изнурённое лицо немного преобразилось и это давало Вагнеру надежду. Он провёл рукой по её влажным слипшимся волосам и невольно бросил взгляд на прикроватную тумбочку. Там лежал оставленный доктором мешочек с лекарствами. При виде него Абелард резко изменился в лице, глаза его расширились, и он, чувствуя, что ноги его не держат, рухнул на кровать жены. Женщина сразу проснулась, застонала и с большим трудом открыла глаза. Увидев сидящего рядом с ней мужа, она положила ему на колено свою руку. – Что случилось, дорогой? Ты ждал, когда я проснусь? – и, заметив у мужчины странное, даже растерянное выражение лица, уточнила: – Что так встревожило тебя? – Откуда это, любимая? – и вместо ответов на её вопросы он протянул жене зажатый в дрожащей руке мешочек с лекарствами. – Как откуда? – удивилась женщина, поморщив лоб. – Доктор Штанц оставил мне в нём свои.., – её слабая речь оборвалась сразу, как только она внимательно рассмотрела протянутый мужем предмет. – Но ведь это же..? – вновь не договорив до конца, прикрыла она рот ладошкой. – Да, я знаю, – бледный, как смерть, ответил Вагнер. – Тот самый кошелёк, который подарила мне ты. Вот инициалы, вышитые твоей рукой, – и он провёл по вышитым на кошельке серебряными нитями буквам: А. и В. – Но ты же мне тогда сказал, что оставил его… Что оставил, в… в… Откуда это у него, Абелард?! – женщина начала задыхаться и вся затряслась. По её щекам хлынули слёзы, а широко раскрытым ртом она стала жадно заглатывать сырой воздух комнаты. Испугавшись за состояние жены, герр Вагнер схватил её за плечи и прижал к кровати. – Успокойся! Только прошу, тебя, успокойся! – несколько раз повторил он. Затем, когда женщина перестала дрожать, вывалил на тумбочку из мешочка все лекарства, взял один свёрнутый пакетик, высыпал его содержимое в глиняную кружку и залив водой из хрустального графина, поднёс питьё к самым её губам. – Выпей, Эльза, прошу тебя. Возможно, это придаст тебе силы. Женщина стала глотать воду и громко кашлять. Вагнер убрал кружку, и взял супругу за руки. – Боже, Абелард, – хрипло прошептала она, – что всё это значит? Откуда у доктора Штанца наша вещь? – Не знаю, – так же тихо, ответил мужчина, помотав головой. Затем более громко добавил: – Но обязательно узнаю! Резко выпустив руки жены и вскочив как молодой, он засунул льняной мешочек в карман своего камзола и, чмокнув Эльзу в лоб, покинул её комнату. Несмотря на позднее время, он приказал слуге немедленно заложить свой экипаж. Очень удивлённый старик быстро вышел из дома в поисках конюха, который обычно где-то прохлаждался, ведь Вагнер очень редко пользовался своей маленькой старенькой каретой. Однако через полчаса всё было готово, и спустя час первый советник уже подъехал к особняку доктора Штанца. Ворота, конечно были закрыты, но ему повезло, что рядом грёб листья какой-то человек. Узнав, кто приехал, он немедля пошёл доложить своему хозяину о визите важного гостя. А ещё через десять минут, Вагнера завёл в дом личный слуга доктора Штанца, мерзкий маленький лохматый человечек со странным именем Бенгсби. Штанц встретил Абеларда в полутёмной гостиной. Косясь на часы, он выразил большое удивление личным приездом столь знатной особы. – Неужели вашей супруге стало хуже? – поинтересовался он, сдвинув брови. – Нет, моей жене не хуже, но и не лучше, – мрачно ответил герр Вагнер. – Тогда что же вас привело ко мне в столь поздний час? – Вот это, – ответил первый советник, резко вытащив из камзола шитый серебряными нитками кошелёк. Глаза его при этом пылали, руки дрожали, а губы побелели от напряжения. – Хм, – поправив кончики усов, хмыкнул, Штанц, но протянутого предмета в руки не взял. – Тогда прошу вас садиться, – вдруг предложил он, указав на кресло возле большого камина, где почти догорели дрова. – Я не-е-е.., – попытался возразить Вагнер, но не успел. – Садитесь! – приказным грубым голосом перебил его Штанц, выпятив свой мощный лоб вперёд. Почувствовав, как по нему пробежала дрожь, Вагнер молча подчинился. В гостиную зашёл вышколенный слуга. Штанц на итальянском языке дал ему какие-то указания, закрыл двери в зал и занял место в соседнем кресле. – Странно, что вас интересует судьба вещи, принадлежащей моему слуге, – первым нарушил возникшую тишину, доктор. Затем потянулся к стоящему на столике между кресел ларцу, и, вынув из него скрутку из табачных листьев, чиркнул огнивом. – Будете? – предложил он Абеларду. – Нет, – отрицательно замотал головой мужчина. Больше, чем скрутка, его прельщала стоящая на буфете непочатая бутылка вина. Судя по её форме и цвету стекла, это было бордо. Абелард даже невольно облизнулся. Проследив за взглядом первого советника, Штанц усмехнулся. – Нет-нет, – поводил он указательным пальцем, – вам