– Обезьяна, подобная тем, на которых проводил испытания своих первых лекарств великий Гален, – ответил Рихтер, и громко закашлял. – И которых в дальнейшем ждала вивисекция, для изучения влияния этих лекарств на различные органы, – заметил Фридрих. – Это он проводил её из желания помогать людям, – попытался оправдать деяния древнего учёного Иоганн. – Но теперь-то мы знаем, что многие органы обезьян не такие, как у человека и проводить подобные испытания учёный обязан на самом себе или своих ассистентах. Каковым, кстати, я и являюсь. Доктор Штанц любезно предложил мне опробовать на себе созданный им эликсир, который должен избавить человечество от старения и связанных с ним болезней. – Ты с ума сошёл! – воскликнул Брудер. – Такого лекарства ещё не существует, и навряд ли оно будет когда-нибудь создано. Да и к тому же, тебе не кажется, что ты ещё слишком молод, проверять эликсир от старости. – Лекарство существует, – хрипло ответил Рихтер, и, откашлявшись, добавил, – и доктор Штанц изобрёл его. – Что!? Доктор Штанц!? – вновь воскликнул удивлённо Брудер. – Да ты совсем, похоже, сошёл с ума! Нет такого лекарства, и никогда не будет, – настойчиво повторил он. До Фридриха, наконец, стало доходить, что произошло с его лучшим другом. – Как же ты мог согласиться тестировать на себе никому ещё неизвестное лекарство! – продолжил он высказывать своё возмущение. – Без должных опытов, без подтверждённых и проверенных данных о составе лекарства, без врачебной комиссии, которой доктор Штанц был просто обязан предоставить для проверки свой эликсир. Ты же доктор и должен знать и понимать всю процедуру открытия нового лекарства, прежде чем можно было бы начать проводить испытания на себе. А ты всецело доверился человеку, которого даже толком не знаешь. Глупец! – Не говори так, – возразил ему хриплый голос из темноты, – ты даже не представляешь, какими знаниями обладает доктор Штанц. Это умнейший человек, которому известны все химические формулы природы. – А кто ведёт наблюдения за твоим состоянием? – поинтересовался Брудер. – Магда не говорила мне, чтобы герр Штанц навещал тебя. – Я сам веду за собой наблюдения, – ответил Рихтер. – Видишь эти бумаги на столе? В них изложены все изменения моего организма, все мои внутренние ощущения, которые я начал испытывать после приёма эликсира. Но не стоит их сейчас читать; пока они не упорядочены мной и не имеют выводов. Как только эксперимент будет закончен, я перепишу все эти записи и создам нормальный журнал своего здоровья. – Но что это за снадобье, поясни? – решил более подробно разузнать у своего друга Фридрих. – От чего именно оно должно помогать, и в каких пропорциях ты его потребляешь? – Временно я прекратил приём эликсира, – ответил Рихтер. – Слишком сильные изменения я ощущаю в своём организме. Лекарство же это должно лечить от всего, но главным образом, восстанавливать у людей поражённые болезнями их внутренние органы. И прежде чем принимать эликсир самому, я ознакомился с результатами опытов доктора Штанца, проводимых им на отдельно взятом человеческом биоматериале. Они поражают, поверь мне! Брудер не мог больше оставаться на месте и, вскочив с кресла от распирающих его грудь эмоций, заложив руки за спину, заходил по комнате, то и дело, натыкаясь на предметы мебели, скрытые полумраком. Пока он ходил, стояла тишина. – Завтра же отправлюсь к доктору Менгеру и потребую его собрать комиссию для разбирательства этого дела, – наконец, остановившись и вглядевшись в тёмный угол, где сидел его друг, сказал Брудер. – Прошу тебя, не делай этого! – чуть ли не криком, излил свою просьбу Рихтер. – Клянусь тебе, как только я почувствую, что эксперимент закончен, обращусь к доктору Менгеру