нельзя. Помните? Вагнер перевёл взор на Штанца, и в его сознании тут же возникла вспышка из далёкого детства. Он словно опять хлебнул холодной воды из Майна. Но только он опустил глаза в пол, как вспышка исчезла. – Я не понимаю, каким образом этот кошелёк может быть связан с вашим слугой? – спросил он, сглатывая слюну. – Ведь ваш слуга, кажется итальянец, а… – Ах, что вы! – опять резко перебил Вагнера, доктор. – Я имел в виду совсем не его. Я говорил о своём личном слуге, Бенгсби, – и Штанц опять пристально посмотрел в глаза первого советника, выпустив в потолок, струю синего дыма. – Но при чём здесь он? – расширив зрачки от волнения, спросил Вагнер. – Объясните же! – развёл он руками. – Тогда слушайте, – вздохнув, сказал Штанц, и откинулся на спинку кресла, устремив взгляд в потолок, словно пытаясь вспомнить каждую деталь тех далёких событий. История Бенгсби – В 181. году я посетил славный город Лейпциг. А приехал я туда из Праги по приглашению ректората Лейпцигского университета, и главным образом при протекции бургомистра города Карла Мюллера. Мне было предложено прочитать курс лекций на медицинском факультете университета по разнообразию хирургических методик и важности трепанации черепа после травм. Так же меня попросили провести несколько бесплатных занятий по ботанике и естественным наукам в новой школе для детей из небогатых семей. За что жители Лейпцига должны быть бесконечно благодарны, своему бургомистру просветителю. Мне выделили комнату в хорошем доме возле университета, и даже оплатили питание в местной таверне. И вот, однажды вечером прогуливаясь по городу, моё внимание привлёк голосящий шум толпы, доносившийся почти из центра. Поспешно прошагав пару улочек, я оказался на Рыночной площади, которая, несмотря на сгустившиеся сумерки, была вся освещена огнём уличных фонарей и почти до отказа забита людьми. Оказалось, в это время там проходило представление кочевых артистов цирка. По краям площади воздвигли несколько палаток, где дети и их родители могли поучаствовать в разных играх, а в центре, выступали акробаты и дрессированные животные. Ажиотаж стоял неимоверный. Кстати, я не сказал, что все циркачи были цыгане. Да-да, самый обыкновенный табор расположился на главной городской площади и давал цирковое представление. И надо отдать им должное, весьма неплохое. До определённого момента, – тут Штанц кашлянул и замолчал. – Что значит до определённого момента? – решил уточнить Вагнер, насторожившись. В отличие от доктора, он крепко держался за подлокотники кресла и, подавшись немного вперёд, старался не упустить ни одного слова из рассказа Штанца. – Я наблюдал за всем этим со стороны, взобравшись, как и многие, на приступок стоящего у площади здания. Меня поразило, что многие зеваки держали за своими плечами чем-то набитые котомки и мешки. И только мне вроде уже всё это наскучило, как все артисты цирка резко разбежались по палаткам. Даже увели зверей, и вышедший главный Баро (большой цыг.), сообщил, что сейчас будет что-то особенное, а маленьких детей и впечатлительных зрителей, он просит покинуть площадь. Заинтригованный, я решил задержаться. Наступила тишина. И вдруг, на центр площади цыгане выкатили повозку, в которой стояло что-то большое, накрытое аляпистым полотном. Люди замерли, и, судя по донёсшимся до моего слуха словам и фразам, уже знали, кто там находится. Я так понял, данное представление повторялось уже не одну ночь. Интрига сохранялась не долго. Один из цыган подошёл, и сильным рывком сдёрнул полотно. Моим глазам открылась большая клетка. В ней кто-то сидел. Но разобрать кто, оттуда, где я стоял, не представлялось возможным. Тогда я спрыгнул с приступка, и стал нагло прорываться через внезапно заголосившую толпу вперёд. Пока я дошёл до ограждений из обычной протянутой по периметру площади верёвки, клетку открыли и вывели из неё на цепном поводу невысокого, сгорбленного и весьма уродливого человека. Бедолага смотрел испуганными глазами на озверелую и гукающую толпу и безудержно, как зверь ревел. Вот теперь-то я понял, для чего у многих людей были взяты с собой котомки. Правда людьми, в понимании Диогена, как разумных и сострадающих ближнему, этих существ назвать было нельзя. Народ стал доставать из мешков и сумок фрукты и овощи, и даже какие-то объедки и кидаться ими прямо в это безобидное, хоть и обезображенное создание. Несчастный ревел всё громче пытаясь уворачиваться от летящих в него предметов, а толпа всё звонче ликовала, и некоторые даже дозволяли бросать в него огрызки своим детям. К сожалению, я не мог остановить данное безумие, силы были не равны. Но решил, во что бы то ни стало, дождаться, когда всё это закончится и серьёзно переговорить с цыганами. Хотя и понимал, насколько это опасно.