сам, и лично потребую собрать комиссию, чтобы представить в дальнейшем всему научному миру, эту панацею от любых болезней и дряхлой старости. Ещё целых пять минут молодой доктор упрашивал своего друга не открывать никому раньше времени испытание чудо эликсира и уверял его, что чувствует себя достаточно хорошо. – Ладно, – сдался Брудер, – подождём ещё одну неделю. Только учти, теперь я буду каждый день навещать тебя. И прошу, выйди уже из сумрака и покажи мне своё лицо, если не хочешь, чтобы я сам подошёл к тебе. В конце концов, я доктор, и меня не напугаешь обезображенным лепрой лицом. Поняв, что этого не избежать, Рихтер зашевелился и вышел из самого тёмного угла комнаты. Даже при тусклом свете оплавившейся свечи, Брудер увидел, насколько сильно изменился его товарищ. Худое лицо молодого человека напоминало жёлтую восковую маску с прорезями для глаз, смотрящих откуда-то из глубины. Однако никаких поражений проказой на этой маске он не усмотрел. – Пусть ты выглядишь неважно, – сказал Фридрих, – но на твоём лице я не вижу ни одного признака проказы, и если ты думал меня убедить в обратном, то, как доктор, говорю тебе, ты ошибался. Так что же с тобой, дружище? – кладя молодому человеку на плечо свою руку, спросил Брудер. – Почему ты не желаешь, чтобы я видел тебя и не открываешь окно? Клянусь, без солнечного света и свежего воздуха к тебе скорее пристанет какая-нибудь зараза. – Видишь ли, – тихо проговорил молодой человек, – я ещё сам не разобрался почему, но яркий дневной свет стал в последнее время доставлять ужасный дискомфорт и боль моей увядающей, пока по непонятной причине коже. Рихтер протянул перед другом свои руки. Только теперь Брудер рассмотрел насколько они стали у Рихтера дряблыми и морщинистыми, словно принадлежали не молодому человеку, а дряхлому старику. Затем, Рихтер распахнул ворот сорочки под жилетом и продемонстрировал такое же состояние кожи на верхней части своей груди и шеи. Они тоже выглядели как у вещего старца. – Лицо я пока оберегаю, – сказал молодой человек, – и надеюсь, что до него не дойдёт эта странная старческая болезнь. – Боже! – не сумев сдержать эмоций, вскрикнул Брудер. – Ты сообщал о своих изменениях доктору Штанцу? – поинтересовался он. – Пока нет, – ответил Рихтер, вновь отходя в темноту, – но герр Штанц приглашал меня в гости, как только я почувствую в своём организме какие-нибудь изменения. – Так почему же ты до сих пор не сходил к нему и не показал всё это? – не понимая, спросил Брудер. – Я был у него уже два раза, – спокойно ответил Рихтер, – но пока ни разу не застал дома. – Ну что ж, тогда я сам наведаюсь к нему и всё расскажу, – решительным тоном заявил Фридрих. – Нет, ни смей! – резко запротестовал его друг. – В ближайшее время я это сделаю, обещаю. – И видя замешательство своего товарища, уже более спокойным тоном пояснил: – На это есть свои причины, поверь мне. – Но почему же ты ничего не ешь? – вновь задал вопрос Брудер. – Твоя сестра жалуется, что ты совсем перестал питаться, а посмотрев на тебя, я убедился в этом и сам. Хотя бы ешь, чёрт тебя возьми! Пусть в твои внутренности, кроме лекарства, поступает и пища. Она поможет справляться с напавшей на тебя болезнью. А так, ты лишь ослабляешь свой организм. – Не говори очевидных истин, – вздыхая и хрипло усмехаясь, ответил ему друг. – Просто мой кишечник отказывается в последнее время принимать и переваривать любую пищу. Я больше не чувствую вкуса и аромата еды. Мне хочется лишь потреблять больше жидкости. – В таком случае тебе необходимо срочно обратиться к доктору Штанцу, и если в ближайшие дни ты этого не сделаешь, несмотря на все твои уговоры и просьбы я сам навещу его. И пусть он только попробует мне не объяснить того, что происходит с твоим организмом. Я покажу ему славу и честное имя, которым он сейчас гремит на весь Вюрцбург! Тоже мне, учёный! Было видно, как возмущён и насколько враждебно настроен по отношению к доктору Штанцу, Брудер. – Не знаю как ты согласился на подобный эксперимент и чем тебя этот доктор соблазнил, но я не оставлю его в покое, пока ты не станешь прежним, – сказал напоследок Фридрих. Покидая дом Гессов, в гостиной он застал с нетерпением ожидающую его, сестру друга. Фридрих не стал рассказывать и объяснять фрау Магде всё, что сейчас видел, но попросил женщину следить за Рихтером вдвое внимательнее, чем прежде, и посоветовал ей покормить своего брата куриным бульоном. 3 глава Громкий лай Альфа заставил Руперта Гесса отойти от большого зеркала, перед которым он одевался, собираясь на службу, и посмотреть в окно. – Тьфу, – выругался он, возвращаясь к трюмо и пытаясь застегнуть запонки. – Ты чего? – спросила своего мужа Магда, поправляя ему лацканы пиджака. – Опять припёрся дружок твоего непутёвого братца, – процедил мужчина. – Ну и хорошо, – ответила женщина. – Пусть хоть кто-то его навещает. С нами же он совсем перестал общаться. – Как будто кто-то расстроился, – язвительно усмехнулся герр Гесс, намереваясь покинуть комнату. – Если бы не твои уговоры и любовь наших мальчиков к своему родному дяде, я бы давно вышвырнул этого горе эскулапа на улицу. – Ты не справедлив, дорогой, – проговорила женщина, семеня за мужем. – Вспомни, сколько раз наши дети заболевали, а он безвозмездно лечил их. Да и к тому же, он исправно платил нам за своё проживание. – А сейчас! Сейчас он тоже платит? – резко развернувшись, спросил мужчина. – Но ты же знаешь, что пока мой брат болен, – ответила фрау Магда и закусила губу. – Слушай, что это за болезнь, которая заставляет его бегать по ночам во дворе и по дому, не давая никому спать, – возмущённо спросил супругу Гесс. Женщина промолчала; зная вспыльчивый характер мужа, она решила, что это лучшее, что она может сделать в данной ситуации. Руперт Гесс действительно обладал несносным характером и к тому же был очень жаден. Его лицо, напоминающее бугристую картофелину с узенькими, бегающими глазками, говорило само за себя и выдавало все недостатки этого пожилого мужчины. – В общем, так, – остановившись у входа, обратился к своей жене хозяин дома, – если он не прекратит своё столь странное поведение, которое начинает пугать даже меня, я уж не говорю о наших детях, я выполню своё обещание, и выкину этого больного на улицу, будь он хоть трижды твоим братом. В это время старый сгорбленный слуга открыл входную дверь и в переднюю вошёл герр Фридрих Брудер. Он сдержанно поприветствовал хозяина дома и, улыбнувшись, слегка поклонился его жене. Не желая дольше общаться с этим молодым человеком, Руперт Гесс сразу заторопился и, надев пальто и вежливо попрощавшись с гостем, отправился к себе на службу. – Ну, как наш больной сегодня? – поинтересовался Фридрих у женщины, когда за её мужем захлопнулась входная дверь. – Даже не знаю, как вам и сказать, – ответила женщина, прикладывая к щекам ладони. У Брудера это было уже третье посещение друга за неделю. С каждым своим очередным визитом, он всё больше замечал, что состояние его товарища ухудшается. Рихтер не только почти перестал общаться с ним, но и рассматривал теперь Фридриха так, словно видел его впервые, но потом что-то всё-таки щёлкало у него в голове, и после опознания посетителя, он снова прятался в темноту. В свой предыдущий визит Брудер всё-таки не выдержал того зловония, которое стояло в спальне друга, и распахнул без его разрешения окно, впустив в помещение поток чистого, морозного воздуха. Однако, прорвавшийся через отдёрнутую портьеру свет настолько напугал Рихтера, что тот завизжал, как только что родившийся щенок, и забился в самый тёмный проём комнаты, расположенный между кроватью и секретером. Видя всё это, Брудеру становилось не по себе. Он понимал, что его товарищ не в состоянии больше контролировать себя, а уж тем более вести какие-то наблюдения за изменениями своего организма и записывать их. Нужно было немедленно прекращать эксперимент. Сразу после посещения друга, Фридрих собирался незамедлительно отправиться в дом доктора Штанца и потребовать от него разъяснений. Именно поэтому Брудер поинтересовался у сестры товарища о состоянии её брата и шёл сейчас за ней по лестнице, для того чтобы увидеть своими глазами, какие изменения с ним могли произойти за ещё одну ночь. – Эта ночь была самой ужасной, из всех предыдущих, – пожаловалась вдруг женщина. – Что же такого ужасного у вас случилось? – спросил Фридрих с волнением. Поднявшись наверх, женщина остановилась и, посмотрев молодому человеку прямо в глаза, со вздохом ответила: – Прежде, чем вы войдёте в комнату моего брата, хочу вас попросить быть весьма осторожным с ним и ожидать от него всего, что угодно. – Да объясните толком, что у вас тут произошло? – повысив голос, вновь задал вопрос Фридрих. В коридоре стоял полумрак, и тихо подвывал под потолком сквозняк. Женщина огляделась по сторонам, словно боясь, что её может кто-нибудь услышать и начала рассказывать: – Видите ли, сегодня ночью, когда мы уже спали, я и мой муж были разбужены внезапным и бесконечно долгим лаем нашего пса, Альфа. Он так долго и громко лаял, что Руперт, ругаясь на нашего старого глухого слугу, который не вышел, чтобы успокоить пса, заставил это сделать меня. Я не из боязливых, да и Альф во дворе обязательно заступился бы за меня, поэтому встав, и взяв дорожный фонарь и на всякий случай один из пистолетов мужа, висящий на стене и всегда заряженный, смело вышла на улицу; ведь из-за темноты, через окно всё равно ничего не было видно. Во дворе ко мне подбежал Альф, и мы с ним сделали вокруг дома обход. Так никого и, не обнаружив, я отругала пса за такое хулиганство посреди ночи и хотела вернуться уже домой, когда вдруг услышала в ельничке, возле забора, какое-то шебуршание. Альф сразу же ринулся на шум и возобновил свою псиную канонаду. Светя перед собой фонарём и держа в вытянутой руке пистолет, я медленно пошла на лай собаки. Какого же было моё удивление, когда в свете фонаря я увидела своего брата. Он стоял на коленях, повернувшись ко мне спиной, и зачем-то рылся в снегу. Альф, его любимец и верный друг, прыгал вокруг и ни на секунду не умолкал, словно перед ним был абсолютно чужой человек. Я позвала Иоганна по имени и спросила, что он тут делает, но брат ничего не ответил, а после моей попытки подойти поближе и взять его за плечо, резко обернулся и, издав звериное рычание, зло посмотрел на меня. Боже! Я никогда не забуду эти сверкнувшие дьявольским зеленоватым блеском глаза и какое-то нечеловеческое выражение лица. Но что самое страшное, его рот был чуть приоткрыт, а губы вымазаны какой-то ярко-красной жидкостью, похожей на кровь. Капли этой жидкости стекали ему на подбородок и падали на блестящий белый снег. Я чуть с ума не сошла от страха и, забыв, что передо мной мой родной брат, а не чудовище, развернулась и побежала домой. Но перед тем как захлопнуть входную дверь, подозвала Альфа и запустила его в дом. Он успокоился и, свернувшись у камина калачиком, спокойно проспал до самого утра. Правда потом, муж всё утро ворчал, что в гостиной пахло псиной, и выгнал Альфа обратно на улицу. Руперту я, конечно, ничего не рассказала, объяснив, что запустила собаку домой, чтобы она не лаяла ночью на белок.